Н. Харузин, РУССКИЕ ЛОПАРИ (Очерки прошлого и современного быта).
Москва, 1890 г.

II.

III. Очерк внешнего и материального быта лопарей.
(продолжение ч.7)

Какими же способами производится охота лопарями? В прежнее время главным, и пожалуй, что почти единственным оружием лопарей был лук. Луки свои лопари делали из твердого хвойного дерева; обстрогавши его, они клали на него особенным образом приспособленную полоску из березы; приклеивали ее рыбным клеем; затем все обматывали лубом, иногда и берестой чрезвычайно крепко и плотно так, чтобы склейки нигде не было видно. Такой лопарский лук доходил до 6-ти футов¹. Кроме лука был в употребления и самострел, занесенный к лопарям от соседей. Стрелы были двух родов: одни вооруженные железными наконечниками, другие без железа hebetia et obtusa; эти последние служили для охоты на меньших зверей, как, наприм. на горностаев. Острые стрелы служили для больших зверей. Наконечники стрел лопари делали в XVII в. еще не только из железа, но и из кости и иногда из рога. Дерево, назначенное для стрелы, они прожигали раскаленным железом и в расщеп вставляли наконечник из рога, который и прикрепляли клеем к дереву; затем они оттачивали его либо ножом, либо оселком. Кроме лука и самострела лопари пользовались, как оружием пищалями и копьями; о копьях Шеффер замечает, что ими пользуются, главным образом, для охоты на медведей; “они (копья) ничем не отличаются от простых и принятых повсеместно и не требуют особого объяснения”².

Но уже в XVII веке лук начинает выходить из употребления и заменяется все чаще и чаще огнестрельным оружием. Так было у скандинавских лопарей; у русских лопарей, надо полагать, лук продержался дольше и огнестрельное оружие вошло в употребление у русских лопарей гораздо позже, чем у скандинавских, так как и сами русские долгое время, почти до самого конца XVII в., сохраняли старинные свои луки и лишь сравнительно немногие в то время были знакомы с употреблением огнестрельного оружия. Как бы то ни было, но в настоящее время нет лопаря, как русского, так и скандинавского, незнакомого с огнестрельным оружием, и лук вытеснен окончательно, так что охота ведется огнестрельным оружием. Для ловли некоторых животных лопари употребляют ловушки, или прибегают к хитрости. Так Дерга[112]чев³ передает следующие способы ловли дикого оленя: подпускают к стаду диких оленей “домашнюю самку во время течи, особенно осенью. Тогда обыкновенно несколько сбежавшихся диких самцов затевают из-за самки драку; в драке этой они путаются рогами и таким образом становятся легкою добычею”. Далее, по словам того же автора, во время гололедицы гонятся на лыжах за оленем, пока он не устанет и не подпустит на расстояние выстрела; наконец, к сучьям дерева, мимо которого обыкновенно пробегает дикий олень, привязывают петлю, в которую бегущий олень прямо и попадает⁴.

Лисиц ловят двояким способом, кроме простого выслеживанья: бросают в приманку отравленное мясо и поджидают добычу. Но, по словам Дергачева, этот способ довольно неудачен, так как лисица, в особенности старая, не дотронется никогда до отравленного мяса. Второй способ заключается в том, что весной лопари отыскивают лисьи норы и вытаскивают оттуда маленьких лисиц, которых откармливают уже у себя. Такие лисицы называются кормяжными; этим промыслом занимались преимущественно лопари Ловозерского погоста⁵. Нет надобности говорить, как вредно отзывается такой способ охоты на количестве зверя.

Мелких животных лопари либо стреляют из ружья, либо ставят на них ловушки. Шеффер кроме того описывает способ, к которому прибегали лопари для ловли маленьких зверей, как горностаев, белок и т. п., чтобы шкура не портилась от выстрелов. Они стреляли в них из лука стрелами, конец которых был не остер, а с набалдашником, так что звери падали мертвыми от силы удара. Этот способ был распространен и у русских лопарей до последнего времени и, быть может, не вывелся окончательно и по настоящее время.

Об охоте на медведя и волка, в виду тесной связи между охотой на этих зверей с религиозными верованиями лопарей, я буду говорить впоследствии.

