[102]
КОЛА.
Любопытные исторические данные. Нападения англичан. Метеорологические особенности. Репутация Колы. Посещение церкви. Опять женщины. Вид города. Кладбище. Гора Салаварака. Лопарская выставка. Песня и пляска. Возвращение на «Забияку» и отплытие.
Чуть не семьсот лет тому назад основана Кола новгородцами. В договоре великого князя Ярослава Ярославича с новгородцами, еще в 1264 году, значится, что в Коле управляли мужья новгородские. Из бояр новгородских видными владельцами здесь были Строгановы, что ясно из грамоты, данной Печенгскому монастырю. В 1500 году был тут крепкий острог, отбивший нападение шведов; он служил местом ссылки. В 1590 году шведы разорили Троицкую Печенгскую обитель, основанную в 1533 году крещеным евреем Трифоном, и она перенесена в Колу, а затем упразднена. Царь Михаил Феодорович снабдил несудимыми грамотами проживающих в Коле старцев, слуг и крестьян Соловецкой обители. В 1664 году Царь Алексей Михайлович определил сюда стрельцов и воеводу. При Петре I крепостца перестроена, вооружена 53 пушками и снабжена гарнизоном; при Екатерине II в ней оставалось только 35 пушек, а затем крепость предана разрушению, но почтенные останки ее видны кое-где и до сих пор.
В 1809 году Кола испытала характерное нападение англичан; они послали в нее со своего флота две шлюпки с 35 матросами; Кола имела тогда гарнизоном всего 50 инвалидов и ни одной пушки. Горожане, завидев врага, немедленно ополчили [103] 300 человек и передали начальство над ними купеческому сыну Герасимову. Этот купеческий сын задумал было взять англичан живьем в плен, преградив им отступление, но исправник (?) Владимиров предпочел встретить англичан иначе и великодушно отдал им свою шпагу. Час спустя по выходе на берег все англичане были мертвецки пьяны и убрались с трудом, потому что горожане, удалившиеся на гору Салаварака стали мало-по-малу возвращаться; более трезвые из англичан положили совсем пьяных товарищей в кольские карбасы и перевезли к своим кораблям. В 1854 году опять-таки англичане бомбардировали Колу и сожгли 64 дома следы чего видны и до сих пор. Все вооружение Колы тогда состояло из двух орудий: у соляного магазина находилось одно, фальконет без цапф, привязанный к двум бревешкам, заменявшим лафет, а у древней башни древнее большое орудие с отбитою наискось дульною частью. Но жители все-таки хотели защищаться; они нашли эти оба орудия в Екатерининской гавани и перевезли их с великими затруднениями, чтобы дать неприятелю отпор. Защитой Колы руководил Бруннер, о котором мы говорили при воспоминании о бомбардировке Соловецкого монастыря. Одна из этих курьезных пушек красуется и теперь подле церкви за оградой.
До 1858 года Кола была городом заштатным, затем уездным, потом опять разжалована и в 1882 г. повышена снова в уездные. С 1877 г. тут есть метеорологическая станция. Здешнее обширное лесничество — что очень характерно — приносит казне всего 5.000 руб. дохода, потому что в нем около 8.000.000 тундр, не производящих ничего, кроме лишаев. Ни больницы, ни аптеки в этом уездном городе нет; только что утверждена больница на шесть кроватей, но уездный врач имеется на лицо.
