К. Тиандер ПОЕЗДКИ СКАНДИНАВОВ В БЕЛОЕ МОРЕ

Разбор исландских саг:

[235]

XXVII.

Параллели к сказанию о смерти Олега.

Подыскивая параллели к сказанию о смерти князя Олега, нельзя удовольствоваться одной общностью основной идеи. Мысль о непреодолимости судьбы-рока распространена повсюду. Если она и лежит в основе многих народных сказок, то это еще не предполагает сходства их мотивов. Правда, если предположить, что наше сказание попало в другую обстановку, то, само собою разумеется, должны были измениться сообразно с новыми условиями и его подробности. Так оно в Германии примкнуло к обширному кругу народных сказаний о диком охотнике1. Понятно, животным, причиняющим смерть, в этих рассказах не мог быть уже конь, который может иметь значение собственно для воина; охотнику следует бояться прежде всего того зверя, за которым он охотится. Роковым зверем является кабан. При введении нашего сказания в цикл о диком охотнике пришлось отбросить и ту историческую обстановку, в которой обретался князь Олег. Тут героем мог быть и любой помещик, страстно предававшийся охоте; здесь иногда прямо говорят о старом лесничем. Одновременно с этим должен был исчезнуть и кудесник, предсказавший смерть; он был бы резким анахронизмом. Поэтому из немецких сказаний изгнано предсказание профессионального волхва и заменено сновидением. Действительно, сновидение вполне может заменить собой предсказание об опасности, исходящее от другого лица. Это упоминание сна указывает на то, что я был вполне прав, сближая предсказания вещуньи в Орвар-Оддсаге со сновидениями в сагах вообще: вещунья и вещий сон преследуют одну и ту же цель. Но из этих двух приемов сновидение является выдум[236]кой более поздней. Память о предсказании сохранилась даже в немецких сказаниях; по одному варианту2 в 12 часов ночи раздается таинственный голос; это он предсказывает смерть лесничему. И вот с тех пор последний или совсем перестает охотиться или избегает встречи с кабаном. Но после охоты он осматривает убитых зверей и вот тут то исполняется предсказание: голова убитого кабана падает на лесничего и распарывает ему клыками живот; чаще, впрочем, клык вонзается ему в ногу. Надо думать, что повреждение ноги более оригинальная черта. Мало того, в одном из вариантов3 охотник наступает ногой на кабана и говорит: убей, если можешь! Эта подробность уже совершено сходится с рассказом о смерти Олега, наступившего на череп коня. По варианту, записанному в Лаузице4, охотник кладет руку на голову кабана и говорит: теперь небось не укусишь! Но при этом он нечаянно оцарапывает себе руку об острый клык и от этого умирает. Наконец, в разных местностях Германии показывают могилы, где будто бы похоронен умерший таким образом охотник.

Упоминание о кабане дало повод к самым широким обобщениям. По моему, кабан явился вместо коня, потому что сказание было приурочено к (дикому) охотнику. Мифологи стали принимать его за солнечного кабана Одина (Sonneneber)5. Вспомнили о том, как эллинский Адонис был ранен кабаном, как египетский Осирис был убит Тифоном, принявшим облик кабана, и, наконец, фригийский Аттис погиб также на охоте. Но этим совпадениям нельзя придавать значения, во-первых, потому, что мы имеем дел с бродячим сказанием, во-вторых, кабан является лишь случайной заменой коня. Черты первоначального сказания нет-нет да проглянут. [237]

Так, в самой же Германии записано сказание, в котором еще сохранилось воспоминание о коне. Одному человеку предсказали, что он умрет от своего коня. Услыхав это, он тотчас же отправил коня с приказанием убить его. Так и сделали и освежевали его. Шкуру хозяин повесил у себя для сушки на дворе. Когда она высохла, он ее сдернул со словами: “проклятая скотина, ведь не убила же ты меня!” Но кожа свалилась ему на голову и так ушибла его, что он вскоре умер. Отсюда будто бы ведет свое начало пословица: не следует верить коню — даже тогда, когда он висит на шесте — dem Ross soll man nicht trauen, auch wenn es auf der Stange hängt6.

