Н. Харузин, РУССКИЕ ЛОПАРИ (Очерки прошлого и современного быта).
Москва, 1890 г.

II.

III. Очерк внешнего и материального быта лопарей.
(продолжение ч.4)

Итак, ни в Кольском приходе, ни в Пазреке констатировать вымирания нельзя — наоборот, в борьбе с самыми неблагоприятными условиями лопарское племя находит в себе достаточно силы, чтобы, по крайней мере, в этих местах медленно расти и увеличиваться. Нет также оснований предполагать, чтобы, раз все-таки в значительной части Лапландии вымирания нет, в других местах вымирание шло быстро. Дело в том, что Кольский приход до последнего почти времени, когда еще не были выстроены церкви в Нотозере и Ловозере заключал в себе погосты: Кильдинский, Воронежский, оба Семиостровские, Ловозерский, Бабенгский, Экостровский, Массельгский, Нотозерский и Сонгельский с населением около 1.000 лопарей; на долю Пазрецкого приходится более 100 лопарей и на Печенгский и Мотовский более 164 лопарей, следовательно всего по данным 1880 г. 1.294 лоп. обоего пола, т. е., считая всех русских лопарей около 2.000, большую половину всего лопарского населения в России. Поэтому, не имея возможности констатировать факта вымирания для этой большей части Лапландии, — имеем ли мы право говорить о вымирании русских лопарей вообще. Ясно, что в годы, когда не свирепствует эпидемия, лопари медленно увеличиваются и лишь повальные болезни заставляют редеть ряды и без того немногочисленного племени.

[84] Следовательно, данные по лопарским приходам заставляют скорей думать, что лопари не вымирающее племя, так как большая половина русских лопарей увеличивается в численности. Но русские лопари лишь около 1/10 всего лопарского племени — поэтому, не зная о лопарской смертности в Швеции и Норвегии, сказать что-нибудь о вырождении лопарей вообще невозможно. И относительно скандинавских лопарей существует тоже разногласие по вопросу о их вымирании, и также, как и в отношении лопарей русских, большинство склоняется к мнению о недолговечности лопарей. А. Эккер¹ сообщает, что и у самих лопарей ходит предание, согласно которому они были некогда народом гораздо более многочисленным чем теперь, и распространялись далеко южнее; сам Эккер придерживается мнения о вымирании лопарей, называя их народом — руиной (Völkerruine), народом, который, теснимый все дальше на север, зачах (verkümmerte) и что в непродолжительном времени лопари перестанут существовать.

Такого же мнения держится и Кёхлин-Шварц: в эти последние годы, пинет он, население лопарское скорее уменьшилось, чем возросло. Они занимают с каждым годом все меньше и меньше места, и все заставляет опасаться, что после бόльшего или мèньшего промежутка времени лопари и их северные олени исчезнут с лица норвежской, и шведской, и русской земли².

Вирхов³ на основании своих наблюдений над лопарями склонен думать, что лопари представляют собой деградировавшее племя; они, благодаря разным неблагоприятным условиям, изменили свой физический тип; благодаря этим-же условиям они, так сказать, зачахли.

Этим мнениям Эккера, Кехлина-Шварца и Вирхова противоречат слова Дюбена, по словам которого лопарское население увеличилось в Швеции и Норвегии. На основании положительных, хотя и неполных в некоторых отношениях, статистических данных, пишет он, мы можем утверждать, что в Швеции лопарское население, числящееся чисто кочевым, увеличилось с начала этого века приблизительно на 1.000 человек и до 3.000 в Норвегии. Но в Финляндии лопарское население, по-видимому, убыло; в то же время лопарское население, перешедшее к оседлости, увеличилось во всех трех странах (в Норвегии в 20-ть лет приблизительно на 2.000 человек⁴. Слова Дюбена получают особенный вес, если вспомнить, что они основаны на статистических данных; что же касается до Финляндии, в которой он видит уменьшение лопарей, то, если это относится к русским лопарям, живущим по границе с Швецией, то 1) сведения о русских лопарях могли быть не точны и 2), что особенно важно, финляндские лопари, кочуя с своими стадами, весьма часто переходят границу и переселяются в шведские пределы, чем увеличивают число шведских лопарей в ущерб финляндским. Поэтому если даже откинуть данные, относящаяся, как к Швеции [85] так и к Финляндии, то все-же мы получим, что лопари норвежские, гораздо более многочисленнее русских, получили также значительный прирост.

