Г. Ф. Гебель. Наша Лапландия. 1909 г.

[100]

Историческая и промысловая жизнь края.

II период.

В XV столетии начинаются вновь военные действия на севере.

В 1415 г. сделан был набег норвежцами на устья Двины и Варзугу.

В 1420 году последовал набег русских на Финмаркен и Гельгоаланд, который был настолько удачен, что, вероятно, русские засели здесь на продолжительное время: часть местных обывателей приняла даже в 1456 году православную веру. Поселившиеся у Кольского залива норвежцы были вытеснены, а западная часть теперешней русской Лапландии заселилась корелами, с которыми смешались часть лопарей. В 1493 г. был заключен договор, между Россией и Норвегией, по которому границы между ними должны были оставаться прежние.

В течение XIII, XIV и XV веков царствует, вообще, какое-то хаотическое состояние в Лопской земле и довольно курьезно, что как норвежские, так и русские ультра-патриоты стараются теперь доказать что вся лопарская земля принадлежит той или другой стране. Русские и норвежцы пользовались на основании старых договоров известными правами во всю ширь лопской земли от Атлантического океана до Белого моря, государственной же границей считалась еще до договора 1326 г. местность около Нявдома-реки и губы, что, конечно, не мешало по временам датским королям заявлять претензии на земли на восток, а нашим колонистам занимать места на запад от этой реки.

Из помянутого 300 летнего периода сохранились данные о Мурмане в датских хрониках, отчасти несколько сказочного характера, но в общем довольно правдоподобные. В них, между прочим, находятся указания на то, что Мурманский берег в течении XIII, XIV и XV веков дважды заселялся и вновь был оставлен населением вследствие ухода рыбы. Кроме того, в них передается рассказ о морской разбойнике Аникиеве, долгое время взимавшем в Цип-Наволоке дань с пришлых рыбаков и убитом в конце концов в единоборстве с пришедшим с запада русским. В том, что Аникиев действительно существовал, сомнений нет — об этом свидетельствуют как название острова, бухты и речки, на берегу которой находится дом Аникиева, так и сохранившийся круг, в котором произошло единоборство, а также могила на горном кряже: здесь, по рассказу смотрителя Цип-Наволокского маяка, Фридриксена, Зандеберг [101] выкопал в 1880 году скелет мужчины громадного роста. По словам Фредриксена, в хрониках указанный эпизод описывается следующим образом: “много лет подряд являлся в Цип-Наволок ежегодно морской разбойник Аникиев на своем судне, помещался в построенном им доме на берегу реки, названный его именем, и взимал 10-ую рыбу с русских рыбаков в виде дани; при этом он объявил, что дань эту будет собирать до тех пор, пока не найдется человек, который победит его в единоборстве. Так как он был исполинского роста и необыкновенной силы, то никто не рисковал бороться с ним, пока не явился человек с запада, который принял его вызов. Решено было биться старонорвежским обычаем, ударами ног в грудь противника, среди круга известного диаметра, обложенного камнями. Пришелец выдержал 3 удара великана, отшатнувшись при последнем только до границы круга, между тем как Аникиев вслед за тем был третьим ударом пришельца выброшен из круга и свален на землю, с которой он уже не встал. Кровь шла у него изо рта струею, был мертв. Его победитель скрылся. О нем полагали, что это был сосланный в Печенгу за какие-то проказы боярский сын”.

Имя Аникиева указывает на происхождение шотландское или ганзейское, от Аткинс или Аннекин; приход же незнакомца из Печенги, где еще не было тогда монастыря Св. Трифона, говорит о том что в Печенгской губе существовало тогда поселение, служившее при случае местом ссылки. Очень вероятно поэтому, что основанная в начале XIII-го столетия Кола была, наравне с другими не названными колониями, оставлена постоянными жителями, как вследствие ряда неудачных для рыболовства лет, так и вследствие разорительных и по временам особенно частых набегов врагов. При перемене к лучшему Кола немедленно вновь заселилась.

Печенга же была населенным пунктом, вероятно, не только еще до появления здесь Святого Трифона, но там по некоторым признакам уже в конце XV столетия находился монастырь, впоследствии разоренный. На это указывают не только старые датские хроники, но и русские царские грамоты (август 1585 г. и март 1586 г.), в которых указывается, в доказательство тому, что Лапландия испокон веков принадлежит России, на существование Печенгского монастыря более 100 лет тому назад.

У Акселя Магнуса мы находим даже указание на год постройки первого монастыря — 1475 г., и имя строителя Тушан, которого он видимо смешивает с Св. Трифоном и потому полемизирует против возможности постройки первого монастыря Тушаном. [102]

В датских хрониках говорится прямо, что Аникиев был убит боярским сыном между первым и вторым разорением Печенгского монастыря. На то, что уже давно существовало оседлое население в Печенге, указывает и рассказ Салингена о славе, которою пользовался Св. Трифон. В Печенге, по моему мнению, было уже поселение, когда святитель привез из поездки в Москву в 1556г. грамоту царя Ивана Грозного, дарившую обители обширные угодья, рыбные тони и озера от Рыбацкого полуострова до губы Нявдомы, ныне находящейся уже за пределами Российской Империи.

Кольский монастырь был основан Феодоритом¹ между 1530 и 1542 годами, но оставленный им вскоре после того, вследствие несогласия с братиею, вероятно, вслед за уходом основателя был оставлен и монахами. Оставались в нем только несколько послушников, из которых Салинген старшего называет Мокроусом, а другого — впоследствии ставшего монахом “строителем” монастыря Петра и Павла — Симоном Венсиным.

С постройкой Трифоновского Печенгского монастыря начинается период быстрого расцвета Мурмана, к сожалению, на короткое только время. Мурман занимает в это время выдающееся место в торговых сношениях России с заграничными государствами. В мурманских складах накопляются товары как двинской, онежской и беломорской областей, так и иностранных земель, рядом с местными продуктами рыболовства. С Мурмана товары эти развозятся на восток и на запад. Здесь возникает порто-франко в полном смысле слова, без таможен, пошлин и сборов в течение около 25 лет; вследствие сильного развития торговли и промышленности на мурманском побережье начинается усиленное переселение беломорских и, вероятно, норвежских элементов из Финмаркена², где бергенские монополисты держали местные промыслы в ежовых рукавицах. К счастью, об этой эпохе сохранился важный исторический документ — сообщение голландца, принимавшего деятельное участие не только в торговых предприятиях в течение почти 22 лет, но игравшего также и политическую роль.

Документ этот, несмотря на свое значение, так мало известен что я постараюсь познакомить читателя вкратце с его содержанием, тем более, что он содержит в себе поправки некоторых исторических ошибок.

Я разумею переведенное на русский язык А. М. Филиппо[103]вым³сообщение 1591 года Симона ванн-Салингена “О земле лопии”, как в 1562, 63, 64 и 65 г.г. к ней плавали из Нидерландов и насколько при прибытии Симона ванн-Салингена она была застроена, и в каком виде он ее нашел, и как впоследствии развилось мореплавание и благодаря коммерции она стала обстраиваться⁴.

В течение нескольких сот лет, чуть не до начала XIX века, тяготела над Финмаркеном монополия бергенских и тронгеймских купцов, на основании которой никому, кроме этих купцов, не было разрешено торговать в Финмаркене. Беломорцы имели право производить рыбную ловлю вплоть до Боде, и хотя они и вели меновую торговлю с местными жителями, снабжая их продуктами земледелия и промыслов севера русской земли, но торговля эта подлежала многим притеснениям со стороны бергензеров.

В 1564 г. голландцы задумали, помимо бергенской монополии, завязать прямые торговые сношения с Финмаркеном при посредстве некоего Филиппа Винтерконига, подкупившего фохта Вардегуской крепости (Вардё) Эрика Мунка, но, пока Винтеркониг снаряжал экспедицию на корабле “Латинский Барк”, Мунк был заменен другим фохтом, который конфисковал прибывшее судно и посадил его экипаж в тюрьму. Выпустив впоследствии своих пленников, он взял с них клятвенное обязательство не являться больше сюда. Узнав об этом, к Винтерконигу обратились печенгские монахи, приехавшие в Вардё с разными товарами, причем просили прибыть к ним на следующий год для покупки у них трески, семги, ворвани и прочего сырья.

Винтеркониг учредил, вернувшись домой в Антверпен, товарищество под фирмой “Иоганн ван-Рейде, Корнелиус де Мейер, Симонсен и Кº” и прибыл в 1565 г. с первым кораблем к Печенге (Монкефорт).