Вообще же, коня связывали с образом воина. Когда из сказаний исчез воин, то и конь в них не мог долго удержаться. Взамен его опасным животным стала тогда змея. Это именно мы и видим в одной из сербских сказок7. Колдун предсказал царской дочери смерть от змеи. Царь сделал для нее стеклянный дом, в который уже не могло пробраться ни одно насекомое. Из этого дома царевну никогда не выпускали. В роковой день она захотела винограду. Слуги принесли его ей. Из виноградной кисти выползла небольшая змея и укусила царевну. Таким образом, предсказание вполне оправдалось. В этой сказке слилось три мотива: красавица в стеклянном доме, на стеклянной горе; боязнь рокового дня и предсказание колдуном смерти от змеи. К нашему сказанию имеет отношение только третий мотив. В Англии записана сказка, весьма похожая на сербскую. Одна женщина, которой богач не хотел помочь в беде, предсказала ему, что его сын не проживет больше 21 года. И вот богач запирает его в башне куда не было почти никакого доступа. В тот самый [238] день, когда ему исполнился 21 год, стало так холодно, что необходимо было затопить печь. Юноша взял принесенную прислугой вязанку дров, но едва он до нее дотронулся, как из нее выползла змея и ужалила его8. Мы видим, что все характерные черты сербской сказки на лицо. Тут есть и башня и предсказанный день и змея. В дальнейшем упрощении фабулы змея могла быть забыта и тогда получается та сказка, которую можно, как это ни странно, найти в Малороссии. Пану предсказана смерть от дерева, растущего у него в саду. Понятно, он велел это дерево срубить; его раскололи на поленья и стали им топить печь. Бросая поленья в огонь, пан занозил себе руку и от этого умер9. Тут изглажены уже почти все черты первоначального сказания и осталось только представление о неизбежности предсказанного.

Было бы странно, если бы такая распространенная сказка не вошла в знаменитый сборник 1001 ночи10. Тут наша тема сплелась с другими мотивами. Одной девушке колдунья предсказывает, что она будет иметь сношения со 100 мужчинами, что она после этого выйдет замуж за поденщика и, наконец, умрет от паука. Первые два предсказания сбываются без особого сопротивления со стороны девушки, но против смерти от паука принимаются самые решительные меры предосторожности. Она живет вне города, в каменном доме, до того крепко замуравленном, что не было в стенах ни одной щели. Тем не менее, в один прекрасный день паук падает к ее ногам. Она хочет раздавить его поленом, но заноза попадает ей в руку, которая тут же распухает, и она умирает.

Итак, идея эта не была чужда и востоку; мы ее встречает и в других арабских сказаниях. Иногда [239] главным действующим лицом является поэт Шанфари. В детстве еще Шанфари попал в руки своих смертельных врагов, к племени Бену-Саламан: его отдали взамен взрослого араба, попавшего в плен. Однажды утром он просит свою нареченную сестру, с которой он рос, чтобы она вымыла ему голову. Но та отвечает ему пощечиной, напоминая, что он ей не брат, а раб. Узнав горькую правду, он клянется убить 100 воинов из племени Бену-Саламан. Ему удалось уже убить 99 человек, но тут враги его схватывают и казнят. Спустя несколько времени один из них проходя мимо черепа Шанфари, толкнул его ногой; осколок черепа вонзился в ногу и от этой раны он умер. Так сбылась клятва Шанфари11. Немецкий поэт Рюккерт сочинил на эту тему балладу, которая, таким образом, вместе с Песнею о вещем Олеге является второй художественной обработкой нашего сказания, но, конечно, передаче Рюккерта далеко до чудной изобразительности Пушкина12. Из Аравии до древнего севера скачок не малый, а между тем Снорри рассказывает почти то же самое о ярле Сигурде, брате известного Рогнвальда, любимца Гаральда Прекрасноволосого. Король назначил его ярлом шетландских и оркадских островов. Вместе с другими викингами Сигурд предпринял поход в Шотландию и убил там ярла Мельбригди Зуб13. Отрубив своему врагу голову, Сигурд привязал ее к стремени. Но бедро его ранил торчавший из головы острый зуб. От этой раны он и умер14. Как ни отвратительна последняя картина по сравнению с другими версиями того же сказания, однако, она могла вполне естественно развиться из нашего первоначального сказания, что свидетельствовало бы об его большой распространенности. Изменения могли явиться результатом желания ускорить ход действия. Ведь [240] надо долго ждать, пока от убитого врага (человека или животного, безразлично) останется только череп, в который могла бы спрятаться змея. И вот вместо змеи ограничиваются прямо осколком костей или зубом убитого. Но что змея входила несомненно в сказание первоначального типа, доказывается существованием древневавилонской легенды Этана: змея приносит богу солнца Шамаш, который творит суд над всем миром, жалобу на орла. Шамаш советует змее спрятаться в труп павшего быка. И когда на эту падаль слетятся все птицы, змея сможет расправиться с врагом. Но орла предупреждают, и он не прилетает15. — В Италии одному человеку раз снилось, что ему грозит опасность от мраморного льва, стоящего у входа в церковь. Утром он пошел в эту церковь, всунул свою руку в пасть мраморного льва и смеясь сказал: ну, кусай! Но в пасти льва сидел скорпион. Обеспокоенный он укусил его в руку16. Никто не будет спорить с тем, что змея, спрятавшаяся в труп быка, и скорпион, сидевший в пасти льва, видоизменения старого сказания о змее, выползающей из черепа. Тут же можно припомнить и рассказ о том, как Артемида заставила выйти из земли скорпиона. Этот скорпион и укусил Ориона в щиколку.

