К. Тиандер ПОЕЗДКИ СКАНДИНАВОВ В БЕЛОЕ МОРЕ

Разбор исландских саг:

[266]

XXX.

Историческое время Орвар-Оддсаги.

Мимолетный взгляд на карту убеждает нас, что в Норвегии должны были сложиться вполне своеобразные, общественные условия. Горы отделяли землевладельцев друг от друга трудно переходимой гранью, так что могли образовываться только небольшие поселения, да и те должны были быть очень разбросаны1. Долины, скорее похожие на трещины в скалах, не были теми широкими полями, которых могло бы хватить на пропитание больших племен. Фиорды, врезывающиеся глубоко в страну, острова, тянущиеся широкой беспрерывной цепью вдоль берега от устья Гаута-эльфа до самого севера, приучили поселенцев этих мест к мореплаванию. Стоило только пуститься в плавание и тотчас же пред пытливым взором расстилалсяоткрытый океан и манил смелых в неведомую даль. Желание добыть себе богатство2, приобрести известнось3, теснота на родине и вынужденное бездействие, бьющая ключом молодецкая отвага, вызвали поездки викингов, и они как волны, одна за другой набегают на западные берега Европы, на Британские острова, подымаются по рекам Темсе и Сене, довелось узнать их арабам и финнам, славянам и грекам. В общественном устройстве Норвегии эти условия жизни сказались в том, что землевладение приняло формы, исключающие возможность какой бы то ни было общественности, каждая усадьба стала здесь самостоятельным государством, а собственники полновластными владельцами. Тут то и должны были выдвинуться родоначальники, principes Тацита, или герсы = hersir, как они назывались в Норвегии. [267]

В древнегерманском быту эти начальники были единственными должностными лицами. Они избирались на народных собраниях4. Затем имеется еще указание на то, что эти выборные лица играли некоторую руководящую роль на народных собраниях: de minoribus rebus principles consultant, de maioribus omnes5. Отсюда, по моему, следует, что каждому народному собранию предшествовало совещание старейшин, на котором решалось, какие дела они возьмут на свою ответственность, какие продолжать на усмотрение общего собрания. В какой мере старейшины могли оказать влияние на исход голосования — неизвестно. Первоначально они даже не составляли особого дворянского сословия, но исключительность их положения несомненно содержала в себе зачатки дальнейшего расширения их прав и преимуществ. У южных германцев королевская власть не только поставила предел указанному развитию значения отдельных лиц, но совершенно устранила старейшин от общественных дел. Вместо этих выборных людей, опирающихся на сочувствие народа, короли ставили государственных чиновников, зависящих от королевской воли. Надо признаться, что то же самое случилось и в Норвегии, но только гораздо позже, на глазах истории, после того, как герсы уже добились блестящего развития своей власти. На юге же еще в эпоху переселения народов королевская власть могла проявлять свою уравнивающую силу. В франкских законах, например, мы не видим никаких различий между свободными людьми, кроме того, что некоторые лица состоят in hoste или in truste, что указывает лишь на служебные отношения к королю. Только у саксов, не знавших королей и отстоявших свой старинный племенной быт, дворяне отличены от простых смертных: за них взымается в шесть раз большая вира. Начало саксонского дворянства, исчезнувшего при покорении на[268]рода саксов Карлом Великим, сохранилось в общественных условиях населенной саксами Англии. Англосаксонский язык отличает два класса свободного населения: ceorl = скандинавское karl от eorl = скандинавского jarl. Но впоследствии ярлов вытеснили æpelingi = благородные т. е. приближенные короля.

В Дании единовластие совершенно искоренило следы древнего самоуправления. В Швеции король принимал в расчет притязания народа. Так, последний сохранил за собой выборных судей. Из каждой области король приглашал 12 бондов выбрать себе судью. Этот “муж закона” = lagmann довольно близко подходит к тому представлению, которое можем составить себе по данным Тацита о принцепсе6. В то время, как в Швеции и Дании, отдельные роды, постепенно заселяя Скандинавский полуостров, должны были рано или поздно сплотиться и образовать более или менее крупные единицы, жители Норвегии, как приехали, так и продолжали жить: каждый род сам по себе. В эпосе Беовульфе, относящемся к VI веку, уже встречаются общие названия данов, свеев и гаутов, между тем как норвежцы еще в более поздние времена именуются по отдельным племенам и местностям. Даже понятие конунга не получает более широкого значения, а напротив суживается до смешного. В источниках упоминаются обедневшие конунги, все владения которых состоят из какого-нибудь одного мыска7, и даже такие конунги, у которых вовсе не было земли, так что они, не имея пристанища, вынуждены были скитаться по морям8. Идея единовластия до известного времени оставалась совершенно чуждой норвежцам. Конунг утратил даже то преимущественное положение, которое принадлежало ему на войне и в походах; когда в чужой стране спрашивали викинга, кто ими [269] повелевает, они отвечали: у нас нет господина, мы все равны!