Нагруженный разными товарами корабль он направил обратно в Голландию, а сам остался и, зафрахтовав монастырскую ладью с командой в 13 человек и нагрузив ее оставшими у него от продажи в Печенге товарами, отправился в Белое море к Св. Николаю (устья Двины), откуда намеревался пробраться в Москву.

Встав из-за противного ветра на якорь в Териберской бухте, Винтеркониг со своей командой был перерезан командой другой русской ладьи, польстившийся на богатый груз голландца⁵. [104]

Но убийцы не успели вполне разграбить своей добычи, так как сюда подошла новая ладья: пришедшие нашил на берегу 17 трупов и массу драгоценного товара, в том числе одного виноградного вина 4 оксгофта = 4.000 литрам. Грабители скрылись.

Вслед за первым кораблем прибыли в Печенгу еще 2 корабля с Корнелиусом де-Мейер и Симонсеном. Один из них немедленно был нагружен монастырскими товарами и отправлен обратно в Голландию, другой был послан на зимовку в Малмус (Кола). Отсюда де-Мейер отправился В Кандалакшу к сборщикам податей, бывшим тогда единственными правителями Лапландии, и оттуда дальше для подачи жалобы по случаю убийства в Териберке в Москву. В 1566 г. прибыл в Печенгу и Колу с двумя кораблями бухгалтер компании Симон ванн-Салинген, автор книги. После погрузки этих и зимовавшего в Коле кораблей монастырскими товарами в Печенге и Киберге, он зафрахтовал 2 ладьи у монастыря, которые нагрузил своими товарами и отправился, взяв с собою вернувшегося обратно в Колу де-Мейера, в Белое море. Де-Мейер добрался зимою только до Новгорода, где подкупленный англичанином воевода его задержал и не дал ему продолжать путь в Москву. Продав товары в Кандалакше, Керете, Кеми, Шуе и Онеге, оба голландца, переодетые в русское платье, с русской прислугой, отправились Каргопольским трактом в Москву. Но по совету знакомого им Степана Твердикова, бывшего царского посланца в Антверпене, они вернулись назад, не подав жалобы царю Ивану Грозному потому, что “это было в самом начале опричины (Ufrissung), когда во всей Московской и Новгородской области царила страшная тирания”. Путники направились затем в Новгород, откуда де-Мейер через Нарву вернулся в Голландию, в то время как Салинген остался в Новгороде, где сбывал привезенный с собой запас жемчуга и разных драгоценностей и денег, и уговорил новгородцев послать воск, лен, кожи и юфть ему в Суму и в Шую; сам же поспешил почтовым трактом в Малмус, где забрал оставленный в складе товар, материи, перец, оловянные изделия и проч. и привез их новгородцам в Шую и Сумский посад в 1568 г. За эти два года, прожитые большей частью с купцами в деревнях или местечках Sömma (Сумы), Zuyena (Шуе), Kirin (Кереть), Салинген имел у себя на службе нескольких работников из русских и корелов, “дружил как с начальниками и старшинами деревень, так и с попами, угощался с ними, а также часто бывал приглашаем к ним на совещания, благодаря чему был осведомлен о местных делах Корелии и Лопии”. [105]

Салинген рассказывает и о встрече с Св. Трифоном (Triffaen), который ему передал, что был когда-то грозным воином, разорившим и ограбившим много народу, пролившим много крови, пока не раскаялся перед Богом и, устроив для себя келью выше по Печенге (oben des Monkefort), посвятил свою жизнь молитве. Только после того, как началось к его келье стечение народа, узнавшего об его святой жизни, он по их просьбе построил маленькую часовню, “куда пригласил черного попа, который служил ему обедню и проч., и тогда же надел клобук на себя. Из пожертвований народа и рыбаков он построил впоследствии большой монастырь”.

В нем, однакож, в 1565 г. было только 20 монахов и 20 служек. “Но как только туда стали приходить корабли в 1566 и 1567 г.г., там появилось много народу из Холмогор, Каргополя и Шуи, которые все тоже жертвовали на украшение монастыря и на обращение лопарей в русскую веру, так что в 1572 г., когда ван-Салингену пришлось еще раз зимовать у нас со своими судами, там было около 50 монахов и 200 бельцов или монастырских работников”… В те годы монахи уже заселили землю своими монастырскими людьми и предоставили им весь семужий промысел в губе от Киберга (Kierwags-Nes) до Варангер-фиорда (Warhanger Inwicht⁶).

К 1573 году сюда явилась комиссия из Москвы, присланная вследствие жалобы датского короля на захват монахами Датской земли, и, хотя эту комиссию не встретили датские послы, все же она велела всем русским удалиться с реки Полной⁷ и положила границей Паес-реку (Paess-Reka). Но, несмотря на то, по словам Салингена, “и монастырь (Печенгский), и вся торговля вскоре после того стали с каждым годом все больше и больше разрастаться, и во всех местах Корелии (Лапландии⁸) оседал народ, который по случаю войны, возникшей между шведами и русскими, а также по причине тирании, господствовавшей в то время в России, бежал из России и Корелии и селился в Лапландии и проч.”

О развитии после появления голландцев Колы сообщает Салинген следующие подрбности: в 1565 г., когда пришло туда на зимовку первое голландское судно, было там 3 жителя⁹. В 1566 г. прибыли [106] в Колу 2 судна компании, которой служил Салинген, а в 1567 г. прибыл шкипер, служивший раньше там же капитаном, но затем отделился от нее, образовать новую компания.

Хотя в 1568 г. у нас и появилось мало голландских судов по причине столкновения Голландии с Англией, но русские возили товар свой в Лапландию (значит, считали для себя выгоднее вольный торг с голландцами на берегу океана, нежели монополизированный торг с англичанами в Белом море). Матросы и боцман, служившие сначала первой компании, стали шкиперами и штурманами на других судах, и с 1570 г. усиливается приход голландских судов как в Колу и Печенгу, так и в Белое море, и уже начинают участвовать в торговле и бергензеры. Итальянцы, выписанные из-за границы в Москву, ремесленники и художники, прибыли в Соловецк в 1570 г. на голландском судне и оттуда отправились через Онегу в Москву. В том же году Салинген объехал в лодке весь Корельский и Лапландский берег, измерив глубину всех гаваней, поставив вехи и определив течение до Онеги, широту и долготу торговых пунктов: Сумы, Кеми, Керети, Ковды, Порья-губы, Умбы, Кашкаранцы, устья Варзуги, Лесного и Крестового острова (Сосновца), Терского носа (?)¹⁰, Трех островов, Орлова Носа, Святого Носа, Иванова мыса, Нокуева, Семи островов и прочих гаваней до Кильдина и оттуда до Малмыша (Колы).

С каждым годом земля все гуще населялась, мореплавание также развилось, отчего все товары вздорожали и Симон ван-Салинген занялся торговлей в Корельском море, а также в Варзуге, Умбе, гавани Терского Носа, Нокуеве и в других местах. За все это время до 1581 г. не появлялось в Малмусе не бояр русских, ни сборщиков, ни десятинной, ни таможенной пошлины.

Управляли страною сборщики податей, которых Салинген называет поименно, прибавляя: “которые делали Андрею Шелкалову самые большие дары или подарки, были сборщиками податей в Лапландии”.

В 1582 г. явился в Коле первый боярин Аверкий Иванович и устроил для норвежцев гостиный двор, поставил весы с норвежскими гирями, стал собирать со всего десятину и ввел “другия усовершенствования”, как замечает Салинген. Вероятно, вольные поборы сборщиков податей были чувствительнее для купцов законной десятины.

“В 1583 г.” кончает свой отчет Салинген, “был построен в Малмусе Максакой Федоровичем первый острог или бруствер. В [107] 1584 г. жители хвастались, что подданные его величества короля Датского здесь более уже самовольно не строятся и проч.”. И таким образом, как сообщали другие, которые плавали туда с 1588 года после Симона ван-Салингена, бояре с 1599 года все более и более усиливались и проникали в Лапландию. Эти данные вполне подтверждает Дергачев, описывая существовавшие в Печенге в XVI веке порядки:

“Тут был свой porto franco, в котором продавались не одни наличные товары с монастырских амбаров и борта кораблей, но и в сроки, а главнейшие товары имели постоянную цену — мурманскую и заграничную. В подтверждение этого может служить следующий факт, заимствованный из торговой книги 1575 г., а именно “наказ” одного русского купца, повидимому посылавшего своего доверенного на мурманский берег: 1) 1575 г. на мурманском берегу смолы бочка продана по 4 ефимка, в свою цену станет 1 р. 40 алтын и 4 деньги, в голландской земле купишь за 13 ефимков и ты имайся на 500; 2) на мурманском берегу вара бочка весом в 7 пудов купишь за полтретья рубля, в Брабанех бочка по 9 ефимков, и ты сговаривайся на 100 бочек; 3) на Мурманском берегу серы еловые, чистыя, показав образец ценою говори в бочку по 19 ефимков, а ты имайся на 70 бочек и т. д.”