Кроме пушных зверей лопари занимаются и охотой на птиц, преимущественно куропаток, гаг и уток; охота производится частью ружьем, частью ловушками (посредством мертвой петли, в которую и попадается куропатка).

Количество убитых птиц колеблется по годам чрезвычайно сильно, так:

Естественно, что эти цифры нужно принимать лишь крайне относительно и вполне точного представления о количестве убиваемой ежегодно птицы они дать не могут, по [113] они все-таки служат доказательством, что охота на крылатую дичь плохо вознаграждает лопарей, так что и сами лопари, по-видимому, не особенно охотно предаются этой отрасли охоты.

Но, как сказано уже, охота составляет для русских лопарей лишь субсидиарное значение, плохо его вознаграждает за те огромные переходы, которые ему приходится совершать, охотясь на морозе в своей холодной родине. Даже в то время, когда охота давала больше, чем в настоящее время, в общем доход от нее был страшно мал. Так, приняв, что в 60-х годах, лопарей считалось 2182 души об. пола составлявших 391 двор, Дергачев исчисляет доход от охоты на зверей по 6 р. 20 к. на двор или немного больше рубля на душу. Теперь, когда доход уменьшился почти что вдвое, мы, приняв даже тоже число дворов, как и в 60-х годах, получим, что на дворе приходится лишь по 3 р. 10 к. — сумма очень и очень незначительная.

Раз ни оленеводство, ни звероловство не в состоянии мало-мальски обеспечить лопаря, ему волей-неволей приходится искать себе другой источник пропитания, который давал бы ему возможность влачить хоть сколько-нибудь сносную, с лопарской точки зрения, жизнь; таким источником безусловно является рыболовство, благодаря которому вот уже не первое столетие кормится русский лопарь и, по всем вероятиям, еще долго будет кормиться, пока не оскудели лопарские реки рыбой, как оскудели горы и леса Лапландий зверем.

Рыбная ловля производится русскими лопарями, как в мори, так и в озерах и реках, причем преимущественно в озерах и вытекающих из них рек. Это объясняется отчасти тем, что рыбный промысел на море сопряжен с большими затрудненьями, и отчасти тем, что лопарские топи расположены, главным образом, внутри страны. Из рыб, вылавливаемых в озерах, занимают главное место сиги, а отчасти семга и лох, а из вылавливаемых в море — треска, сайда и пикшуя.

Количество вылавливаемой семги за последние года увеличилось, но пало и сильно пало, сравнительно с 60-ми годами. По сведениям Дергачева⁶, семги вылавливалось в год до 5.219 пудов. По сведениям, добытым мною, оказывается, что

Цена на семгу, сравнительно с 60-ми годами, сильно поднялась, именно с 2 р. за пуд, приблизительно, до 4 р. 30 к., в 1882 г.; в 1883 г. цена упала до 3 р. 60 к., в 1884 г. она поднимается снова до 4 р. 26 к.; в 1885 г. она падает снова до 3 р. 70 к. и 1886 г. поднимается выше 5 руб. В общем, следовательно, цена на семгу поднялась за последние 20 лет более, чем в два раза, тогда как вылавливается ее в год почти в два раза менее. Не смотря на это в общем доход, по[114]лучаемый от семги, в последней год выше чем 20-ть лет тому назад. Так, по таблице Дергачева, доход с семги равнялся 10.438 р. (не считая 1882 и 1883 гг., когда семги было выловлено крайне мало, вследствие чего доход от продажи ее равнялся лишь в 1882 г. — 4.874 р., а в 1883 г, — 6.434 р.),

Но это лишь за 1886 г., когда цена на пуд семги стояла выше 5 руб. В общем, если откинуть наименее благоприятные года и наиболее благоприятные, следует прийти к заключению, что хотя количество вылавливаемых пудов семги и уменьшилось, но доходность от этого промысла, благодаря поднятии цен, осталась почти неизменной.

Морской промысел сильно упал, сравнительно с 60-ми годами. К сожалению, я располагаю данными только за 1885 и 1886 гг., но и данные только за эти два года красноречиво говорят об упадке.