Следовательно и о скандинавских лопарях, основываясь на более или менее точных статистических данных, сказать нельзя, что они вымирают и, если немного, то все-таки постепенно приращаются.

Но приращение это не особенно значительное: 1-1,5% (исключительный по-видимому mах. 2,1%) в год, когда нет эпидемии, для одной части русской Лапландии. Поэтому если даже допустить, что такой небольшой прирост существует по всей, хотя бы лишь русской, Лапландии, не естественно ли будет задаться вопросом, не доказывает ли этот ничтожный процент перевеса числа рождений над числом смертных случаев, что лопари, если и не вымирают окончательно, если они и приращаются теперь, то это лишь борьба последних жизненных сил, что процент рождений, все сильнее и сильнее уменьшаясь, наконец уступит — перевесь возьмет число смертных случаев и — лопари вымрут. Для решения этого вопроса необходимо обратиться к сведениям о плодовитости лопарских женщин; если окажется, что они плодовиты, то вымирание племени доказать нельзя будет и наоборот. Я не располагаю точными сведениями опять-таки со всех мест Лапландии, но относительно Печенги и Мотки за 1855-1873 и Пазреки за 1874-1887 гг., можно сделать некоторые выводы, хотя лишь отрывочные.

Из вышеприведенной таблицы по Печенгскому приходу (пог. Печенга, Мотка. Пазрека) за 1855-1873 гг. всего родилось — 141 чел. об. пола, население этих погостов возросло приблизительно на 42,7%, процент значительный для 19 лет; но из всех детей, рожденных за эти годы, в возрасте до пяти лет умирает 65 человек, это составит более 46% всех родившихся, или около 37% всех умерших лопарей за это время, — отчего убыль населения. В Пазреке за года 1874-1887 всего родилось — 65 чел., следовательно население сравнительно с 1874 г., когда считалось в погосте 109 чел. об. пола, возросло на 61,3%; из всех родившихся умерло до 1-го года 11 детей, т. е. около 17%, от одного года до 5-ти лет — 9 чел., или около 13,8%, от 5-ти до 10-ти лет — 5 чел. около 7,6%, от 10-ти до 20-ти лет — 1 чел. или 1,6% и от 20-ти до 30-ти лет — 3 чел. или 4,0%, всего в детском возрасти (до 10 лет) умерло 38,4% всех родившихся, или, приняв во внимание, что всего умерших за эти года было 45 чел., окажется, что на детей до 10-летнего возраста падает 24 человека, или 53,5% всех умерших. От 10-ти до 20-тилетнего возраста процент смертности быстро падает с 7,6% до 1,0 и снова увеличивается в возрасти от 20-ти до 30-ти лет. Сопоставляя данные, окажется, что за 1855-1878 гг. процент умерших до 30-ти лет в Печенгском приходе равнялся 59,6%, а в погосте Пазрецком с 1874 по 1887 — 62,2% — что составляет огромный процент. Одним словом из умирающих почти 60% падает на лиц, недостигших еще 30-летнего возраста, и лишь 40% на лиц, перешедших этот возраст.

Из приведенных цифр становится ясной причина малого процента наростания лопарского племени. Но как же выяснить себе вопрос о плодовитости лопарок? Из находящихся у меня данных трудно сказать что-либо определенное, так как неизвестно число пар находившихся в 1874 г. в Пазрецком погосте. Но у А. И. Кель[86]сиева встречаются, хотя и отрывочные, данные: “в средней Лапландии, пишет он, 12 женщин пожилых были беременны в общей сложности 65 раз, причем последняя беременность была на пятидесятом году жизни, что составляет на каждую женщину 5,4 случая. Результатом этих 65-ти беременностей явились 2 выкидыша, 1 мертворожденный, 2 раза двойни — всего 60 живых младенцев, из коих в наличности осталось только 22”⁵. Эти слова красноречиво говорят о плодовитости лопарок, так как 5,4 случая беременности на каждую женщину цифра довольно высокая. Далее неоднократно и мне самому приходилось слышать от лопарок что одна имела 5, другая 8, третья 12 детей и что все умерли, или что умерла половина рожденных. Хотя все эти сведения лишь крайне отрывочны, но и они нас убеждают в том, что плодовитостью лопарки не только не отстают от многих местностей России, но даже в этом отношении стоят подчас выше их. Поэтому неправильным кажется мне вывод, сделанный покойным А. И. Кельсиевым, когда он, после вышеприведенной мною цитаты, говорить: “соединяю вместе сделанные опросы:

т. е. менее 1,5 живого ребенка на каждую пару. Факт красноречиво свидетельствующей вымирании племени”⁶. О вымирании племен, на мой взгляд, можно лишь говорить в том смысле, что данное племя не имеет больше сил производить потомство, вследствие чего число рождений с каждым годом падает; если же число рождений довольно значительно для поддержания племени, но какие-нибудь побочные обстоятельства вырывают с каждым годом слишком большое число жертв, так что происходить уменьшение населения, напр. эпидемии, отсутствие гигиенических условий, медицинской помощи и т. п., то о вымирании в настоящем смысле этого слова мы не можем еще говорить, так как мгновенно же за удалением этих неблагоприятных условий последует значительный прирост населения. Плодовитость лопарок несомненна, хотя бы и на основаны вышеприведенных случайных опросов А. И. Кельсиева, но смертность детей понижает прирост населения подчас до ничтожного процента. Смертность же детей происходит в свою очередь от тех ужасных условий, в который поставлены лопари, благодаря своей полукочевой жизни, благодаря отсутствие до последнего времени почти всякой медицинской помощи, вследствие чего умирали и дети, и взрослые. О. Константин Щеколдин приводит красноречивые факты, говорящие в пользу того, что смертность происходит, именно, от этих неблагоприятных условий: “случалось, говорят, пишет он в приложении к таблицам, присланным мне, что во время дороги (при передвижении лопарей) на тундре и рожали, а больные и умирали!.. В 1876 году, в быт[87]ность мою в Пазреке, женщина родила у церкви в погосте младенца, а через три дня ее уже под руки повели в осеннее место за 100 верст” и далее по отношение к Пазрецкому погосту, в котором рождаемость превышает смертность, он говорит, что “меньшее количество умерших, может быть, зависит много и оттого, что лопари ныне не редко за помощью во время болезней обращаются и к норвежскому врачу”. При таких условиях, как вышеприведенные, легко объяснить, почему такой огромный процент смертности падает на детей до 5 летнего возраста, почему, по Пазрецким спискам, наибольший процент смертности падает на детей до 1 года, когда ребенок еще не в силах бороться с неблагоприятными для его здоровья условиями. Мне лично, при путешествии по Лапландии, приходилось быть свидетелем, в каких условиях находятся грудные дети. Если лопарка садилась в качестве гребца в лодку и у ней был ребенок, она спокойно брала зыбку, к которой грязными тряпками был привязан обернутый в не менее грязные тряпки ребенок, клала его на дно лодки и покрывала старыми оленьими шкурами; нередко, если лодка протекала, ребенок лежал в сырости. Важно и то, что, по мнению о. К. Щеколдина, смертность уменьшается по мере обращения лопарей за медицинскою помощью, к сожалению, к норвежскому врачу.

Подводя итоги всему вышесказанному о населении лопарей, отмечу, что 1) мнения о вымирании лопарского племени не основаны на положительных данных, так как цифры, на которых зиждились эти мнения, не верны, 2) все заставляет думать, что лопари увеличиваются численностью, так как на основании статистических данных для Норвегии и церковных книг для большей половины русской Лапландии прирост несомненен, кроме Пазреки и Мотки, где свирепствовавшие эпидемии понизили число жителей с 226 чел. об. п. (по сведениям 1861 г.) до 175 ч. Но за последние 13 лет с 1873 до 1886 г. население снова возросло до 222 чел. об. п., т. е. на 3,7 человека средним числом в год, или 2,1% в год. Подозревать чрезмерную смертность в другой меньшей половине русской Лапландии мы основания не имеем. Наконец, лопарские женщины подчас больше плодовиты, чем женщины многих мест, населенных великорусами и 3) что процент прироста населения низок, так как негигиенические условия, в которых находятся дети, порождают много смертных случаев в детском возрасте в Лапландии, а отсутствие, вообще, медицинской помощи — вырывает значительную долю взрослого населения.