Тщетно искать у Тацита описания повседневных религиозных обрядов. Между тем, можно думать, что принцепс распоряжался и жертвоприношениями. По крайней мере в Норвегии герс был хранителем храма, который он воздвигал на своей же земле. В силу этого он становился главным лицом и должен был следить за строгим, добросовестным соблюдением культа. Приход слагался из его семейства, служилых людей и тех соседей, которые не могли построить себе собственного храма, не обладая для этого нужными средствами, почетом или влиянием. В прежнее время само судопроизводство сопровождалось разного рода религиозными символами. Таким образом обязанности судьи и жреца соприкасались. Самый суд легко мог соединиться с религиозным празднеством в одно торжество. Вспомним еще, что и народные собрания не лишены были своего культового церемониала и мы поймем, что выдвинуть герса могла прежде всего религиозная сторона его деятельности. Весь языческий культ с его ежегодно повторяющимися праздниками не мог пустить корней у беспокойных, часто перекочевывавших с места на место южногерманских народов, но он мог привиться у скандинавов, которые рано отдались правильному земледелию и мирно живя среди смен года, круговорота времени, — я говорю о массе населения — настроились на серьезный лад, привыкли к внутреннему созерцанию. В Швеции и Дании единовластие опиралось на тот престиж, который мог ему дать древний культ в Упсале и Лейдре, и на божественное происхождение королевских родов Инглингов и Шельдунгов. В Норвегии герс выстроил храм и им владеет, и было бы бесцельно выбирать другого жреца, выбирать человека, у которого нет даже храма. Таким образом, в Норвегии и помину нет о том, чтобы выбирать герсов, как это делалось у германцев еще во времена Тацита. Герсы смотрели на свой сан, как на привилегию, которой они обязаны своему рождению. [270]

Но как только нравственная власть герсов стала властью наследственной, то уже не трудно было подкрепить ее и силой материальной. Были ли норвежцы при первоначальном населении Скандинавии скотоводами или земледельцами, все равно, но ясно одно, что под плуги отошло вначале ничтожное количество земли. Впоследствии герс стал расчищать леса и сушить болота в неизмеримо более широких размерах чем кто-либо другой. Случалась ли тяжба, размежевание или раздел между наследниками, прежде всего предоставлялся удобный случай округлить свое имение — герсу. Богатая добыча, плоды иноземной культуры, все это доставалось главным образом тому же герсу. Только он мог снаряжать корабли, только он мог снабдить их необходимым экипажем и провиантом. Ведь герс был в то же время и купцом. Его набег иногда кончался тем, что завязывались прочные торговые сношения. Разбогатев, прославившись, он устраивался домом, и живя в довольстве среди непрекращающихся пиршеств, творил суд — прежний разбойник! — придавая вес и блеск религиозному культу.

В конце концов герсы, каждый в своей области, начали чувствовать себя вполне независимыми царьками. Они ведут между собою войны, заключают союзы, подчиняют один другого, заставляют целые земли платить себе подати, отправляют военные экспедиции. Так ими были основаны колонии на Шетландских9, Оркадских, Ферейских и Гебридских10 островах, на берегах Шотландии, Англии и Ирландии. Постепенно возрастающая власть герсов внесла различные изменения в походы викингов. Вначале викинги были почти тем же, что морские разбойники. Какой-нибудь корабль случайно приставал к неведомому берегу, тут грабили первых попавшихся жителей и затем быстро скрывались. В дальнее плавание они пускались в виде исключения. Впоследствии грабеж приводится в систему: наперед намечают [271] особые пункты, они являются целью поездки и служат исходной точкой дальнейших предприятий. Несколько викингов соединяют свои силы, сообща вырабатывают определенный план действий. Ингода они решаются даже перезимовать на чужбине. Последняя фаза походов викингов ознаменовалась прочными завоеваниями, занятием пустовавших местностей, установлением постоянных международных сношений и торговых договоров.