Считая лишь треску, палтусину и пикшую, по сведениям Дергачева, окажется, что в год вылавливалось до 23.530 пудов, причем на палтусину падало лишь 350 пудов. А в 1885 г., считая вообще морских рыб, в их числе и сайду, и треску, и пикшую и прибавляя к этому еще воюксу, вылавлено всего лишь 9.646 пудов а в 1886 г. — лишь 5.375 пудов.

Пропорционально падению количества вылавливаемой рыбы в море, поднялась и цена на нее по таблице Дергачева, за 23.530 пудов рыбы выручено при продаже 4.581 р.; в 1885 году за продажу 9.640 пудов выручено почти столько же, именно 4.338 р. Но в 1886 году вырученная сумма равняется лишь 1.725 руб.

В отношении к речной и озерной рыбе результат оказываются совершенно противоположными тем, к которым невольно приходишь при сравнении цифр о вылавливаемой морской рыбе: по таблице Дергачева, на всю остальную рыбу, считая сюда и отдел “других рыб,” в который могут входить и мелкие породы морских рыб, в год приходилось — 7.835 пудов. Действительно, в 1882-85 гг. количество вылавливаемой рыбы ниже цифры, указанной у Дергачева,

Но за то в следующем году эта цифра быстро возвышается и в 1886 году равняется уже 8.170 пуд. Также, благодаря общему поднятию цен на рыбу, доход от промысла рыбы озерной и речной увеличился. В таблице Дергачева доход исчислен с 7.835 п. в 2.588 руб. 86 к., что составит средним числом — 33 коп. за пуд. В неблагоприятные года 1882-84 гг. доход равняется:

[115] В 1885 году, хотя рыбы выловлено еще на 1.635 пудов меньше, чем отмечено в таблице Дергачева, но доход равняется 7.040 р., или превышаешь доход 60-х годов на 4.451 р. 14 к. Следовательно, в 1885 году средним числом пуд рыбы стоит около 1 р. 13 к. В 1886 году доход от проданной рыбы равняется лишь 5.545 р., хотя рыбы выловлено гораздо больше предыдущего года, что объясняется падением цен на рыбу — именно лишь около 68 коп. за пуд.

Итак, если считать количество вылавливаемой рыбы, то окажется, что в общем, если не считать для речной и озерной рыбы данных 1880 г., рыбный промысел упал сравнительно с 60-ми годами, но благодаря поднятий цен на рыбу, доход уменьшился лишь от продажи морской рыбы, остался почти неизменный для вылавливаемой семги и, наконец, увеличился для озерной и речной рыбы. Но к какому результату придем мы, если зададимся вопросом: рыбный промысел в общем вознаграждает ли лопаря в настоящее время лучше, чем прежде, или хуже? На основании цифр придется прийти к заключению, что даже, если взять наиболее богатые года, именно 1885 и 1886 гг., то и то доход от рыбного промысла будет меньше общего дохода, получаемого с того же промысла в 60-х годах. По таблице Дергачева, общий доход от продажи рыбы равняется 22.607 р. 86 к. В 1885 году он равняется лишь 21.513 р.; в 1886 г. — 20.920 р. Чем бы не обусловливалось это уменьшение и количества вылавливаемой рыбы и сопряженное с этим уменьшение суммы от продажи ее, нельзя не пожелать, чтобы и на это было обращено внимание и приняты меры к обезопасенью лопарей от обезрыбенья рек. Пока рыбная ловля составляет главный источник пропитания лопарского населения, пока лишь она помогает им сводить концы с концами и не допускает их до полного обеднения — является необходимым сохранить этот источник и не дать ему иссякнуть. Если спросить, чем объясняется это прогрессивное уменьшение количества вылавливаемой рыбы, придется опять-таки прийти к заключению, что главной причиной этого являются хищнические способы, какими производится рыбная ловля (это впрочем может относиться лишь к семге и речной и озерной рыбе; по отношению к морской действуют, по-видимому, другие причины). По отношение к семге, причиной уменьшения ее может служить то; что вылавливается лох. Это было замечено г. Дергачевым: “В прежние времена, пишет он, никто не занимался ловлею лохов, т.е. семга свободно проходила в пресную воду для оплодотворения, откуда уже окруженная семейством, возвращалась в море; ныне одними лопарями вылавливается до 1 т. пудов, из которых получается икры до 70 пуд., следовательно, в один год уничтожается несколько миллионов зародышей, которые могли бы впоследствии вместо каких либо 1 т. руб. принести тем же промышленникам доходов во сто раз более, так как опытом дознано, что потомки семги всегда приходят в те пресные воды, где получили жизнь”⁷. Вылавливанье рыбы с икрой, вероятно, действует на уменьшение и других пород рыб и принятие мер против этого было бы необходимо также в виду пользы самих же лопарей, так как по оскудении оленеводства и звероловства, лишь рыболовство поддерживает их.