В 1867 году архангельский вице-губернатор Сафронов нашел в Коле, бывшей тогда тоже городом уездным, «одного чиновника, правившего должности исправника, городничего, судьи, казначея и стряпчего; одну кобылу и одни дрожки». Видимо недовольный Колой, вице-губернатор замечает, что «кто же пойдет на север в челюсти полюса»? Другие мнения о городке гораздо лучше. Живший здесь довольно долго судебный следо[104]ватель находит здешний климат без сравнения лучше петербургского, а шведский профессор Вульфсберг считает его даже лучше итальянского! С 13-го ноября по 9-е января солнце здесь на горизонт не выходит и в пасмурные дни света не бывает совсем, а только сумерки. С 20-го мая по 10-е июля, наоборот, солнце с горизонта не удаляется вовсе. В последние зимы холод не превышал 351/2 ° по Реомюру. Сравнительная резкость в количестве тьмы и света обусловила вероятно существование поговорки, гласящей о Коле: «город уда, а народ крюк»; сложилась она без сомнения в те дни, когда большинство маленько населения, не достигающего тысячи человек мужчин и женщин, были сутягами; с кем и почему сутяжничали они — необъяснимо. Вообще, если судить по поговоркам, репутация Колы очень незавидна: «в Коле с одной стороны море, с другой — гора, с третьей — мох, а с четвертой — ох!»; «кто в Коле три года проживет, того на Москве не обманут». Есть еще и другие поговорки — похуже.
Велико было в былые годы обилие рыбы в Кольской губе. Рассказывают, будто в 1825 году жители черпали тут сельдей ведрами, а ранее того, в 1777 году, на отмелях обсохло однажды стадо сельдей по колено вышиной. Изобильны в Кольской губе, как мы говорили раньше, и акулы. По словам вице-адмирал Рейнеке, сюда заходило столько акул, что сами промышленники молились об избавлении их от этих чудовищ. Акул бывало так много, что их по зароку не ловили вовсе, но когда принялись за них снова, то промышленник в одну ночь заработывал на 25 руб.; «страх забирал глядеть, говорили они, как потянуть двухсаженную рыбу, а другие, окружив шняку, десятками высматривают из воды, чернеясь на ее освещенной огнем поверхности своими чудовищными спинами». В прежние времена, за недостатком стекол, из кожи акул делали «окончины». Заходят в Кольскую губу и киты. Г. Кушелев очень красиво описывает мародерство норвежских китобойных пароходов в наших заливах и бухтах. По десяти и более пароходов вторгаются в залив вслед за китами: «подводные частые взрывы как попавших в китов ядер, так и ударяющихся в дно; резкий свист пара; шумные плескания издыхающих китов, до пены взбивающих могучими хвостами и плавниками неглубокие [105] воды маленькой бухты; грохот и лязганье цепей и якорей: визг быстро выбираемых талий; крики и возгласы команды: хриплые команды шкиперов; глухой гул морского прибоя; гудение и свист ветра в снастях». А на берегу? что делается в это время на берегу? Киты вошли в бухту вслед за мойвой; мойва исчезает; промышленники наши остаются без наживки, и неудивительны неистовые причитания наших мойвенных артелей, пред глазами которых совершается все описанное.
Кола, как центра китобойного промысла нашего, была намечена давным-давно. В 1723 году иноземец Гарцин представил Петру I проект учреждения китоловной компании, и тогда-же велено было построить для этой цели в Архангельске 3-4 корабля и отправить их в главный операционный пункт — Колу. Корабли эти строил Баженин, и один из них назывался «Вальфиш». В 1803 году, по ходатайству министра коммерции графа Румянцева, устроена была «Беломорская компания» для сельдяных и китоловных промыслов; складочным местом назначена опять-таки Кола; стоянкой для судов — Екатерининская гавань. В 1813 году компания эта прекратила свои действия.