Единовластие в Норвегии было не следствием общественного развития, а узурпацией властолюбивого и тщеславного рода. Когда Гаральду Прекрасноволосому вздумалось покорить себе страну, гордые герсы ни за что не покорялись и предпочитали переселяться в родственные им колонии. Когда же Гаральд предпринял морской поход между 880-884 годами, тогда они покинули и эти убежища и нашли себе второе отечество на почти пустынной Исландии. В течении 14 лет сюда переехало до 400 переселенцев = landnamsmenn с многочисленной родней и прислугой. Там герсы основали новое государство, по строю своему вполне отвечающее их аристократическому самосознанию. Если они в Норвегии властвовали на деле, то в Исландии их власть поддерживалась уже законом. И потому не без основания уподобляют исландское государственное устройство конфедерации немногих владетельных семейств11.

Только при широком развитии аристократизма стало возможным возникновение такого рода литературных произведений, как исландская сага. Она отвечала историческому интересу исландцев. В Исландии почти не было событий, которые могли бы возвыситься над обыденными интересами каждой семьи. До начала XIV века в Исландии мы не находим даже следов каких-нибудь общих летописей. За то мелкие семейные происшествия приобрели [272] значение исторических событий; на них сосредоточилась вся любознательность исландца. Важно было также сохранить память о предках, живших в Норвегии; этим поддерживалась слава рода и стародавность его происхождения. Этой цели отвечали многочисленные генеалогические списки, которые составлялись с точностью и обстоятельностью. Наука этих записей называлась ættvisi или mannfroedi. Жители, оставшиеся в Норвегии, в такой генеалогии не нуждались. За то исландец часто еще в наше время может доказать свое происхождение от того или другого знаменитого норвежского рода, переселившегося в IX веке из Норвегии в Исландию. Но лучшим средством увековечить деяния предков и поведать миру о славных рода была сага, которая не без основания заслужила название передаваемой из уст в уста семейной хроники. Поэтому в сагах каждый отдельный подвиг героя подвергается особой оценке: вот это доставило ему почет, от этого-де идет его слава, то-то не особенно послужило ему в пользу; упоминались и такие дела, от которых ничего кроме стыда и срама выйти не могло. Но чем больше льстил какой-нибудь образ самолюбию рода, чем большую известность приобрели подвиги этого лица, тем дороже становилась каждая черта, свидетельствовавшая об его силе, храбрости, великодушии, тем добросовестнее запоминалось каждое его слово, каждое его изречение. Так говорит и слово “Всевышнего”: все гибнет, остается лишь слава по умершим12. Эта жажда славы во имя чести всего рода вызывала накопление самых разнообразных рассказов о людях и приключениях, которые к данному герою не имели никакого отношения. Недочеты, изобличавшие скачки народного воображения, составитель записи стирал, но часто вносил еще придуманные им самим соображения. Не в малой мере его побуждало к такому мудрствованию же[273]лание с своей стороны принести дань славе великого героя13.

Разобранные нами саги должны были прославить один из известных родов в Рафниста. Историческая личность путешественника Одда, его смелая поездка в Биармаланд были основой главной саги. Другим историческим лицом, как мы это пытались доказать, был Кетиль. Об Одде и Кетиле еще в Норвегии сложилось устное предание. Но что могло заставить литератора-исландца заняться именно этими занесенными из-за моря рассказами? Среди исландских переселенцев, находился также один Кетиль Лосось, но он не имел ничего общего с героями наших саг. Однако потомки его в Исландии могли быть на этот счет другого мнения. В прежние времена имени человека придавали гораздо больше значения, чем теперь. Имя человека было неразрывно связано с его душой. Называя имя, тем самым призывали и само существо. Поэтому было запрещено призносить вслух имя умершего, имя божества и даже зверя; обычай, который отчасти сохранился до наших дней: считается неприличным божиться, упоминать черта и т. п. Перенося какое-нибудь имя на человека, скандинав думал, что вместе с тем переносит на него и душевные качества прежнего обладателя этого имени. Вспомним, как Финбог получил имя от приезжего чужеземца. Тут следы какой-то веры в переселение душ. Такое представление проскальзывает и в песнях Эдды о Гельги (Helgi). Скандинавы давали своим детям имена умерших родственников, выдающиеся качества которых они хотели воскресить в роде. Они были уверены, что названный именем своего предшественника ребенок действительно будет похож на этого предшественника. Умерший благодаря этому воскресал в ребенке, становился aptr- или endrborin. При таком взгляде на имя, как на носителя душевных качеств, для исландцев не могло [274] представляться безразличным, будет ли родоначальник их называться именем героя далекого прошлого или нет. По моей догадке имя Кетиля Лосося, принадлежавшее двум разным лицам, послужило внешним толчком для восприятия и дальнейшего развития наших саг исландской традицией. Последняя начиналась от Кетиля, того, который жил в Рафниста, и создав Гримсагу, связала Кетиля с Оддом, родившимся в Беруриоде14.