[116] Что касается собственно способов ловли рыбы, то они крайне разнообразны; здесь позволю себе коснуться их лишь в самых общих чертах: семгу ловят при помощи забора, затем загораживают выход из морского залива, куда входит семга, сетью; наконец “поездами”, т. е. при помощи сети, которую две лодки волокут по дну⁸. Сигов и мелкую рыбу ловят преимущественно зимой при посредстве невода, опускаемого в прорубленные во льду проруби. Кроме сигов в лопарских реках попадаются и щуки, и ерши, и окуни, а также и налимы. Мелкая рыба идет, главным образом, на пропитание семьи и в продажу не поступаете.

Рыбная ловля, как главное занятие лопарей, оказывает огромное влияние на их жизнь. Если до сих пор лопари и не стали оседлыми и продолжают по прежнему свой полукочевой быт, то это объясняется, главным, образом, их занятием рыбным промыслом, который не позволяет им долго оставаться на одном и том же месте. Действительно, производя главным образом рыбную ловлю весной, летом и осенью, им приходится в погоне за добычею переходить огромные пространства своей земли, для того, чтобы, пробыв на месте два-три месяца, снова идти на другое место, где в данное время года рыбный промысел может быть выгоднее. Вследствие этого лопарю приходится четыре раза, в год менять свое местожительство. С Егорьева дня они покидают свои зимние погосты, свои хоть убогие, но за то теплые нырты и переселяются к озерам и рекам, где у каждой семьи есть свое промысловое место. Тут в маленькой, бедной веже, в копоти и дыму пребывает лопарь почти до Ильина дня, производя лов. После Ильина дня он снова меняет свое местожительство и переходит вновь на другие места, где и остается до августа. В августе лопарь снова переезжает на осеннее место рыбного промысла и лишь поздно, когда уже снег покроет лопарскую землю и лед скует своим покровом ее озера и бурный реки, возвращается он в свой зимний погост, где и отдыхает месяца 3-4 (приблизительно от Рождества до Егорья). Так из года в год перекочевывает лопарь от одного угодья к другому, отыскивая рыбу, без которой ему было-бы суждено погибнуть от голода и зимней стужи.

Невольно является вопрос, почему же русские лопари-рыболовы перекочевывают, тогда как норвежские лопари, занимающиеся рыбной ловлей, как своим главным занятием, живут оседло на местах своего промысла? Это объясняется 1) тем, что русскому лопарю волей-неволей приходится переселяться в погоне за рыбой, так как, оставаясь на месте, тоня не была бы достаточно богата рыбой, чтобы прокормить его и семейство и 2) тем, что сами тони находятся в довольно далеком расстоянии [117] друг от друга, вследствие чего лопарь совершает большие переходы, которые и дают его быту окраску полукочевника. Это будет яснее при более подробном рассмотрении расстояния тоней от погостов: у г. Дергачева точно обозначены как число, так и название тоней при каждом погосте и отмечены расстояния тоней от них. Группируя на основании материала Дергачева по расстояниям от жилищ лопарей местонахождений тоней, получим:

Я намеренно сохранил тоней деление на тони приморские и речные, в виду того, что погостам, лежащим вблизи моря, удобнее находить себе тони и проезжать к ним. И то из всех морских тоней, числом 67, лишь 15 находятся на расстояний от погоста меньше 10-ти верст, а целых 30 в расстоянии до 20-ти вер. и 16 дальние 20-ти верст. Но это не имело бы такого значения, если бы тони на озерах и реках были более близки: сообщение по морю на много удобнее, чем по лопарским тропинкам и в конце концов многие семьи, имеющие тони в расстояний 1-20 верст от погоста, могли бы перекочевывать окончательно. Но озерные и речные тони лежать еще [118] дальше от погостов. Из 123 озерных и речных тоней лишь 37 находятся на расстояний 10 верст от погоста, 23 на расстояний от 10 до 20 верст; следовательно целая половина тоней, числом 63, находится на расстояний больше 20 верст; причем есть тони, находящиеся на расстояний 100-150 верст.