По моему мнению, напрасно Дергачев приводит этот наказ, как доказательство оживленного торга только в отношении Печенги. Есть указания на то, что, по крайней мере, еще 3 пункта принимали участие в торге с иностранцами: Кола, Вайда-Гуда и Цип-Наволок.

Кола, как и Печенга, играла большую роль в транзитной торговле. Так, известно, что в 1570-1577 г.г. соль-вычегодские купцы Строгоновы отправляли свои товары через Колу на голландских кораблях В Дортрехт, Антверпен, Париж, продавая их там прямо из первых рук при посредничестве Брюнеля, голландца, освобожденного, по их ходатайству, из тюрьмы, в которой он содержался в Ярославле по подозрению в шпионстве.

Кола стала вскоре (с 1582 г.) административным центром края. В сентябре того года холмогорский воевода пишет к Вардесскому фохту письмо, переведенное Салингеном, в коем приглашает датчан вновь ехать торговать в холмогорском воеводстве. Спор из-за конфискации кораблей, следовательно, устранен был при посредстве, вероятно, Салингена¹¹. [108]

Весьма странно, что Салинген об этом не упоминает, но надо помнить, что конфискации судов случались так часто, что о них, как о вещах обыкновенных, упоминать не стоило. Письмо воеводы было, в переводе на немецкий язык Салингена, послано в Вардё с датаю “Arhousen, 7 Januar 1584”.

Какое название носит это место теперь, трудно сказать, но очень может быть, что неясно написанная в оригинале буква b, была в переводе принята за букву h, и что следовало бы читать “Arbousen”, т. е. Ура-губа, в устьях которой находится лучшая гавань Мурмана — Еретики, теперь порт Владимир, в которой охотно зимовали корабли. 7-го мая 1583 г. новый воевода Колы, М. Ф. Судамантов, извещает Вардёсскаго фохта о своем прибытии и приглашает датчан приехать в Колу торговать по старому. Из следующего затем письма того же воеводы легко усмотреть важность 3-го пункта — Вайда Губы — в торговом отношении. В письме от 23 июня 1584 г. Моксака Феодорович извиняется перед фохтом Вардёсским, что в Вайда-губу по приглашению фохта, или, как он его называет, “державцу Лавер Крут и воеводы Капитайна Томас Деламовет” для переговоров приехать не может, о “государей своих делех, о чем будет государем нашим угодно было с миру поговорити с любовью промеж со собою”. Он приглашает “державицу и капитайну” в Колу и сообщает, что он дал приказ “в Вайда-губе на торговищи королевским бы людем с русскими людьми браниться не велели и в том задору не чинили, а от государя своего людем с королевскими людми ни в чем задору чинити не велел, разве любви и торговати бы велели прямо по цены, как которому товару цена подынет”. На этом письме воеводы М. Ф. Судимантова встречается на обложке рукою Симона ван-Салингена надпись: “Recht originell schreyben so der Reusse voynodda jhm nhamen syns hern den Cappeteyn Noerman und Laurentz, Cronst mit Joest von der Heckh auff unser schreyben Zuv ant wordt geschrieben etc”¹².

Доказательством торгового значения Вайда-губы служит также донесение русских комиссаров о том, что датские посланцы прибыли в назначенный для Reudezous пункт, Вайда-губу, “в котором многие корабли покупали у государя нашего удебщиков¹³ рыбу”, как значится в донесении. [109]

О значении Вайда-губы еще до появления голландцев в Печенге свидетельствует дневник английского шкипера Бурро¹⁴, который, на пути из Холмогор в Вардё, зашел 30 июня 1557 г. в залив к западу от мыса Кегорского, т. е. в залив Вайда. Он встретил здесь баржу из Тронгейма, грузившую треску для Амстердама, и 3 или 4 норвежских судна. Сошедший на берег Бурро был свидетелем меновой торговли “Dutschmen” из Тронгейма и норвежцев с туземцами. Бурро был приглашен голландцами на тронгеймское судно и угощен обильной закуской и крепким пивом, которым и угощали лопарей, покупавших у них серебряные блюда, тарелки, ложки, золотые кольца, золотые и серебряные бляхи для поясов и цветные сукна.

За 2 лота серебра = голландскому доллару (около 50 копеек), покупали 100 штук трески. Голландцы говорили, что нынче год удачный, рыбы столько, что за один раз не погрузить, а придется, взяв полный груз, отвозить его в Вардё и, сложив там, вернуться за новым грузом¹⁵.

Промышляли рыбу тут русские, корелы, лопари. Они приглашали Бурро приехать для покупки рыбы в следующем году и ответили на его сомнение, хватит ли у них рыбы для удовлетворения новых покупателей, что, если бы сюда явилось больше скупщиков, приходило бы и больше народу на промыслы. Из разговора Бурро узнал, что некоторые промышленники живут в расстоянии восьми недель пути на оленях.

Бурро был приглашен и к “даньщику” русского царя Василию Федоровичу, который его в своей палатке любезно угощал и пригласил заходить сюда за скупкой рыбы. Так как Бурро видел тут и сборщиков датского короля, то спросил у царского данщика, позволят ли датчане приходит сюда. “Они не смеют не позволить”, возразил Василий Федорович: “эта земля принадлежит моему государю”. И действительно, корелы и лопари не продавали рыбы, пока русский данщик ее не осмотрит и не даст разрешения на продажу. [110]

Бурро приглашали заходить и в р. Колу, где существует большой семужий лов.

Промышленники жаловались, что год выдался плохой (голландцы находили его весьма хорошим), цены платят высокие — при обильном лове продается рыба по 24 штуки за 4 алтына.

По сообщению Бурро, дань с лопарей в Вайда-губе собирают не только русский и датский, но и шведский сборщики и, несмотря на то, что у лопарей хватало денег для покупки серебряной посуды и серебряных и золотых украшений. Должно быть, действительно, тогда был период громадных уловов рыбы, да при том еще интересно и то обстоятельство, что в начале июля промысел на западном Мурмане был в полном ходу, между тем как в начале 80 годов прошлого столетия он хотя и был еще удовлетворительным на этом берегу, но только весною; в начале же июня рыбакам приходилось перекочевывать на восточный берег, так как на западном рыба в это время исчезла.

О живом участии в торговле четвертого пункта, Цип-Наволока, сохранились не только весьма важные документы в литературе, но и местные признаки: надписи старых шкиперов и промышленников на аспидных плитах Аникиевского острова и разбросанные по всей окрестности, еще уцелевшие, солидные фундаменты домов, амбаров, даже церкви. Так, на Киркенеринге, между Цип-Наволоком и Зубовскими островами, имеется даже след крестообразной постройки церкви, шириною в 15, а длиною в 37 аршин.

Очень может быть, что именно Цип-Наволок был первым населенным пунктом побережья.

Во всяком случае, здесь торговали и промышляли, отчасти иностранцы, уже в конце XV-го века, на что указывает надпись на Аникиевском острове 1510 г. фленсбургского шкипера, приехавшего сюда в том году в двадцатый раз.

Но самыми важными документами, свидетельствующими не только о большом значении Цип-Наволока и еще нескольких других пунктов Лапландии и Корельского берега в период расцвета Лапландии, но и дающими понятие о значении тогдашних промыслов и о густоте населения, я считаю донесения и отчеты разных шведских чиновников и частных лиц, опубликованных в XXXIX томе “Nya Handling. rörande Skand. Histor., pag. 98-270”, под заглавием: “Handlingor angaende tvisten om Finmarken vid Vesterhafvet I slutet 16 og borjon 17 arhundreadet”. Документы, касающиеся спора о Финмаркене у Западного (Атлантического) океана в конце 16 и начале 17 века. Мы встре[111]чаем здесь целый ряд интересных данных о Лапландии, заимствованных из Шведского государственного архива.