Из коротенького очерка прошлого Колы видно, насколько городок этот представлял интереса. Наш паровой катер и вельбот на его буксир не могли подойти к пристани, устроенной на реке Туломе, шагов на сто расстояния; тут поставлен был на якорь баркас, за который мы и придержались. Между баркасом и берегом Тулома бежала очень быстро по мелкому каменистому ложу; пришлось пересесть на маленькие лодочки и перемахнуть через стремнину, не менее быструю, чем в Кеми, но не порожистую. Великий Князь вышел на берег первым и направился немедленно к церкви, пешком, конечно, потому что и тут лошадей в завод нет. Солнце блистало во всю и небо было глубоко лазурно; синезеленая бухта, такая-же река, кружная панорама гор, уходивших вдаль долиной Туломы, были в полном смысле слова роскошны. Женская толпа, закрыв от нас Его Высочество отовсюду, отвалила вслед за ним, окружая плотным кольцом пестривших одеяний и златотканных сарафанов, кокошников и кацавеек, называемых здесь [106] «коротенька», не имеющих талии и снабженных массой прямых жестких складок, идущих, как во времена Марфы Борецкой, от шеи вниз, как бы полураскрытым веером. Некоторые из головных, ярко блиставших золотом на солнце, кокошников достигали одного фута и более вышины; самостоятельный предмет украшения составляют здесь цепи на женских шеях, начиная от тонких до грузных серебряных, золоченых, перевитых жемчугом. Так и вспоминался богатый, древних Новгород, прямыми потомками которых являются эти колянки. Существует поговорка: «Кола — бабья воля», что, по объяснению Подвысоцкого в его замечательном «Словаре архангельского областного наречия», значит, что колянки при крепком, дюжем телосложении отличаются энергиею и крутою самостоятельностью не только в хозяйстве, но и в морских промыслах, управляя нередко судами и ходя до Норвегии.
Когда толпа от берега отвалила, непривычно было нам видеть полное отсутствие над нею пыли, обыкновенно окружавшей Великого Князя столбом. Это потому, что вся Кола, невеликая Кола, разместилась без улиц, в разброс, и стоит на зеленой, сочной мураве, вырастающей здесь на песчаной почве, искони веков сложенной обеими реками — Туломой и Колой. Жестоко была примята эта трава могучими ножками колянок, шедших за Его Высочеством, и стоило только следовать этою примятою стезей, чтобы дойти до церкви, видной впрочем близехонько и без того.
Небольшая каменная городская церковь снабжена луковицеобразным куполом и шатровою колокольней и лежит в уровень с остальными строениями города, тоже на зеленом лугу; купол и верх колокольни зеленые, стены выбелены; церковь небольшая, в два света, с белым деревянным иконостасом. Литургия только что началась, и мы отстояли ее, относясь, конечно, довольно снисходительно к самоучкам-певчим. Есть в городе и другая церковь, кладбищенская, деревянная; она расположена против городской церкви на островку, образуемом порогами реки Колы; серенькая, неподновляемая, она видимо идет к разрушению, и нижняя часть ее резного иконостаса уже выбрана и земенена какою-то серою каленкоровою завесью. Вокруг церкви на островке кладбище; есть много старых, [107] даже провалившихся, полуоткрытых, зияющих могил; тут судя по надписям на разбитых, накрененных плитах, в мире почивают древние исправники и другие люди, власть имевшие. Перевоз покойников на этот островок не всегда удобен; в весеннюю и осеннюю воду река Кола давно уже и не раз промыла проветривающиеся сегодня могилы; в них вероятно и костей не сыскать. От этой церковки очень хорошо видна стоящая над Колой гора Соловарка или Соловарака, едва поросшая кустарником, гора довольно простого, утомительного очертания; слева на ней заметен совершенно гладкий песчаный откос, след землетрясения, приключившегося в 1872 году (Ошибка, это случилось в 1772 г. Примечание ред. "Кольские карты"), в феврале, в самую мясопустную субботу. Говорят, что это было в 4 часа утра; у надзирателя шел пляс, и подземные удары длились около пяти минут. Соловарака дала большой оползень к реке Коле и обнажена одним боком и до сих пор.
По выходе из церкви, Его Высочество, направляясь к дому Хипагина, бывшего городского главы, построившего в Еретиках церковку, осмотрел своеобразную выставочку местных предметов, устроенную на зеленой мураве недалеко от церкви. Тут была разбита лопарская палатка «куйвакса», состоявшая из жердей, обтянутых парусиной, и населенная обильною семьей лопарей; характерны детские «зыбки», маленькие саночки, в берестовых очертаниях которых, как тела египтян в мумиях, покоятся ребятишки, лежащие обязательно носами кверху. Тут же видели мы два главные дорожные санные экипажа: «кережный болок», открытый, и такой же под парусинным колпаком, называемым «волчок»; они назначены для езды на оленях и тоже непременно лежа, потому что в этом единственное ручательство вываливаться возможно редко, едучи без дороги, а вывалившись не поломаться.