Аналогичным примером изменений, перетерпеваемых сказанием, когда оно попадает в другую среду, может служить следующая сербская сказка. Гадалка предсказала одной девушке, что она погибнет от волка, живущего близ села в соседнем лесу. Девушку выдали замуж в другое село, дорого к которому шла через лес. По сербскому обычаю сваты верхом провожали невесту. В лесу действительно на них напал волк, но сваты убили его. Прошло девять лет. Тогда та же женщина захотела посетить своих родителей. Провожало ее столько же людей, как и раньше. Опять напал на нее волк, и опять [241] сопровождавшие ее люди убили зверя. Досадуя, она ударила ногою убитого волка. Зуб вонзился в ногу, нога распухла и женщина от этого умерла17. В эту сказку я должен внести поправку. В начале как будто говорится об одном определенном волке, потом их появляется два. Стало быть первый совершенно не нужен? Последствием органического закона развития сказки явилась геминация: получилось два волка. Второй волк затемняет весь ход рассказа; выпустите его и рассказ становится вполне понятным: первый волу убит и гниет в лесу; проходят года; женщина, уже успевшая забыть о волке, снова идет через лес, спотыкается не о голову только что убитого зверя, а об гнилой череп, из которого выползает змея и жалит ее. В таком виде я представляю себе первоначальную схему сказки. Конь имеет смысл только в связи с рассказом о воинственном князе: раз главным лицом является девица, то вместо коня непременно должен быть явиться другой зверь — волк, это пугало женщин и детей в бесчисленных сказках.

В заключение обратимся еще к сербской сказке18, которая настолько близко подходит к сказанию об Олеге, что можно было бы подумать, что она является заимствованием. Но если это и действительно заимствование, то не книжное, а устное. Порукой в этом являются некоторые самостоятельные подробности. Ввиду того, что эта сербская сказка стоит совершенно особняком и в ней не названо никаких имен, мы не можем сказать на этот счет ничего определенного. Замечательно только то, что она приурочена к властителю, к султану турецкому. “Доктор” говорит ему про опасность от коня. Султану жаль коня, но тем не менее он велит отвести коня в поле и оставить его на произвол судьбы. Наступает зима; конь понятно падает. Спустя пять-шесть лет султан с пиршества отправляется с гостями гулять в поле. Наткнув[242]шись на череп коня, он вспоминает о предсказании “доктора” и наступает на череп ногой; а там уже жила змея…