Итак, если, не смотря на все неблагоприятные факты, лопари находят в себе достаточно силы, чтобы, хотя и довольно медленно, увеличиваться, то, как мне кажется, говорить о вымирании лопарей пока преждевременно; стоит лишь поставить их в более благоприятные условия, усилить медицинскую помощь — и численность лопарей будет сильно увеличиваться.

Итак, этот “народ-развалина” (völkerruine) сохранил в себе еще жизненную силу и упорно борется с природой, с климатом, с целым рядом неблагоприятных условий и, хотя с большим уроном для себя, выходит из этой борьбы пока победителем.

Но, оттеняя, что русские лопари не представляют из себя племени вымираю[88]щего, считаю долгом указать, что лопари, живущие в пределах России, несомненно русеют. Влияние русское, конечно, сказывается пока главным образом лишь среди лопарей тех погостов, которые лежать по близости к Коле и некоторым становищам русских рыбопромышленников; как и всегда бывает влияние пока чисто внешнее: оно выражается до известной степени в одежде, песнях, отчасти в пище; оно проходит уже и в язык лопарский, который воспринимает в себя много русских слов; оно выражается в некоторых местностях и в постройке жилищ; лопари стараются заменить свой пырт русской избой и свой комелек русской печкой. Многие обряды заимствованы лопарями у русских. Пока это влияние относительно слабо: но нужно вспомнить, что в продолжение всего многовекового знакомства русских с лопарями ничего для орусения их не было сделано. Напротив того, все обстоятельства складывались так, что могли скорее отдалить лопарей от русских, кроме насмешек (коляне называют лопарей скатами — безобразная морская рыба и шанежниками от шаньга — ватрушка), кроме обмана лопари ничего не видели от русских. Но раз при таких неблагоприятных условиях все-таки существует тяготение ко всему русскому, следует ожидать, что лопари, имевшие достаточно силы, чтобы бороться с самыми неблагоприятными условиями и вышедшие из этой борьбы победителями, не будут в состоянии отстоять свою национальность под напором более культурных соседей и постепенно орусеют, хотя бы мер для орусения их и не предпринималось. Просвещение лопарей христианством, грамотность, улучшение их быта ускорит лишь орусение их.

Указав на то, что между прочими причинами, уменьшающими численность лопарей, являются болезни, часто эпидемические, посещающие Лапландию: с одной стороны, а с другой отсутствие медицинской помощи, я позволю себе слегка коснуться, как устройства врачебной помощи в Лапландии, так и тех болезней, которые наиболее часто господствуют у лопарей. Если не считать крайне полезных больниц Красного Креста, устроенных сравнительно недавно в становищах русских рыбопромышленников на Мурманском берегу — Лапландия окажется почти лишенной всякой врачебной помощи и лопари, предоставленными ведаться с своими болезнями своему усмотрению. Вышеупомянутые больницы Красного Креста имеют целью помогать русским поморам, которые с берегов Белого моря уходят на все лето на Мурманский берег для производства лова; целый ряд неблагоприятных условий порождает здесь разные болезни среди пришельцев и прежде они оказывались оставленными на произвол судьбы. Помочь пришельцам, дать им возможность при хорошем уходе вылечиться и составляло главную цель при устройстве этих больниц. Уже самой целью, которую преследовали при их устройстве, объясняется то, что они открыты лишь на время промыслов, с прекращением же промысла и больницы закрываются. Следовательно, если даже допустить, что они могли бы оказывать пользу лопарям, то и эта польза была бы лишь временной, в период лишь лета; остальное же время года лопари оставались бы почти без всякой помощи. Но эти приемные покои едва ли могут приносить много пользы лопарям, даже летом. Там, где недалеко от становищ ютятся и лопари на своих тонях, они могут еще до известной степени сослужить свою службу, если лопарь, за[89]болев, обратится к врачебной помощи. В большинства же случаев лопарь ловит рыбу далеко не так близко от становищ, чтобы ему было удобно, если он захворал болезнью, которая не свалит его с ног, бросать лов и совершать путешествие и продолжительное, и крайне утомительное, благодаря трудностям путей сообщены. Если же болезнь серьезная, то родственники захворавшего, потерявши лишнюю рабочую силу и стремясь скорее покончить свой лов, от успеха которого зависит их благосостояние на целый год, и подавно не отнесут его в близлежащую больницу. Таким образом устройство на Мурманском берегу приемных покоев для русских промышленников, приносящее пользу этим последним, для лопарей едва ли может иметь серьезное значение, хотя бы даже в период промыслов.