Покидая Норвегию, исландские переселенцы увозили с собой несколько брусьев из стен старого храма и горсть земли, взятую с того места, где стоял истукан Тора. Точно также поэзия, выросшая на новой родине, корнями своими, представлениями и образами была связана с старой почвой. В X веке, когда общественный строй Норвегии уже окончательно изменился, в Исландии еще норвежские порядки изображались по старым воспоминаниям. Время викингов (VIII и IX века) явилось той героической эпохой, которая своим бытом и нравами сделалась по преимуществу достоянием эпических описаний. Русские былины, поют ли они об Илье Муромце или об Иване Грозном, неизменно воспроизводят картину древнестольного Киева с его пированьицем у ласкового князя у Владимира. Только в самых древних французских chansons de geste поется о событиях, относящихся ко времени Карла Великого, в большинстве же случаев позднейшие предприятия, походы в Апулию и Кастилию, наезды в Англию, даже рассказы о крестовых походах связывают с именами паладинов Карла Великого. Точно также относится исландская сага и к своим сюжетам. Мы установили, что Одд жил в X веке. Могут возразить, что это неверно. В наших сагах не говорится ни слова о королях, об их единовластии. С другой же стороны Кетиль, Грим, Ингиальд и др. [275] ведут себя, как будто над ними нет суда. Орвар-Оддсага в своих рассказах о постоянных столкновениях с врагами, об опустошении берегов, о скитальчестве Одда по разным морям, об его неутолимом искании добычи — изображает нагляднейшим образом время викингов. Наконец, во всех повествованиях ни слова не упоминается о христианстве: в Норвегии царит полное язычество. Замечательно также то, что ни Одд, ни другие лица не знают о существовании Исландии. В этом отношении сага похожа на произведение всякого другого народного эпоса. Изображая общественную среду, сага описывает всегда одну и ту же эпоху, эпоху расцвета героев, героическую пору викингов. Чтобы познакомиться с изменениями, внесенными в рассказы саги благодаря такому приурочению героев к эпохе более древней, достаточно вглядеться в характеристику Кетиля. По всем признакам это был деятельный землепашец, рыболов и охотник, между тем как в саге благодаря ее идеализации он представлен витязем — holmgongumadr; таким его считает и Бур15. Если сравнить общую культурную подкладку Орвар-Оддсаги с теми условиями, в которых жил Отер, то мы увидим, что наиболее важным отличием Орвар-Оддсаги является то обстоятельство, что в ней еще сохранились воспоминания об особом военном сословии викингов.

При первоначальном заселении Норвегии весь народ, как и все остальные германские племена, находился на походной ноге. Но вот норвежец нашел себе постоянное местожительство и стал оседлым жителем, тем, что называется bumadr. Те, которые берутся за возделывание земли, прикрепляются к почве. Рыбаки и охотники ведут более свободную жизнь, но так как и они не могут обойтись без произведений земли, то и им приходится примкнуть к земледельцам. Вырабатывается понятие собственности; для защиты ее устанавливается закон. И по сей день капиталистический класс хорошо [276] уживается с чиновным миром. Протестует одна молодежь. Новый строй предъявлял меньшие требования к индивидууму, беря его как бы под свою защиту. Когда народ переходит от кочевого к оседлому образу жизни, то население быстро возрастает. Это объясняется между прочим и тем обстоятельством, что многие индивидуумы, которые неминуемо должны были бы погибнуть в более суровых походах и переходах, при более благоприятном житье спасаются. В физическом отношении раса делает шаг назад. Но это делается не сразу. Время от времени по прежнему рождаются богатыри. Они смотрят на землепашество и другие промыслы с презрением: содержанием их жизни может быть лишь orlog = борьба16, судьба и orrost = борьба, усердие17. Вместо того, чтобы добывать свое пропитание тяжелым трудом, они отнимают его силой у других18. Между этими викингами и главной массой населения мы не замечаем никакого отчуждения; напротив, очень часто бывает так, что бонд и викинг одно и то же лицо. Иногда из многочисленной толпы детей за море отправляется один: тогда этот сын становится гордостью семьи. Уже при рождении его мать с горестью чувствует, что он не будет привязан к дому: “я смотрела ему в глаза, жалуется мать Одда, и мало открыла в них любви к нам, жителям Рафниста”19. Одним словом, викинги были для Норвегии людьми исключительными.