Если принять во внимание неудобство путешествий по Лапландии, необходимость обходить пороги, наконец то, что лопарю приходится идти со всеми принадлежностями промысла, то станет вполне попятным, что лопарь и не может поступать иначе, как только переселяясь окончательно на все время лова на свою тоню. Если русские крестьяне, имеющие землю верст за 15-20 от деревни, предпочитают, если у них продолжительная работа на этой земли, уходить туда на целую неделю, как это делают между прочим крестьяне Пудожского уезда, Олонецкой губернии, и только по праздникам возвращаться домой, то что же должен делать лопарь, у которого в распоряжений нет лошади, как у русского крестьянина, нет ни телеги, одним словом нет ничего кроме утлой лодочки, которую ему же приходится сплошь и рядом волочить за собой, если порог преграждаете ему путь; да и дороги крайне неудобны подчас не только для прохода с кладью, но даже и без нее.

Конечно, эта кочевая жизнь, занимающая у лопаря почти что 3/4 всего года, не может не отразиться вредно на его здоровье. В пырте он как ни как, а пользуется все-таки кое-какими удобствами, дым не ест ему глаза и в пырте не бывает так сыро и холодно, как в его веже, в которой он вынужден жить, не имея средств построить себе жилище получше, на местах своего лова. Многие болезни, сводящая не одного лопаря в могилу, огромная смертность детей может объясняться именно этими неудобствами, с которыми сопряжены как сама дорога от тони до тони, так и жизнь в вечно дымной веже. Между прочим поставленные в необходимость совершать эти перекочевки, стремясь выгадать лишний день на дороге, чтобы раньше прибыть на место производства промысла, лопари не щадят ни больных, ни детей. Давно ужо известно про лопарей, что, если во время перекочевки, кто-либо у них заболеет, они оставляют его на произвол судьбы. Многие писатели, в том числе и в XVIII в. Гегстрем упоминает об этом обычае: если кто-нибудь из лопарей, пишет он, захворает зимой, они его при своих переходах всюду таскают с собой. Но летом они его оставляют на своем прежнем месте жительства, если они не уезжают особенно далеко. Если больной — лицо, пользующееся у них уважением, они приставляют к нему для ухода ребенка. Если же это работник, или работница, или вообще лицо, уважением среди своих не пользующееся, то они оставляют ему лишь дров и пищи, и больной лежит иногда так по нескольку месяцев и никто его не навещает⁹. Этот обычай, записанный в XVIII в. и перешедший во многие описания лопарей как русских, так и скандинавских, не потерял и до сих нор своей силы, по крайней мере, в некоторых частях Лапландии. Так Д. Н. Бухаров¹⁰ сообщает, что у пограничных лопарей, между прочим этот обычай еще в силе: и если в момент передвижения [119] лопарей с места на место окажется у них больной, который не имеет возможности ехать с ними вместе, то лопари “больного, часто умирающего, укладывают в наскоро сложенный небольшой шалаш-вежу, оставляют ему немного воды, провизии и прощаются. Если больной поправится, то сумеет найти своих, если нет, его тело, или скорее обглоданный хищниками кости будут подобраны на обратном пути и отвезены в церковь для предания, по христиански, земле”.

Такой обычай, естественно, должен был появиться в виду тяжелой кочевой жизни лопаря и к нему вынуждены были обращаться как лопари-оленеводы, так и полукочевники-рыболовы. Если принять во внимание, что лопари, вообще, крайне ласковы друг к другу, что, наконец, обыкновенно вся семья относится с заботливостью к каждому из своих членов, и что лопарь один никогда не перекочевывает, а идет со всей своей семьей на свои тони, то еще яснее станет, как велика должна быть нужда, заставляющая бросать на дороге товарища, родственника.