Король Карл IX шведский, еще кронпринцем, по-видимому, сильно заинтересован был севером. Швеция, отрезанная от Ледовитого Океана узкой полосой земли, принадлежавшей России и Дании, а от Белого моря такой же полосой, принадлежавшей России, всеми силами старалась стать твердой ногой у берегов этих морей, на которых она уже с конца XIII-го и начала XIV-го столетий пользовалась известными правами касательно сбора дани с лопарей. Как видно из вышеназванной стати, представляющей из себя сборник весьма разнообразных материалов: королевских инструкций чиновников, посланным для исследования края, и отчетов, как этих командированных, так и местных чинов “Lappefogde” (лопских начальников) и сборщиков податей, а также других сведущих людей, шведское правительство старалось весьма тщательно исследовать экономический быт края, тогда столь привлекательного, от западных берегов Финмаркена до восточного побережья Кольского полуострова. Из этих документов самое важное для нас значение имеют обширные отчеты секретаря лопского начальника Олафа Бурмана, 1590 года. Мы находим здесь не только в высшей степени интересные данные о Цип-Наволоке и северном береге Лапландии, но и об южных ее берегах, Соловецком монастыре и прочих местах.

Исходным пунктом для исследований служит обыкновенно Энаре — пункт, у которого сходились тогда границы трех государств. Расстояние от Энаре часто показывается то в милях¹⁶, то в днях перехода. Иногда встречается, уже в Корелии, показание расстояний в “wirster” (вероятно, верста, хотя во всяком случае далеко длиннее теперешней версты).

По донесениям Перссона, на Мурманском берегу промышляли в 1580 году 7.426 русских лодок, каждая с командой в 4 человека, т. е. всего 29.704 человека: на Рыбацком полуострове (почему-то названным Höllön) находился тогда большой город Kårpenppåll (Корабельная) — Ципнаволок (Gikker — njärg по лопарски) с 937 дворами, солеварнями и крупной торговлей всех национальностей, расположенный в расстоянии 27 миль сухим путем от Malmis (Кола)¹⁷, где в 226 дворах находилось 452 солеварных чана (Saltepannor) и где голландцы и англичане вели большую торговлю. Город Кола был величиною с г. Упсалу без предместьев и называется “боль[112]шим”. Шведов в нем среди лиц разных национальностей насчитывалось 40 человек (в 1590 г.).

В рыбной ловле участвовали и иностранцы, пришедшие сюда на мореходных судах: голландцы, англичане, шотландцы, норвежцы и другие. Богатство рыбой было огромное; царские сборщики взимали (в 1590 г.), в виде пошлины, с русских 5-ую, а с иностранцев 4-ую рыбу, “отчего и имел русский государь (он называется у Перссона великим князем) большой доход от рыбы”. В 1590 году были привезены в Колу для отправки в Москву 6 больших колоколов весом в 20 Skipspund (по 40 пудов) каждый, купленных царем в Голландии.

Из других пунктов Лапландии описываются подробнее в просмотренных мною документах следующие.

Кандалакша (Kandalax), где вели большую торговлю преимущественно англичане и где насчитывалось 246 дворов; на острове около города находился деревянный монастырь¹⁸ (Closteret) с солеварным заводом с 296 солеварными чанами. Соль варилась здесь день и ночь и добывалась в количестве от 8 до 12 tor (тонн или тöннор?) в сутки.

За Кандалакшей на берегу реки (вероятно Умбы) находится лопский погост Numbo (Вялозерск, вероятно), а на устьях реки бойкий торговый пункт Numbo (Умба). Далее на восток встречаются опять большой город, величиною с Упсалу, Warsock (Варзуга)¹⁹, резиденция “могущественного боярина из Kolmengrad” (Холомгоры). На юг от Кандалакши замечательны поселения: Orss (?) и потом Kimi (Kem) близ устьев реки у Белого моря. От Kimi до границы Kiexholm Län (Кексгольмская губерния) расстояние в 7 “wirster”. Земля тут уже встречается хорошая, жирная, и много жителей здесь занимаются земледелием и обильным скотоводством, не держа оленей.

На острове Pittesaj (1580 г.) лежит сильно укрепленный монастырь Siluester (Соловецк), в котором живут 532 монаха и 2.416 монастырских рыбаков. Количество ловимой монастырем в море и в больших озерах и реках рыбы весьма обильно. Там имеются также большие солеварни и бойко торгуют рыбой, преимущественно семгой (Lax), голландцы и англичане. В 1578 г. была составлена по приказанию великого князя опись имущества монастыря, причем, между прочим, оказалось, что в казне его находилось 61.000 рублей (183.000 далеров).

К важным торговым центрам причислено и находящееся в [113] расстоянии 36 миль от Энаре укрепленное поселение Kolensuo, главный пункт торговли пушным товаром, где в день св. Петра (вероятно Петра и Павла) бывает большая ярмарка и англичане торгуют с великим князем (тут, вероятно, часть пушного товара, которым платили дань лопари и корелы, была продаваема для вывоза за границу).

В описании Бурмана 1590 года (год, когда совершено им путешествие, не показан) разных частей Кольского полуострова им встречаем и маршрут его: от Enarby (Энаре) до Passuik (Паз-губа) 3 дня пути, отсюда до Pedessandh (Печенга-погост) 1 день, отсюда до Clöstrett (Печенгский монастырь) ½ дня и обратно в Энаре и далее в Sindgildes (Сенгела) 3 дня до Nättiar (Нот-озера) 1 день, до Askill (Ras njärk, Раз-Наволок, вероятно) 2 дня, до Iukesoll (Иок-остров) 2 дня, до Kandelax (Кандалакша) через большой лес 1 день, от Iukesoll до Malmös (Кола) 2 дня, почти все водою.

В 1597 году числилось в Финской, Норвежской и Русской Лапландии плативших дань Швеции, Норвегии и России лопарей: горных 56 семейств, живших в 5 погостах, и морских и озерных — 282 семейства — в 23 погостах; плативших дань Норвегии и Швеции 80 семейств в 19 погостах, плативших одной Швеции горных 82 семейства в 4 погостах. Все шведские лопари платили дань исключительно только Швеции.

В 1580 г. в восточной половине Кольского полуострова до самого дальнего Триннеса (Три острова) собирал дань с лопарей, по Перссору, “датский король по 2 шкурки беличьих с каждой живой души. 37 лет раньше собирали дань здесь и шведы, начиная от Ennerby (Энаре), но их вытеснили. Великий князь русский имеет главное право на сбор дани по всему Триннесу и далеко за границами его на Корельском берегу и по другим берегам Белого моря”.

“Этот Триннес — полуостров, тянущийся 36 миль до начала Белого моря; он богат высокими горами и дикими зверями. У Ennerby разделяются границы норвежская, шведская и русская. Русские купцы приходят летом к местам ловли рыбы на лодках”.

В другом документе Кольский полуостров называется Pöheniemj, как тождественный норвежскому Triedens, а Кола — Colasw = Malmo, или Kolahus = Malmös.

Недостаток времени не позволил мне просмотреть всю богатую иностранную литературу, касающуюся особенно второй половины XVI и первой половины XVII века, когда взоры всего тогдашнего торгового мира были обращены на Лапландию. Точность данных может быть прекрасно контролирована сравнением сведений из двух враждебных друг другу лагерей, датско-норвежского и шведского, с данными нейтральных — голландского и английского. [114]

Все, что я привел выше, пополняет и подтверждает, как нельзя лучше, краткий отчет Салингена, изложенный мною в еще более сокращенной форме. Смело можно предполагать, что в торговле и рыбном промысле принимали участие все те пункты Лапландии, о которых у Салингена мы находим лишь упоминание, в виде названия, с указанием иногда на промеры, произведенные в той или другой гавани.

Касательно толкования юридических прав на Лапландию, датчане, норвежцы и шведы, конечно, стараются доказать, что Лапландия принадлежала когда-то, если и не вся, то по крайней мере большею частью, к Норвегии по датско-норвежской версии или, наоборот, к Швеции — по шведской. И те, и другие вполне игнорируют старые вышеприведенные договоры, отчасти, вероятно, и не всегда известные исследователям края. Но что же касается статистических данных и описания края, то иностранные сведения замечательно точны. Сомневаться в правдоподобности их нет основания. Чиновники датские и шведские разъезжали постоянно, как внутри страны, так и по берегам, собирая дань или разные сведения, и в точных отчетах доносили обо всем своим правительствам. Лапландия имела для северных наших соседей громадное значение, и потому весьма понятно, что датчане всеми силами старались захватить хотя бы часть Мурманского берега в свою власть и не задумались из-за тех самых полос земли у Варангерского залива, которые мы в 1826 г. любезно уступили Норвегии, начать в начале XVII-го века войну со Швецией, когда шведы, пользуясь данным им Тявзинским договором 1595 г. юридическим правом собирать дань с русских варангерских лопарей, начали строить там укрепления и эксплуатировать рыбные богатства при помощи Гётеборгской рыболовной компании.