Виднелись подле болоков и маленькие саночки «кережки», неразлучные спутницы пешеходных странников, перетаскивающих на них необходимые припасы: путник идет, кережка волочится за ним, и если она не опустела, то человек с голоду не умрет. Заметим, что для таскания их, да и вообще в упряжи, важную роль играют здесь собаки, которые и сидели подле нас, впряженные. Во всей Европе, как известно, собака не дармоедничает; в одной только Великой России, почему — неизвестно, [108] этою двигательною силой, судя по количеству наших собак — колоссальною, не пользуются вовсе. Казалось бы, что некоторые правительственные премии за это нововведение были бы совсем уместны и в крестьянском хозяйстве далеко не бесполезны.
Живой персонал выставки — лопари и лопарки всех возрастов были очень разговорчивы, а женщины положительно болтливы, в особенности одна сорокалетняя баба с мумиеобразным ребеночком в руках. На головах русских женщин, как мы сказали, тут обычны кокошники и повязи; на лопарках красуются «шамшуры», или лопарские «сороки»; это нечто в роде кокошника, но наружной стороне его дан изгиб по форме головы, вплотную, так что вся фигура головного убора очень вычурна; сзади твердый остов шамшуры переходит в мягкую шапочку, покрывающую затылок; цвета выбираются самые яркие; много на них бисеру, блях, пуговичек, нанизанных дробинок и разноцветных вставок сукна.
В доме Хипагина, лучшем во всей Коле, при чем, надо заметить, что тут, как мы сказали при описании Кеми, поморские дома тоже хороши, просторны, чисты, нас ожидал небольшой завтрак, весь целиком приготовленный из местных материалов; красовались: пирог из трески, отварная семга, треска запеченная с картофелем; этот картофель составлял исключение и был привозным; сельдь в разных видах и целый ряд удивительно вкусных печений к чаю, которые и были уничтожены нами в достаточном количестве, потому что свежий хлеб был для нас за последнее время предметом недоступным. Длинные столы едва умещали на себе все эти пестрые угощения. Стол вообще в великом почете у поморов; «не бей стола: стол — божья ладонь», говорят тому, кто бьет по нему рукою; по столам, установленным перед нами всякими яствами, сделать это было бы невозможно, — места не хватало.
Особенно удачен был следовавший вслед за угощением пляс. На улице или, правильнее сказать, на лугу перед окнами тянулись постоянные хороводы, неслась бесконечная песня и подвижная радуга женских нарядов отливалась в солнечном блеске под различные размеры ее. Особенно ярко поблескивали «глазнецы» — стекляные, бусяные монисты. Было как-то странно смо[109]треть на этот женский персонал в одиночестве, безо всякой примеси мужского. Слова песни, то поры до времени доносившиеся четко и резко, сообщали о том, что:
У порядного соседа
Собрана была беседа,
что в этой беседе принимали участие с парнями вместе:
Красна-девица несмотренная
Красавица нецелованная.
Песня сообщала очень оригинальное приглашение:
Сорви мушечку с меня,
Наложи ты на себя, и т.д.
А представителями этих милых дружков, срывающих мушечки, являлись возрастные старики, давно выслужившие всякие пенсионы, и дети, никаких прав ни на какие пенсионы не имеющие. Все мужское население было в море за делом, за трудом.
Но лучше всего плясалось в самом доме. Его Высочество сидел на диване в небольшой угловой комнате, ярко залитой солнечным светом; в соседней с нею, тоже небольшой, в два окна, шел пляс, видный с дивана, уже не хороводный, а так-сказать детальный. Маленький дом мог вместить в себе только очень немногих; по крутой лестнице его стояли вплотную колянки, еле-еле давая дорогу проходившему; еще теснее было в комнате, так что место для плясавших очищалось с трудом. Очень мешал и закусочный стол, занимавший чуть-ли не четвертую часть пространства. Тут, на глазах Великого Князя, плясали только по именному приглашению хозяина; из толпы были вызваны кто получше, да понаряднее. Тех, что понаряднее, было много, оказалось бы и еще больше, но тех, что лучше… вообще женская красота повидимому не цветет на нашем севере, в тех двух женских городах по крайней мере, что мы посетили.