Конечно, этот обычай не повсеместен. Так, например, у кольских лопарей обычай бросать больного при перекочевках, на сколько мне известно, не встречается больше — но лопарь все таки не будет ждать его: он и больного везет с собой. “Лопаря или лопарку, пишет мне о. Константин Щеколдин, когда придет время ехать на другое место, ничего не удершит... исключения во время переездов ни для кого не бывает”. Больных кладут в кережу и несут на руках. Случалось, говорит, заключает о. Константин, что во время дороги... больные умирали. Это и не удивительно, если вспомнить, с какими трудностями сопряжены переходы. Хорошо если переход совершается, когда снег еще не растаял, когда можно ехать на оленях — тогда лопарю и здоровому и больному легче и этот переход они совершают весело. Вот как описывает такого рода переезд г. Дергачев: “При криках ги, го, ге, понуждающих оленей, лопари выезжают из погостов длинной вереницей. Каждое семейство, составляя особый поезд, едет к заранее условленному месту, не разбирая пути, и дорога для лопарей идет там, где он едет: заблудиться ему нет опасности, потому что пустыни ему также знакомы, как улицы города. Олени спокойно мчатся по глубокому снегу... лопарь же, свесив правую ногу на левый край кережи, заботится только о сохранены равновесия шаткого своего экипажа... тянется длинной вереницей обоз маленьких санок, за ними олени с навьюченными спинами. На этих санках и вьюках все движимое имущество лопарей, между которым торчат там и сям детские головки. По бокам идут кучками лопари и лопарки, весело разговаривая; дети резвятся и шныряют между взрослыми. Шествие это растягивается версты на две”¹¹. Но далеко не всегда перекочевка лопаря представляет такую веселую привлекательную картину, даже и в том случай, если снег не стаял еще. Когда в оттепель приходится лопарю по колено идти в снегу то на гору, то под гору, попадая в огромные лужи, когда ему приходится переходить через шаткий лед рек и озер, рискуя погибнуть самому и погубить и семью, и имущество, веселого мало в таком переходе. Когда летом, в жару, под палящим солнцем, ему приходится бороться с остер[120]венелыми речными порогами, поднимать свою лодку вверх по течению, переволакивать свою лодку от порога до порога или идти, наконец, в лесу или по низине, под преследованиями тысячей комаров и мошек, когда ему приходится переходить по камням, или подыматься на высокую гору обремененному поклажей — то и лопарь устает и прекращает свой веселый разговора и молча идет, понурив голову, и он устает. При таких условиях тяжко больным и многие из них умирают; многие дети не выносят трудного перехода и не доходят живыми до места производства, промыслов. И жалеет лопарь больного и горюет о смерти ребенка, но сделать ничего не может, так как тяжелая нужда, горькая неволя гонит его с места на место, и знает он, что если пропустит несколько дней, уступив чувству жалости к ребенку, или больному родственнику, он сам останется без хлеба на всю зиму и попадет еще не большую кабалу к своим хозяевам, из которой ему, пожалуй, при жизни и не выбраться.

Как бы то ни было, но эти переходы вредно отражаются и на здоровье лопаря и уменьшают его численность, тем более, что, как я уже говорил выше, жизнь его на месте производства лова далеко незавидна. День он проводить на озере, или реке, не смотря ни на какую погоду: будет ли жаркий день, будет, ли туманный и холодный, (резкие перемены свойственны климату Лапландии), он все равно тянет свою сеть, все равно стоит подолгу по колена, а то и по пояс, в воде. Подъедет он близко к берегу, тучи комаров облепят его и борьба с ними оказывается бессильной. Войдет ли он в свою вежу и прикурнет у огня — ему приходится сидеть в дыму, в ужасно спертом воздухе и на пространстве 1 кв. сажени жаться вместе с 5-6 человеками, чтобы провести белую северную ночь и на утро снова идти на промысел.

Но лопарь переносит все эти лишения, не зная другого способа обеспечить себя; рыбой он кормится сам, рыбу же он продает и меняет у русских промышленников на сахар и чай, на водку, на соль, на хлеб, подчас на посуду и одежду.