Разгром Печенгского монастыря никакого, по-видимому, влияния на торговлю Цип-Наволока не имел. Как мы ниже увидим, одновременно с монастырем было опустошено только несколько, еще слабо населенных селений. О том, что приход иностранных кораблей к Цип-Наволоку не прекратился, свидетельствуют надписи на Аникиевском острове. Из них лучше всего сохранились, между прочим, следущие — датских, немецких и голландских шкиперов: Berend Gundersen 1595, 1596, 1597, 1610, 1611, 1615 blef jeg fratagetskif (у меня отняли судно); Iakob Hansen Handerslef 1615, Hans Robertsen von Apeurade anno 1694, 1695, 1698; Christen Skabo 1613; 1780 — habe ich Hans Michelsen von Flensburg hierauf gefahren in 26 Iahr; лета 7158 горевал Гришка Дудин и еще много других.

Есть надписи и более старые, которых нельзя уже, за некоторыми исключениями, разобрать, доказывающие, как выше сказано, по[115]сещение Цип-Наволока иностранцами еще далеко до открытия пути в Белое море англичанами и начала торговых сношений Мурмана с Голландией. Русские вероятно волей или неволей держали в секрете путь в Белое море и обменивались товарами с иностранцами в гаванях Мурмана, из которых, конечно, самыми удобными и доступными были гавани северного берега Рыбацкого полуострова; по-видимому, и иностранцам, и нашим старым воеводам и боярам Лапландии XVI и XVII веков была далеко ближе знакома, нежели мы ее знали в XIX-м веке.

Святой Трифон умер 15 декабря 1583 г. с пророческими словами: “будет на сию обитель тяжкое искушение, и многие примут мучение от острия меча, но Бог силен и паки обновит свою обитель”. Святитель предвидел беду от накопления богатства в поселении, не защищенном сильными крепостными стенами. Шесть лет спустя, в Рождественскую ночь 1589 г. монастырь был разрушен и большинство живших в нем людей было перерезано напавшей на обитель финской шайкой.

Исторические события, предшествующие разгрому монастыря, заключались, по Фрису²⁰, в следующем.

Хотя война между шведами и русскими была приостановлена в 1585 г. перемирием на 4 года, т. е. до 1590 г., мелкие стычки и набеги на границах не прекращались. В 1589 г. корелы вторглись со стороны Каянии в Финляндию, а финляндцы вслед за ними в Корелию и Лапландию, причем выжгли поселение Ковду, Кереть, Умбу и разорили кроме того еще много селений по морскому берегу и в южной части кемского уезда.

Вслед за вернувшимися восвояси финляндцами, вторглась в Финляндию рать Соловецкого монастыря и выжгла много селений, финны же в свою очередь направили следующий набег на север. По всей вероятности, они напали сначала на Энаре и убили здесь одного норвежца, платившего дань Швеции, России и Дании. Отсюда они спустились по Паз-реке к Пазрецкому погосту, близ построенной Св. Трифоном церкви Бориса и Глеба, и убили 8 человек, в том числе 2 норвежцев; часовню не тронули. На Пазрецкой верфи Печенгского монастыря они запаслись судами, на которых поплыли в Волковую губу (Bomeni). Сколько здесь было убито людей, неизвестно; в вардеском документе²¹ от 7 августа 1590 г. значится только: “никого там не было, когда туда по обыкновению после Рождественских праздников приехал фогт для сбора дани”. [116]

Из Волковой губы грабители направились в Печенгскую, сожгли все суда, монастырскую верфь и церковь Пресвятой Девы Марии, а в ночь на Рождество напали на монастырь. В вардеском документе поименно перечислены убитые монахи. Всего их насчитывается 41 человек. “Вышеозначенные шведы”, говорится в документе, “убили до смерти монахов Печенгского монастыря: игумена Гурия, трех иеромонахов по имени: Pakum (Пахом), Foser(?), Ionno (Иона) с монахами: Makarij (Макарий), Phefyl (Феофил), Annodij (Геннадий), Annopher (Онуфрий)” и т. д²².

Равным образом записаны и имена убитых послушников и мирян. Их считается всего 51, в том числе 2 женщины на скотном дворе: Kyllena (Акулина) и Feflemi (Афимья).

Ограбив и предав огню монастырь, финны направились в Уру-губу (Urze), там убили 17 душ мужчин, женщин и детей (в том числе 5 норвежцев и 1 норвежанку) и потом в Колу, где были разбиты колянами и оставили на поле брани 60 убитых; оставшиеся в живых спаслись бегством по реке Туломе за Нот-озером и скрылись в Каянской земле, откуда вероятно и был предпринят набег.

То обстоятельство, что о гибели Печенгского монастыря, которая должна была дурно отозваться на торговых отношениях с Голландией, ничего не упоминается Салингеном в напечатанном в 1591 г. его отчете, объясняется легко тем, что весть о случившемся в конце 1589 г могли привезти в Голландию лишь корабли, вернувшиеся осенью 1590 г.; даже официальное донесение вардеского фохта о случившемся, помеченное 7 августа 1590 г., могло дойти до Копенгагена не раньше лишь середины или конца сентября.

Не находя заготовленных для себя в Печенге товаров, голландские суда были принуждены искать их и завязать новые торговые сношения, даже быть может зимовать, на Мурмане или в Белом море. Поэтому очень вероятно, что весть о гибели монастыря дошла до Салингена только после напечатания его отчета, причем еще остается открытым вопрос, где находился Салинген в конце 1590 г. — в Голландии или в Дании.

За отражение набега на Колу коляне освободились на несколько лет от платежа податей. После погрома Печенги Кола стала бы главным торговым пунктом на Мурмане, если бы колянам не было [117] запрещено вскоре правительством, в угоду новому городу на устьях Двины, торговать иностранными товарами. Коле разрешено было торговать только всякой рыбою да тресковым и звериным жиром.

Необходимо отметить здесь следующее. Как видно, в разгроме Печенгского монастыря виновато финляндское ополчение (по словам шведов “шайка разбойников” финнов), а не регулярные шведские войска. О случившимся король шведский ничего не знал даже в половине 1590 г., но зато позже (в 1591 году) шведы предприняли специальный поход с целью разорения южной части кемского уезда (что Фрис, по ошибке, относит также к 1589 году). Из архивных документов видно, как варварски вели себя шведы в конце XVI-го века; король Иоанн, задумав поход против Лапландии, Корелии и Двинской области, поручил полковнику Петру Браге собрать побольше войска и разорить, по возможности, названные области “грабежом и выжиганием” (как прямо сказано в инструкции 18 июля 1590 года²³). Браге должен был постараться взять сумский посад и, построив там сильную крепость (где перезимовали бы войска), завладеть впоследствии Холмградом (Архангельском) с его богатыми складами иностранных и русских товаров, “где можно достать большую добычу”, а отсюда, захватив иностранные корабли, перебраться на них в Кандалакшу и Лапландию… Но поход этот не состоялся и заменен был сильным набегом на Корельский берег в 1591 году. Из отчета Свена Педерсона видно, что 22 сентября шведами был взят “большой город Suma” (Сумский посад); затем ими была сожжена масса ближайших селений, в том числе и Swik (вероятно, Сороки). “И поймали мы” говорит дальше отчет “две лодки с семгой, которую полковник раздал войску, и сожгли 14 солеварен, название которых я не мог узнать, с большими амбарами, до крыши наполненных хорошей белой солью. А большие железные чаны (Saltepannor), весом от 6 до 8 ластом²⁴, мы разбили на мелкие куски и взяли их с собою, как и до 1.000 мер соли; а дров сожгли более 1.000 возов… Везде разорили рыболовные снасти для лова семги по всему посещенному нами берегу Белого моря. 28 сентября сожгли мы Chimen (Кемь) и потом Asmokila, расположенную в 3-х милях от Chimen, у водопада… Дальше следует описание обратного пути по бассейнам рек и озер, образующих почти непрерывный водный путь между Кемью и Улеаборгом, при чем были сожжены еще некоторые селения и предано огню более 1.000 амбаров с сеном.