На весь Кольский уезд приходится лишь один врач, живущий в г. Коле. Действительно в периоды, когда лопари бывают в Коле, для расчетов с хозяевами, они и обращаются к нему. Зимой врач делает разъезды по погостам, но, имея врачебный район в 2000 кв. миль, он при всей энергии может принести лишь мало пользы. Он действительно может больного освидетельствовать, снабдить его лекарствами и советами, но он не имеет возможности наблюдать за ним. Благодаря небрежному отношению лопарей к лекарствам и эта посильная помощь кольского уездного врача иногда обращается в ничто. Оказывать же желательную помощь является невозможным для врача. Если даже предположить, что врач ездит безостановочно из края в край русской Лапландии, лишь между двумя крайними погостами, не заезжая в другие погосты, то и тогда ему приходилось бы делать несколько сот верст в один конец и больного оставленного в одном из этих погостов, он мог бы увидеть лишь по прошествии нескольких дней. Следовательно даже зимой, когда лопари, живут в своих зимних погостах, когда по всей Лапландии можно скоро проехать на оленях, то и тогда о правильной врачебной помощи не может быть и речи. Летом же, когда пути сообщения в Лапландии прерываются, когда из селения в селение можно попасть только частью в лодке, частью пешком, когда, наконец, сами лопари рассеиваются по своим тоням — врачебной помощи уж никакой ждать нельзя: что является неисполнимым даже зимой, когда лопари группируются в своих зимних погостах, когда дороги хороши, о том, конечно, летом и подавно речи быть не может. Сами лопари не обращаются обыкновенно к врачу в летнее время по вышеуказанной уже причине — боязни потерять дорогое для лопаря время лова. Зимой, если они и обращаются, то опять-таки о правильном лечении речи быть не может. Если лопарь и привезет своего больного родственника, или если больной приедет сам, то врач вынужден опять-таки ограничиться лишь советом и лекарством. Жить лопарю в Коле с больным негде и, если кто-либо и уступил бы помещение для больного, то это обошлось бы для лопаря слишком дорого. А об устройстве больницы в Коле в 1887 г., в бытность мою там, шли только разговоры. Но если бы больница и была устроена, то все таки лопарям из многих погостов было бы слишком далеко ехать в Колу и больница, раз она будет единственная на весь уезд, принесет все-таки мало пользы.

Между тем врачебная помощь решительно необходима: отсутствие ее заставляет и до сих пор сохраняться обычаю, оставлять больных на дороге во время перекоче[90]вок, или нести их с собой, вследствие чего многие и умирают во время перехода. А болезней в Лапландии много. Кроме парши, глазных болезней, лихорадок здесь господствует сифилис, горячки, оспа, тиф и дефтерит. Следствием этого и является, что лопари умирают в гораздо большем количестве, чем это было бы при хорошо организованной врачебной помощи, так как, повторяю, один врач на 2000 кв. м. не может, при всем желании, принести достаточной пользы. Неудивительно поэтому, что лопари обращаются за неимением врачей к своим знахарям, которые и лечат их своими средствами, нередко лишь усиливая при посредстве их болезнь. О народных способах лечения я скажу подробнее в своем месте.