Обмен рыбы и некоторых других предметов на товары, привозимые в Колу, или предметы, изготовляемые русскими, а также и продажа рыбы, шкур и мехов убитых зверей в настоящее время регулирует главным образом все действия лопарей. Естественно, что торговля с соседями должна была начаться в очень скором времени после столкновения лопарей с своими соседями. Эта торговля сначала была исключительно меновая. Главное место в ряду предметов, даваемых лопарями в обмен, занимали и тогда, как и теперь, меха и рыба. Самуил Реен делает следующее перечисление мехов, которые скандинавские соседи получали от лопарей: это шкуры оленей, лисиц черных, красных, синих, белых куниц, бобров, песцов, волков, медведей; кроме того живые олени, лопарские одежды (togae)¹², и т. д. Циглер указывает еще на рыбу, как предмет торговли: так, много, пишете он, рыбы... что они (лопари) привозят ее в соседние страны Нортботнию и Белую Россию (Russiam albam)¹³. В замен этого лопари получали овечью шерсть, холст, медь, латунь, соль, муку, бычачьи кожи, серу, спирт и “что удивительно, добавляет [121] Шеффер, даже табак, который они страшно любят. Кроме того лопари продавали свои меха за серебро и за шведские монеты¹⁴.

Какими способами велась эта торговля в первые времена по столкновении лопарей с соседями — нам неизвестно. Существуют действительно сведения, что между лопарями и их соседями торговля велась молчаливо, без слов. Так у Павла Иовия (писателя XVI в.), сообщающего сведения о лопарях со слов русского посла, мы встречаем упоминание о подобном способе торговли: “Лопари, сообщает он, меняют меха, отличающееся своей белизной, которые мы называем горностаевыми, на различные предметы, однако так, что избегают всякого разговора с купцом и даже его вида. Именно, когда сложены в одно место предметы, которые хотят обменять, и оставив посредине шкуры, они совершают обмен с замечательной добросовестностью с неизвестными им и отсутствующими лицами... это оттого, что это народ дикий (agrestis), до невероятия подозрительный даже при одном виде следов чужого им человека и корабля”¹⁵. Аналогичное показание встречаем мы и у Циглера: в чтении, которое предлагает Шеффер, текст слов Циглера будет следующей: торговлю ведут при помощи обмена, а не деньгами и лишь киваньем головы, а отнюдь не речью высказывают свое согласие и это не оттого, что у них недостаток ума или дикие нравы, но оттого, что они имеют язык грубый (peculiarem) и незнакомый соседям”¹⁶. Наконец Шеффер дает нам еще свидетельство Герберштейна, по словам которого у лопарей неизвестно употребление золотой и серебряной монеты: лопари довольствуются простым обменом предметов и “так как не знают чужих наречий, то считаются у иностранцев почти что немыми”.

Эти рассказы о немой торговле лопарей с соседями считаются обыкновенно сказкой и действительно нельзя доказать, что Павел Иовий и другие писатели прошлых веков не воспользовались уже готовой средневековой сказкой и не перенесли ее на лопарей, как это они делали неоднократно, описывая внешность и костюм лопаря. Но с другой стороны, если вспомнить, как зачинались торговые отношения у других народов, как много свидетельств дошло до нас от различных веков и о различных народах, свидетельств, говорящих о существовании молчаливой торговли, то и эти сведения о лопарях сильно потеряют свою сказочную окраску и станут по меньшей мере возможными.

В “Очерках Сравнительной Этнографии и Культуры” г. Кулишера¹⁷ собрано довольно сведений о меновой безмолвной торговле, начиная с древнего мира. Эти-то сведения я и позволю себе привести здесь.

У Геродота встречается известный всем рассказ о торговле Финикиян с жителями Ливии: “Есть в Ливии страна и народ по ту сторону Геракловых столбов... Приходя к ним для торговли, Карфагеняне выгружают свои товары из кораблей, раскладывают их рядом на морском берегу, потом возвращаются на свои суда и [122] разводят дым. Заметивши дым, туземцы подходят к морю, за товары оставляют золото и удаляются обратно. Карфагеняне выходят на сушу и рассматривают, достаточно ли оставлено золота за товары; если достаточно, то золото они забирают и отплывают; если же недостаточно, то снова всходят на корабли и там выжидают; туземцы опять появляются и прибавляют золота столько, чтобы удовлетворить Карфагенян¹⁸.