Перемирие было заключено 6 января 1593 года на два года, в [118] течение которых разрабатывались условия Тявзинского мирного договора 1595г.

Любопытно, что в приведенном выше отчете Педерсона нет ни одного упоминания о стычках с вооруженной силой; очевидно, все взрослое мужское население еще не вернулось во время шведского набега с мурманских промыслов.

Описанная картина прекрасно характеризует всю грубость нравов XVI-XVII веков у наших просвещенных соседей, постоянно выставляющих, между прочим, на вид жестокость походов Ивана Грозного в Ливонию.

Со временем, впрочем, Печенга оправилась опять от погрома, хотя монастырь не был возобновлен на старом месте, а перенесен в Колу.

В 1619 г. сгорело подворье монастыря. Обновленный на острове, где теперь находится кладбищенская церковь, он просуществовал до 1764 года, когда был упразднен.

Но, несмотря на перенесение монастыря в Колу, Печенгская губа сделалась вновь бойким торгово-промышленным пунктом, и здешние монахи вели еще в конце XVII века обширную торговлю, пользуясь своими привилегиями посылать беспошлинно соль и другие товары, по словам Дергачева²⁵, во внутренние города, причем перегружали их в Архангельске с морских на речные суда.

Ярмарочный торг во время стечения богомольцев в праздник Сретения Господня и в день Св. Трифона, 2 февраля и 15 сентября, у церкви, под которой покоятся мощи Святого, производился и в промежутке между упразднением Печенгско-Кольского монастыря в 1767 г. и возобновлением Печенгского монастыря близ старого его места в 1886 г.; торг этот производится и ныне, не имея, конечно, и тени сходства с бывшей международной торговлей.

В 1595 г. заключен был, как уже сказано, мир между Швецией и Россией. Некоторые постановления мирного договора давали шведам известные права, которыми они немедленно воспользовались для того, чтобы стать твердой ногой на берегах Варангер-фиорда. Карл IX принял титул “короля корелов и лопарей”, от которого, впрочем, Густав Адольф отказался в 1613 году при заключении Крёродского мира, которым кончилась шведско-датская война из-за Финмаркена.

О торговом значении восточного берега Мурмана в периоде расцвета Лапландии мне не удалось пока найти данных в иностранной литературе, за исключением перечня торговых пунктов в отчете Салингена. [119]

Некоторые сведения о природе и жителях Восточного Мурмана мы встречаем, впрочем, в дневниках Джемкинсона²⁶.

Плававший в 1557 г. по пути в Архангельск вдоль восточного берега английский шкипер Джемкинсон рассказывает, между прочим, в своем дневнике, что у Святого Носа лежит камень, которому владельцы проходящих мимо судов приносят в жертву масло, муку т. п²⁷. Лапландия — говорит Джемкинс — страна, круглый год покрытая снегом (Джемкинсон прошел мимо Мурманского берега в начале июня и, вероятно, видел много снега на берегу, особенно Терском); население — на половину еще языческое, летом живет близ моря и занимается рыболовством, зимою же удаляется вглубь страны и в леса, где охотится за оленями, медведями, волками, лисицами и проч. зверями, мясом которых лапландцы питаются и в шкуры которых так закутываются зимою, что ничего, кроме глаз, не видно. У них нет иных жилищ, кроме палаток, переносимых с одного места на другое, смотря по времени года (под палатками следует подразумевать, конечно, вежи). Лапландцы не знают ни ремесел, ни искусств, кроме стрельбы, в которой мужчины и женщины одинаково ловки. (Об этом искусстве упоминают все писатели, начиная с Тацита).

Эпоха, из которой сохранились интересные документы Салингена, Бурро и других, любопытна еще в одном отношении. В ней замечается стремление лапландцев не поддаваться, при помощи голландцев, англичанам, монополизировавшим торговлю, на основании трактата, заключенного Ричардом Ченслером с московским правительством. Между жителями Корелии и Лапландии, ведущими свободную торговлю при помощи голландцев, а впоследствии немцев и датчан, и жителями Двинской области, находящейся под влиянием англичан, замечаются иногда чисто враждебные отношения. Так, Салинген сообщает о том, что против жителей Варзуги и сочувствующих им деревень: Шуи, Кеми, Керети, Кандалакши, Умбы была послана Иваном Грозным в 1568 г. экспедиция под начальством Басарга Федоровича, вследствие жалобы холмогороцев на захваты их вотчины.

Как варзужане были наказы, об этом не упоминает Салинген; на другие же деревни был наложен штраф в несколько тысяч рублей за то, “что они не предупредили раздора, происшедшего между жителями Холмогор и варзужанами”. [120]

Москва, по-видимому, впрочем, не особенной заботилась об интересах англичан в Лапландии и только тогда послала воевод в Колу, когда правительству показалось, что можно извлечь пользу для казны из быстро развивавшихся торговых сношений между Лапландии и заграницей. Со смертью же Грозного и с основанием города Архангельска английское влияние все более уменьшается; в 1578 г. появляется уже первое голландское судно в устьях Двины, а вскоре, в 1582 г., гонимые датскими каперами, голландские корабли поднимаются до монастыря Михаила Архангела, т. е. до Архангельска.

В 1594 г. о. Кильдин посетила голландская полярная экспедиция Ная и Баренца²⁸. Три года спустя туда прибыла на шлюпках уцелевшая часть команды судна Баренца с северной оконечности Новой Земли под командой адмирала Гемскерка; отправляясь отсюда морским путем домой, экспедиция оставила на память в Коле свои 2 шлюпки, которые поставлены были в гостином дворе.

Быстро развившаяся на Мурмане культура вызвала, видимо, зависть как Англии, так, особенно, шведов и датчан-норвежцев. Шведы, вековые враги России, старались завоевать Лапландию, как и Корелию, вооруженной рукою, а датчане, союзники России в войнах со шведами, прибегали к дипломатическим приемам и к разным притеснениям.

Некоторая неясность положения края в отношении того, кому он действительно принадлежит в чисто юридическом смысле, при отсутствии, вероятно, точных пограничных знаков, закрепивших границы по старым трактатам²⁹, а особенно слабость России после целого ряда смутных лет, давали Дании повод в конце XVI-го века к отсрочке разграничения, желательного Москве, а в начале XVII-го века к изъявлению претензии на всю Лапландию, с требованием, как это выразилось в официальных документах, разграничения между “Норвегией и Россией”, а не, как того желали русские, между “Варгаем и Колой”, провинциями района спорного владения.

Сначала вардёсские власти начали вытеснять из пределов восточного берега Варангер-Фиорда печенгских поселенцев (см. выше, донесение Салингена) и лопских трехданников.

В 1559 г. лопарь Ефимко “Онисимов сынишко” подает жалобу царю Ивану Грозному о том, что вардесские власти не пропускают русского судна на Тана-Фиорд и реку (Теная река) и присваивают себе право ловли рыбы в половине реки Полной, в которой до тех пор ловили исключительно трехданники варенские (варангерские) лопари, а потом [121] датчане жалуются царю на захват русскими норвежской земли. Вследствие этого в 1578 г. заключается договор между Россиею и Норвегиею, по которому подтверждаются старые границы, но, так как пограничных знаков не существовало и принятая по Паес-реке граница толковалась датчанами в смысле границы по Паз-реке, то, конечно, спорам не было конца, как между жителями, так и между властями.

В письмах воевод Ярцова и Васильчикова 31/I 1585, 10/VI 1585 и 17/VII 1585³⁰ встречаются, помимо приглашения датским кораблям приезжать для торга в Колу, указания на русские права на приморские волости. В царской грамоте 1585 г. также указывается датскому правительству на права России. В грамотах 1592, 1596, 1597 гг. трактуется о разграничении и назначении комиссии для размежевания. Россия и Дания назначали несколько раз комиссаров, которым не удавалось съехаться одновременно.

Особенно важные в политическом отношении последствия имел приезд в 1595 году датских посланников, в числе которых находился и Салинген. Напрасно прождав около 1½ месяцев приезда в Колу царских уполномоченных, датские посланники составили протокол и торжественный протест против владычества русских в Лапландии. Из этих протокола и протеста, прочитанных в поле около Колы, среди особо устроенного круга, в присутствии кольских граждан, игуменов обоих монастырей и шкиперов всех стоявших на рейде иностранных кораблей, явствует, что датчане претендовали на уступку им всего Кольского полуострова. Воевода принял датчан любезно, угощал их, но не бывал у них ни на кораблях, ни в палатках. Он не мешал датчанам разбирать разные сложные дела. возникавшие между русскими и датчанами, принимать разные прошения, не запрещать игуменам и именитым гражданам слушать чтение протеста, сам же отказался как присутствовать при этом, так и вступать с посланниками в какие-то ни были переговоры.