Так как известно, что на продолжительность жизни и здоровье народа имеет большое влияние и употребляемая им пища, то здесь я думаю коснуться в общих чертах и этого вопроса. В вопросе о пищи у лопарей следует отличать пищу, употребляемую ими в летнее время, от пищи, которой они пользуются зимой. Главное различие в этом случай будет заключаться в употреблении мяса. Зимой лопари почти всегда имеют оленье мясо, либо свежее, либо соленое, или вяленое. Летом о мясе и речи быть не может, так как оленей бьют лишь зимой, и главной пищей является свежая рыба, которая в свою очередь зимой становится реже и заменяется соленой и сушеной рыбой. Хлеба лопари едят вообще мало, многие не умеют и приготовлять его, так как лопарский очаг не пригоден для печения хлеба. Поэтому у лопарей в обычай приготовлять особый вид лепешек из теста: в небольшом количестве воды замешивают густо ржаную муку и затем получившееся тесто раздавливают в круглую лепешку и, прислонив ее к каменной плитке, ставят к огню. Когда лепешка. испечется, ее обмакивают в уху, или горячую воду. Бедные лопари, однако, хлеба почти не едят вовсе, вместо хлеба, который богатые лопари покупают, и лепешки (резки), которые богатые изготовляют на своем очаге — бедные лопари скоблят кору от сосны; кору сушат, потом мелко рубят, смешивают на половину с ржаной мукой и едят вместе с ухой или мясным супом. Это так называемая “пиэць-хут” — сосновая каша. Кроме рыбы и оленьего мяса употребляют в пищу и дичь, которой изобилует Лапландия. Нотозерцы птицу, однако, никогда не жарят — напротив всегда варят. Конечно, пища лопарей далеко не всегда одинакова: и в данном случае нужно отличать будни от праздничных дней. В будни употребляется обыкновенно соленая рыба (сиги, гариусы, кумжа, налимы, окуни, щуки), оленье мясо, пойда (оленье сало). Пойда приготовляется так: вокруг оленьих кишок обрезывают сало, моют его и запихивают плотно в кишки, которые затем и вешают пока они не высохнуть. Употребляют в пищу также икру рыб (за исключением семужьей икры), которую лопари продают и себе не оставляют: ее смешивают с маслом, толкут и затем жарят. В праздники едят свежую рыбу и кашу, употребляют много соли, которую очень любят. Самым праздничным кушаньем считается кулебяка с свежей, хорошей рыбой; но она появляется лишь в редких и в самых торжественных случаях даже у богатых лопарей. В постные дни пробавляются ягодами: вороникой, брусникой и морошкой. Многие авторы передают также, что терские лопари употребляют во время поста куропаток, считая их за “летучую рыбу”. Этого обычая, в бытность мою в Лапландии, я проверить не мог.

[91] Чай лопари любять, но, вследствие дороговизны его, употребляют мало. Богатые кроме чая пьют еще сассапарель.

Лопари, вообще, едят много и довольно часто. Часов в 6 утра они начинают свой день едой соленой рыбы, сыром из оленьего молока, пьют, кто может, чай, или молоко. В полдень они обедают, обед состоит из ухи, соленой, или вареной рыбы; в 4 часа снова принимаются за пищу и кончают свой день в 9 часов вечера ужином (экисьверр), во время которого едят тоже, что и за обедом. Если нет никакой спешной работы, то после ужина идут спать. Пьют водку, как я сказал уже, много; пьют все мужчины, начиная с 10 лет, женщины по выходе замуж. Женщины в употреблении водки не уступают мужчинам. Но, как я уже сказал, пьют редко и, если лопарь уезжает из Колы и делает запас водки (бедные не меньше четверти), то он и бережет ее для самых торжественных случаев своей жизни. Из итого краткого очерка пищи лопарей достаточно ясно, что в общем лопари пользуются пищей хорошей, если не считать тех бедняков, которые вынуждены питаться мукой, смешанной на половину с сосновой корой, что пища их во многих отношениях и лучше, и обильнее пищи не только многих инородцев, живущих в пределах России, но и русских крестьян многих наших уездов.

← предыдущая | оглавление | продолжение →

© OCR Игнатенко Татьяна, 2014

© HTML Воинов Игорь, 2014