По словам Плиния и Помпония Мелы жители Табробана и римские купцы производили торговлю с Серрерами, жившими по ту сторону Гималаев, следующим образом: “иностранцы складывали свои товары на берегу реки, протекавшей на границе их страны, рядом с товарами, предложенными Серрерами для сбыта; Серреры уносили с собою иностранные товары, если они считали себя удовлетворенными”¹⁹.

В Африке, у некоторых племен, по р. Нигер, по словам Винтерботтома, мы видим тот же способ торговли. Продавец кладет свои товары на землю на определенном месте и удаляется; является затем покупатель и кладет рядом со сложенными предметами то, что он считает возможным дать за них. Он в свою очередь удаляется на приличное расстояние и выжидает, будет ли принять и забран предложенный им эквивалент, или нет. В последнем случай он или решается прибавить, или забрать принадлежащий ему товар²⁰.

Такой же способ торговли встречается и в Фернандо-По, с тем лишь различием, что на песке проводят черту, по сторонам которой и кладут предметы, назначенные к обмену.

Наконец, на основании данных Бастиана, Кулишер указывает и на то, что Португальцы вели торговлю совершенно безмолвно с жителями царства Макуа, к югу от Мозамбика²¹.

Наконец и Коцебу передает свои следующие интересные наблюдения на счет торговли Чибоков и Чукчей. “Сперва чужеземец кладет некоторые из своих товаров на берегу и удаляется. Чибок является, осматривает товары и кладет рядом столько кож, сколько он, по приблизительной оценке, считает возможным дать и, в свою очередь, удаляется. Чужеземец снова приближается, подвергает исследованию предложенную ему цену и уносит кожи с собой, оставляя на месте принадлежащие ему товары, если считает себя удовлетворенным. В противном случай он оставляет нетронутыми и кожи и товары и снова удаляется, ожидая прибавки со стороны покупателя. Таким то немым и безмолвным образом производится у них торговый обмен²².

Кроме этих свидетельств, касающихся народов, с которыми русские никогда не имели торговых сношений, есть сведения о местной торговле русских купцов с инородцами. “Иностранцы, по словам Аристова, (“Промышленность древней Росси”) [123] свидетельствуют, что даже в XVI в. производилась немая торговля в Сибири около Оби. Есть статья в сборниках XVI века, “о человецех незнаемых в восточной стране”, в ней описываются Сибирские народы... Сквозь фантастические выдумки виднеется правдоподобный рассказ о немых торговых отношениях с ними”.

На этих основаниях Аристов приходит к выводу, что торговля русских со многими инородцами на первых порах была немая²³. Наконец, г. Кулишер тут же упоминает еще всем известный рассказ новгородца Гюраты Роговича о торговых сношениях с Югрой в XI в. и Герберштейиа о торговли грустинцев и серпентовцев в позднейшие времена с Югрой же. “Торговля чудная, нигде так не торгуют... югорцы кладут на известнын места товары... приходят купцы из земли вышеназванных народов, берут товары, а на место их свои кладут; случается, что… югорцы бывают недовольны меною: отсюда у них с соседями споры и войны случаются”²⁴.

Такое обилие данных о существовании молчаливой меновой торговли в разные времена и у разных народов может служить косвенным доказательством того, что и сведения, сообщаемые о подобной торговле лопарей, не выдумка и это тем более, что сведения эти встречаются с одной стороны у Павла Иовия и Герберштейна, писавших со слов русских, видавших только русских лопарей, и с другой стороны у Циглера, писавшего про лопарей скандинавских. Наконец и то соображение, что при незнании языка друг друга единственный способ объясняться двум торгующим жесты и знаки, может служить подтверждением этих свидетельств. Что же касается того факта, что лопари, по словам Павла Иовия, вели не только молчаливую торговлю, но даже не присутствовали при обмене товаров, то кроме, распространенности этого факта, стоит лишь вспомнить, как мало была гарантирована безопасность торгующих при первобытных способах торговли, чтобы найти этот поступок лопарей вполне естественным, тем более, что пришлые торговцы были и лучше вооружены, чем лопари.

← предыдущая | оглавление | продолжение →

© OCR Игнатенко Татьяна, 2014

© HTML Воинов Игорь, 2014