Комедия подобного чтения повторялась впоследствии чуть не еже[122]годно во время “Malmisreisan” датских сборщиков податей и фохтов вплоть до 1808 года (по Дюбену).

В 1575 г. англичанин Джемс Эльдей (James Alday) обращает внимание агента английско-московской компании в Лондоне на означенную торговлю голландцев и брабантцев с русскими в Коле и советует постараться вытеснить их оттуда.

В начале XVII в. англичане содержали в Лапландии факторов, т. е. постоянных торговых агентов. Одним из таковых был Эдже (Thomas Edge), который жаловался в письме, адресованном своим доверителям, на то, что голландцы с 1578 г. начали торговать даже и в устьях Двины, у Святого Николы.

Насколько датчане, старались затормозить торговлю лапландскую и беломорскую, или, по крайней мере, извлечь из нее пользу, доказывают меры, принятые королем Фридрихом II. Он учредил “таможенный пост в Варде”, где все суда должны были платить пошлину за пропуск, причем еще, по свидетельству Жана Соважа (первого французского шкипера, шедшего в Архангельск), приходилось платить большие взятки чиновникам и с ними бражничать. Соваж описывает свой маршрут до Архангельска, только что вновь построенного города. Но названия мысов и губ до того перековерканы, что можно только разобрать названия Кола (Col) и Кильдин (Gillodin). По свидетельству Соважа, только часть речных судов выгружали свои товары в Архангельске, часть же (при нем 280 судов) вышли с ним прямо в море, вероятно по больше части на Мурман, где, как мы уже знаем, тогда процветала торговля с иностранными государствами³¹.

Датчане смотрели на Белое море, как на свою собственность, на том основании, что они владели Норвегией и Исландией, и проход между берегами этих стран, шириною более 1000 миль, считали Зундом.

Но, так как не все суда признавали это право, то, начиная с 1582 г., датчане высылали каперы, которые нападали даже в Коле на иностранные корабли и преследовали голландца Янсона до устьев Двины; спасаясь от них. он поднялся до Михайло-Архангельской обители и с тех пор началось прямое сообщение с этого места, где вскоре построен был г. Архангельск, с заграничными портами.

Немало сведений о притеснениях и разбоях со стороны датчан, от которых страдали иностранные корабли на пути в Лапландию и Белое море, можно найти в письмах (1575-1586 г.г.) французского посланника при датском дворе, Данцая³². [123]

В 1599 году Христиан IV. явившийся в Кольском заливе с флотом в 8 кораблей, потребовал даже присягу колян на верноподданство ему. Сохранились даже серебряные монеты этого короля, отчеканенные специально для удобства торга с Лапландией, на который вычеканено русскими буквами: “Християн Четыре Королус Данемарка”³³.

Но все попытки датчан стать твердой ногою в Лапландии не удались, благодаря замечательной устойчивости и искусной лавировке кольских воевод, особенно в смутное время начала XVII века.

Когда Россия несколько окрепла после выбора царя Михаила Феодоровича, отношения с Данией обострились, как видно из весьма интересной грамоты кольского воеводы Жемчужникова от 6 июня 1613 г., адресованной вардесскому фохту, с объявлением, что датские сборщики дани не пропущены будут к терским лопарям, если, как случилось в 1611 г., русских сборщиков не пропустят к кончанским лопарям через Варде. О том же трактует письмо воеводы от 18 декабря 1614 г. В царской грамоте 12 июня 1619 г. предлагается прислать комиссаров для размежевания; в грамоте 18 февраля 1620 г. доказывается права России на Лапландию, на которую заявляет претензию Дания³⁴. То же самое повторяется в грамоте от 22 января 1622 г., а в другой грамоте царь жалуется датскому королю на разгром гамбургского судна, шедшего в Архангельск, произведенный под Кильдином датскими военными кораблями. Затем, из царской грамоты 18 декабря 1622 г. видно, что датчане хотели забрать в свои руки всю торговлю с Лапландией и для достижения этой цели стали теснить торгующий там голландцев, сжигая шедшие в Колу голландские суда. Из царской грамоты 28 августа 1623 года усматривается, что датские военные корабли разграбили даже становище по Мурманскому берегу.

Затем прекращается переписка о Лапландии между Даниею и Россиею, хотя борьба между кольскими и вардескими властями вероятно продолжается, пока датчане не вытеснили русских сборщиков дани из Финмаркена, а русские — датских из Лапландии, за исключением 3-х погостов, плативших дань Дании даже в 1802 г. [124]

Прочтя мой краткий очерк о борьбе шведов и датчан, между собою и с Россией, из-за Лапландии, борьбе, которая велась с датчанами преимущественно путем дипломатических переговоров, всякий, вероятно, выскажет сочувствие моему восклицанию: “честь и слава нашим старым грубым и неотесанным кольским воеводам конца 16-го и начала 17-го века, которые, хотя и сильно бражничали ежегодно при необходимых встречах с вардегузскими фохтами и комендантами, но не уступили им ни пяди земли; этим защитникам русских интересов на дальнем Севере следовало бы поставить памятник на высотах Мурмана, хотя бы в форме далеко видной пирамиды из грубых камней, с мраморной доской, на которых красовались бы их имена, вырезанные золотыми буквами”.

При слабости в то время Московского государства, которое притом еще временами нуждалось в помощи и союзе с Данией, вряд ли им легче было, нежели боярам посольского приказа в Москве, отстаивать права своего государя против претензий датского правительства, поддержанных нередко еще и грозными демонстрациями датского флота (в 1599 г. даже во главе с королем, Христианом IV).

Из времен после 1614 года, когда датчане собирали дань лишь с лопарей, живших на западе от Кол-реки и губы, сохранился маршрут датских сборщиков податей, так и называемых “Malmisreisen”³⁵, подобный приведенному выше маршруту шведов: от Варде до Киберга — 1 миля, отсюда до Вадзе — 4 мили, до Варангера — 3 мили, до Нейден (Ньямдома — первый русский погост) от 1 до 2 дней, до Пазвика — 1 день, до Печенги — 2-3 дня, до Бомани-Фиорда (Волковая губа) — 1½ дня, до Туломы от 2 до 3 дня. Здесь сборщик останавливался у реки и посылал в Малмус (Колу) весть о своем приезде и получал переводчика. От Малмуса до Нот-озера от 3 до 5 дней, от Нот-озера до Сонгеля — 1 день (Сонгельский погост находился тогда, вероятно, вблизи устьев Лота); время пути — водою или на оленях.

Кроме того сохранились из этой эпохи несколько интересных карт, из которых заслуживают особенного внимания карты³⁶, составленные комиссией по разграничению России со Швецией в 1595 г. по Тявзинскому договору, по коему условлено было, что русские не должны брать дани с лопарей, живущих в области между Ботническим заливом и Варангер-Фиордом, а шведы — с лопарей, живущих около [125] Кексгольма и на Кольском полуострове. Граница эта проведена была, по-видимому, основываясь на Орешковском трактате 1323 г.; она брала свое начало у Сестрорецка и шла до Нейшлота (к северо-западу от Ладожского озера), оттуда до одного маленького поселка, нынче значащегося в пределах олонецкой губернии, а далее направляясь, пересекая Энаре, к берегу Ледовитого океана, которого и достигла около Нямдомской губ., т. е. в местности на запад от Паз-реки и губы.

В 1601 г. составлена была карта известным уже нам голландцем Симоном ван-Салингеном, поступившим на датскую службу около 1585 г. Эта карта найдена Лёнборгом в Стокгольском государственном архиве и описана в журнале “Ymer”³⁷; на ней изображены почти вся Скандинавия и нынешняя русская территория значительно еще восточнее Кольского полуострова. Контуры Кольского полуострова вычерчены замечательно правильно, береговая же полоса Мурмана отнесена, если судить по надписи “Lappia pars Norvegiae”, к Норвегии. На вышедшей в свет в 1611 г. карте Буре, граница между Швецией и Россией показа по Тявзинскому договору; она следовательно пополняет пробел, который остался вследствие утраты северной части планов, иллюстрировавших межевые записи 1595 и 1596 гг. Еще точнее определены фигура и положение Кольского полуострова на карте того же автора 1626 г., после того, как он участвовал в составе пограничной русско-шведской комиссии, выполнявшей условия Столбовского мира.