И как преобразилась эта действительность в изображении исландских саг! Время викингов стало порой героической. Все, что не подходит под этот героический идеал, в сагах забыто, стерто. Забыты нужды дня, [277] почти забыты наши обыденные потребности. Забыт тот серый народ, благодаря труду которого викинги могли пировать всю зиму, когда леденящий мороз сковывал их море. Зато викинги и стали истыми героями: ростом, силой, выносливостью, богатырством и владычеством, всем этим они переросли обыкновенных людей. Может быть после своего знаменитого путешествия Одд сделал то, что сделали Гудмунд и Сигурд, которые, кончив воевать, отправились в Рафниста и предались там спокойной жизни20. Быть может, занятием Одда с этого времени становится управление землями21 и, быть может, он начинает заниматься хозяйством, подобно Одиссею, который, вернувшись из царства фэаков, приглашает женихов пахать поле, косить траву, Одиссею, который, только что покинул объятия завлекших его богинь, предается доброй беседе с пастухом овец.

На личность Одда наложила руку творческая фантазия и настоящий его облик исчез. Но не будем сетовать. Без этой героизации, без этих грез о власти над землей, без этих откровений о таинственных странах сказки, имя Одда было бы забыто. Оно перестало бы звучать в людской молве; никто из трудолюбивых исландцев не вспомнил бы о нем в своей рукописи, не занес бы его на скрижали истории. Ведь Одд был не единственным человеком, ездившим в Биармаланд; но он был одним из немногих. Туда попал и виночерпий; с Биармаландом вели довольно оживленную торговлю, о чем свидетельствуют археологические находки. Но кто же были они, эти отважные мореплаватели? Свершили ли они свой путь в Биармаланд с той же удачей, как и Одд? Ответа на это искать напрасно. В Орвар-Оддсаге мы имеем подробное описание одной из таких поездок; оно может служить типичной картиной похода норманов в Биармаланд. По бытовой своей об[278]становке эта поездка резко отличается от первого путешествия Отера и от более поздней королевской экспедиции Карла и Торира. С описанием последней мы уже вступаем на твердую почву истории.

Примечания

[266]
1 litil bygd ok po sundrlauss.
2 afla ser fjar
3 leita ser sæmdar.

[267]
4 eliguntur in iisdem conciliis et principes qui jura per pagos vicosque reddant Germ., гл. XII, стр. 296.
5 Тацит, Germ., гл. XI, стр. 295.

[268]
6 Сл. цитату выше: principes qui iura per pagos vicosque reddant. Germ., гл. XII. Стр. 296.
7 neskonungr.
8 sækonungr.

[270]
9 Hjaltland.
10 Sudreyjar.

[271]
11 Относительно всего вышеизложенного сл. Dahn, Könige d. Germanen; Waitz, Deutsche Verfassungsgeschichte; Munch, Nordens ældste Historie и его же Norske Folkets Historie; Sars, Udsigt den norske Historie; Steenstrup, Normannerne и друг.

[272]
12 Deyr fe, deyja frændr, deyr sialfr it sama; ek veit einn at aldri deyr domr um daukan hvern (Havamal, строфа 76).

[273]
13 Вышеизложенные вопросы об исландской саге затронули: Maurer, Über die Ausdrücke etc.; Hauch, Forelæsninger over Njalssaga и др.

[274]
14 Высказанные выше общие соображения встречаются и в статьях Сторма в Afnf. IX и Норена в его сборнике Spridda studier II, стр. 4 сл.

[275]
15 Afnf. VIII, стр. 98.

[276]
16 Сл. новошведское: örlog = война.
17 Сл. немецкое: Ernst = древненемецкому er-n-ust. Kluge. Etym. Wb. стр. 98.
18 Немецкое Krieg значит собственно “труд”. Anstrengung: затем “стремление добыть себе” (ср. глагол Kriegen = получать) и вместе с тем — “война”. Kluge. Etym. Wb. стр. 227.
19 leit ek hann adr ver skildum ok potti mer sem hann rendi litt astar augum til var Hrainistumanna (L, стр. 7^..).

[277]
20 hætta hernadi, sigla peir hordr til Hrafnistu ok setjaz um Kyrt (L, 79⁴).
21 О них была речь выше, стр. 138.

<<< К оглавлению | Следующая глава >>>

© Текст К. Тиандер, 1906 г.

© OCR И. Ульянов, 2010 г.

© HTML И. Воинов, 2010 г.

Оригинал текста 2,7 Мб