Плясали прежде всего «шестерку»; плясали: шкипер, врач метеоролог и три колянки под быстрый такт песни:
Ты хорошая моя, распригожая моя!
Все участники вертелись подле одного центра, давая друг другу руки, поочередно правую и левую, словно гуляя, изображая нечто в роде бесконечного «шэна» наших французких [110] кадрилей. Другой пляс назывался «крестом»: тут тоже подавание рук, но только не по кругу, а по кресту, одна пара сквозь другую. Женщины плясали, опуская очи и только изредка вскидывая их по направлению к Великому Князю, любовавшемуся пляской из соседней комнаты, с дивана, сквозь растворенную настежь дверь; вьюнами вертелись одни подле других цветные шелковые сарафаны, шурша и поблескивая, а всякие цепи, поднизи и монисты на женских шеях постукивали одна о другую в такт быстро уносившейся, подобно стремнинам соседних рек, песне. Одна из сорокалетних матрон, плотная, головой выше других, в богатом наряде, долго подпевавшая со стороны, не выдержала и, помахивая платочком, поплыла своевольно в «крест»; слова песни тем временем шли вперед и становились все бойчее:
Мне пуховая перина
Показалась жестока…
Матрона выплясывала чудесно, и чего не брала она свежестью щек и плеч, то с избытком вознаграждала огненностью, искренностью всего своего явления. В юности была она несомненно очень хороша.
Пляска пляской, а расспросы расспросами. Много сообщено было Его Величеству любопытных местных сведений о Коле и ее значения для всего северного побережья. Много было говорено об оленеводстве, как об одной из главнейших отраслей местного хозяйства; многотысячные стада оленей уже отошли в былое, а белого моха, ягеля, нужного для их прокормления, растет столько же, если не больше. И тут опять, как при многих случаях, черный призрак черного норвежского рома побеждает слабого лопаря: лопарь пьет не в меру, теряет способность сообразительности, и случается, что олень идет чуть-ли не за стакан одуряющего питья.
Возвратился Его Высочество к своему вельботу тем же путем, в той же толпе и при тех же звуках песни. Ветер тем временем крепчал очень быстро и задул прямо с севера. От «Забияки» сюда ехали мы полтора часа; теперь против ветра, иногда усиливавшегося до шквалов, мы должны были пройти гораздо больше. Паровой катер и вельбот ныряли в брызгах, по волнам, настолько сильно, что ко [111] времени прибытия нашего на клипер все мы были мокры с головы до ног и великое наслаждение доставило нам — осушиться.
Было около 5-ти часов пополудни, когда раздались обычные пред снятием с якоря команды. Началось с подъема катера и вельбота: «Тали заложить! Слабину выбрать! Пошел тали! Стоп тали! Стопора положить! Тали травить! Брось тали! Тали убрать»! и оба маленькие суденышка, привезшие нас из Колы были уже на клипере и прибинтованы к нему самым прочным образом; паровая машина катера поднята была отдельно. Затем следовали обычные: «Канат на шпиль! Пошел шпиль! Встал якорь! Чист якорь! Закладывать кат! Травить канат! Пошел кат! Фиш заложить! Пошел фиш»!
С этими последними словами судно свободно и может идти. На этот раз нам предстоял очень длинный переход. Так как путь к Новой-Земле был для нас закрыт окончательно, Великий Князь решил посетить город Мезень, не входивший прежде в общую программу путешествия. Была любопытна Кола, но и Мезень не менее ее. Предстояло пройти вновь вдоль всего Мурмана, перерезать Белое море поперек и очутиться сразу в самом восточном, самом отдаленном из всех его заливов.
Оглавление.
© OCR И. Ульянов, 2009 г.
© HTML И. Воинов, 2009 г.
|