Время от середины XVI-го до середины XVII-го века можно назвать периодом полного расцвета Лапландии. Разные счастливые обстоятельства, в том числе гнет бергензеров в Фирманкене, богатство уловов и главным, вероятно, образом полное porto-franco, способствовали такому положению вещей.

Введеный после полного porto-franco в 1582 г. сбор десятины, по-видимому, не влиял дурно на торговлю и промысла. Салинген называет эту меру “упорядочением”.

Но я до сих пор еще не нашел точного указания на величину пошлин на заграничный товар. Может быть, что пошлина и не взималась одинаковой во всех гаванях, равно как и не взималась в одинаковой форме и величине десятина с рыбаков и промышленников; по крайней мере, есть указания на 4-ю, 5-ю и 10-ю рыбу.

В иных местах сборы предоставлялись известными лицами и обществами за определенную плату (Варзугское крестьянское общество [126] платило в 1582 г. 145 руб. сбора), в других собирали десятину казенные сборщики прямо с рыбаков. В 1590 г. десятина отменена была совсем, но вслед затем все промысла была отданы не откуп иностранной компании.

Трудно судить о том, насколько обременительна была эта система для промышленников, но надо полагать, что она не была разорительной, ибо откупщики в собственном интересе вряд ли эксплуатировали рыбаков до-нельзя; они напротив старались, вероятно, скорее поддерживать их промысел, потому что благосостояние рыбака слишком тесно связано было с интересом откупщика.

Система эта просуществовала до 1646 г., когда предоставлено было промышленникам действовать самостоятельно, т. е. вносить, как прежде бывало, казенному сборщику десятину “по совести”.

Но вслед затем, в 1665 г., разразился гром над торговлей и промышленностью Лапландии. В Коле была устроена таможня для взимания пошлин с иностранных товаров, а сбор десятины поручен был целовальникам из стрельцов.

Этими печальными событиями, повлекшими за собою быстрое падение Лапландии, кончается второй период исторической жизни Лапландии, период ее расцвета.

Но, прежде чем перейти к грустному периоду упадка Лапландии, я должен коснуться положения коренных ее жителей — лопарей. Мне кажется, что на них события только что описанного периода отразились не везде одинаково. Между тем, как прибрежные лопари пользовались, наравне с рыбопромышленниками, выгодами рыбного промысла (причем им жилось хорошо, что явствует из описанного Бурро торга в Вайда-губе), континентальные лопари страдали от своеволия теснивших их сборщиков дани. В XVI-ом столетии собирали ясак с лопарей русские сборщики вплоть до берегов Атлантического океана, датские же до берегов Белого моря, на основании трактатов XI, XIV и XV веков. У Дюбена³⁸ мы находим, помимо указания на права русских собирать дань до Лингена и Melself, указания на права датчан собирать ясак до точно определенных пунктов, до Trianema (Три острова) и Volja (Порье-губа) близ Кандалакши. Только в юго-восточном углу Лапландии жили следовательно одноданники, чисто русские лопари. По какому праву собирали ясак и шведские сборщики в Вайда-губе уже при Бурро — трудно сказать. Надо однако полагать, что они здесь собирали дань только с варангерских и норвежских лопарей, здесь промышлявших, с которых, как выше упомянуто, шведы начали взыскивать дань с конца [127] 13-го или начала 14-го века. Юридическое право на сбор дани с лопарей, живших в пределах западной части Кольского полуострова и у Варангера, предоставлено было шведам только в 1595 г., а из восточной его половины они были вытеснены, как выше упомянуто, в 1553 г.

Что при сборе дани с двух, трех сторон, дело не обходилось, наверно, без самоволия и насилия, что сборщики не позабывали и о себе, налагая на население еще разные посторонние поборы, в этом нечего, разумеется, и сомневаться. Совершенно понятно поэтому, что лопари внутри страны прятались от всех и каждого в свои подземные жилища, о которых упоминается у разных старых авторов; так поступали они перед “железным людьми” лопских саг, так продолжали поступать и перед сборщиками дани или податей исторического времени³⁹. Жалобам со стороны лопарей не притеснения конца не было.

Щербачев⁴⁰ приводит 4 жалобы лопарей Пазрецкого, Масельского, Кильдинского и Нотозерского погостов, поданных в 1595 г. датскими посланниками, ждавшим в Коле русских комиссаров для разграничения владений датских и русских, на незаконные поборы датского сборщика податей Иосифа Мартенсосена. Из этих жалоб видно, что и на восток от Кольского залива тогда еще жили двухданники, и что Нотозерском погосте числилось 20 ревизских душ жителей. Лопарские челобитные до того интересны, содержат столько характерных для тех времен черт и так наглядно обрисовывают существовавшие в те времена способы собирания податей, что я не считаю лишним привести здесь, в виде образчика, одну челобитную нотозерских лопарей. Вот она:

“Дацкие земли королю Християну бьют челом и плачютца государевы Лопаришка Нотозерскаго погоста новокрещенные, староста Денеско Яковлев, Харитон Юрьев, да Феодор Иванов, да Никита Васильев во всех лопаришок место Нотозерскаго погоста. Жалоба, наш государь, на данщика, на Юсипа (Иосефа Мартенсосна) вашие Дацкие Земли в такове деле. Ездит, государь к нам ваш данщик тот Юсип дани брать королевской; берет, государь, с нас дани с человека с головы по осмии алтын. А в старину, государь, [128] имали ваши даньщики с лука по четыре алтына, а поголовнаго не имали, а всего, государь до нас имали с осим луков дань. А то ваш данщик емлет сильно, бьет и мучит несщадно. а всех лопаришек в нашем погосте двадцать человек; а ноне, государь, мы погибли и одолжали и платити не можем государевой⁴¹ дани и вашей королевской: от данщика от вашего в конец загибли, угодишки свои покладали. Да ваш же данщик зиму имал дань после Юсипа по тому поголовное, по осмии алтын с человека. А в старину, государь, данщики ваши ездили по трою и с толмачем, а ноне, государь, ездит ваш данщик в семере. А подвод емлет по трицати оленей, а покупает собе всякой запас; хлеб и мясо, и конопле, а возим на тех же подводах. А емлет подводу сильно, бьет и мучит, и в железа кует, и на мороз мечет. Да приехав, государь, данщик ваш емлет постелю⁴² под себя у нас, на чем опочивати; и поедут, и емлет с собой, а тут не останавливает. А в старину, государь, у нас ваши данщики постели не имали и не грабили, а тот Юсип и новой данщик Зимушной сильно нас грабят. А тот, государь, Юсип и новой данщик ваш емлют корму много, не по старине: хлебов, государь, емлет пятеро, да мяса емлют, государь, двенатцать чюрумбал⁴³, да рыбы, государь, емлют по сту сигов, а в старину, государь, имали данщи(ки) ваши же по хлебу, да мяса чюрумбалы две, да сигов десять, чем ему мочно было пронятца, да иного погоста. И теперь, мы, лопаришка, в конец загибли от данщиков ваших. И ты, государь, покажи милость, чтобы мы, лапаришка, в конец не загибли от твоих, государь, королевских данщиков. Государь, смилуйся!”

Хотя, как выше сказано, датские власти вытесняли в начале 17-го века русских сборщиков дани из Финмаркена, русские же власти датских — из восточной половины Кольского полуострова, трое- и двоеданщики из лопарей существовали в русской Лапландии даже в 1802 году при Пошмане⁴⁴, помимо чисто русских. Тогда числилось, крестьянами двух категорий, лопарей русских только 788 душ, плативших податей по 4 р. 85 коп. с души⁴⁵. Шведско-русских данников числилось 1593 души (о них [129] упоминает Озерецковский с 1772 г.⁴⁶, называя только погосты, без обозначений числа жителей), плативших с полного тягла Швеции по 8 копищ медных, в каждой по 64 коп., России по 30 ефимков и 2 бобрика; шведско-датско-русских лопарей было 200 душ (Печенгский, Нявдомский, Пазрецкий погосты, плативших шведскому правительству с полного тягла 90 ефимков и 6 бобриков, датско-норвежскому по 60 ефимков и 4 бобра, и русскому правительству по 30 ефимков и 2 бобрика. Кроме того упоминается еще какой-то платеж датскому правительству по 1 р. 50 коп. с души и русскому оптом 20 р. 40¼ коп. и 4 бобра в год.

<<< к содержанию | следующая глава >>>

© OCR И. Ульянов, 2012 г.

© HTML И. Воинов, 2012 г.