Рассмотрев ряд вариантов нашего сказания, мы приходим к заключению, что ни один из них, за исключением сербской сказки о турецком султане, не подходит так близко к летописному сказанию, как Орвар-Оддсага. Мне кажется, что мы не ошибемся, признав эту близость не случайностью, а подражанием одного рассказа другому. Но кто же у кого заимствовал? Если говорить о происхождении самого сюжета, то как мы уже видели, он принадлежит к числу бродячих сказаний. Как исторические личности, Олего и Одд не имеют к нему никакого отношения. Рассказав о покорении Олегом русских племен и о походе его на Царьград, летописец прибавляет лишь мимоходом сказание о смерти: для него первые две группы событий представлялись несомненно историческими происшествиями, в последнее же сказание он верит. Не то мы видим у составителя саги: у него главными историческими частями были поездка в Биармаланд и самсейский бой, а к концу саги он начинает передавать сказку-складку. Какую же цель при этом мог он преследовать? Он хотел, думается мне, ввести Одда в обстановку двора, он хотел сделать его могущественным властелином, каким был Олег. Т.е. заимствуя сказание о смерти Олега, он вместе с тем старается окружить Одда и той обстановкой, в которой находился князь. По редакции M и примыкающим к ней спискам19, возвышение Одда происходит в Гардарики. Я предполагаю что Hunaland и Гардарики в этом случае однородные понятия, но я далек от смелости Бура, который теперь с такой же легкостью отождествляет Олега и Одда, как раньше отождествил Одда и Отера.

Можно бы спросить, отчего же нельзя считать сказание [243] об Олеге сказанием занесенным норманнами на Русь. Вот что говорит против этого: 1) Рассказ в Орвар-Оддсаге страдает непоследовательностью, которая вполне понятна в рассказе заимствованном; в нем нет той ясности, которую мы находим в летописи. Сюда относятся как уже указано, сама форма предсказания, отсутствия всякого отношения Одда к коню и шарж в описании смерти коня. Заметим, что по саге находка черепа является случайностью; Олег же едет нарочно смотреть на остатки своего любимца. Разумеется и тут рассказ летописи выдержаннее. 2) В саге сказание превратилось в художественный прием, связывающий отдельные части между собою, главным же образом начало и конец ее. Оно было согласовано с религиозными предрассудками героя. Предсказание колдуньи стало проклятием его жизни, не дававшим ему покоя; он вынужден был изъездить моря и земли. Это предсказание было для саги, как мы уже раз выразились, как бы идейным ее содержанием. Трудно представить себе, чтобы это сложное построение могло бы упроститься до степени наивной передачи рассказа летописи. Естественнее предположить исходной точкой древнерусское предание, которое с одной стороны дало бы повод составителю исландской саги придумать целую вереницу сказок, а с другой стороны было бы внесено в летопись без особых прибавок и изменений.

Однако нам необходимо оговориться. Торфеус знал лучшую версию рассказа о смерти Орвар-Одда, чем та, которая заключается в тексте нашей саги. В последней Одд случайно спотыкается о череп коня. В рассказе Торфеуса Одд сам предлагает отправиться на холм, под которым он когда-то зарыл Факси. Он обыскал все болото, но не нашел и следа от холма. Виден был только один череп20. Это видоизменение прибли[244]жается к летописному рассказу, но все же оно в духе саги: у Нестора не могло быть и речи о каком-нибудь зарывании коня и о кургане над ним. В остальной части повествования Торфеус почти буквально следует саге. Но далее Торфеус приводит очень важные факты. В Сокиндале — в этой местности как раз лежит Беруриод — еще в его время в народе ходило сказание о смерти Одда. В народе помнили, что Одд для того, чтоб спастись от предсказанной смерти, утопил своего коня в болоте, но болото это пересохло, и в конце концов, правда, спустя много-много лет, Одд все-таки не ушел от своей судьбы21. Далее, Торфеус слыхал рассказ о том, что Одд велел похоронить себя в таком месте, откуда он мог бы слышать шум поля, прибой моря и крик петуха22. На лугу недалеко от Беруриода, принадлежавшем когда-то самому Торфеусу, показывали этот курган23. Наконец Торфеусу показывали еще озеро, в которое был брошен череп Факси, почему и само озеро прозвали Faxetiorn24.

Эти традиции держались в Сокндале еще до начала XVIII века. Они показывают, что в Норвегии, в местности Ядар существовала устная сага, которая могла вести свое начало только от конунга Одда, воевавшего с Рангом. Мы можем даже примерно наметить состав этой саги. Народ помнил и прозвище Одда: quem multiragi seu peregrinabundi cognomina appellant. Итак норвежская сага, лоскутки которой записал Торфеус, за[245]ключала в себе: рассказ о рождении Одда в Беруриоде, его воспитание там же, предсказание колдуньи, поездка в Биармаланд, рассказ об его участии при добывании невесты товарищем и смерть от коня. Рассказ о смерти, заимствованный из русских преданий, сопровождался вероятно и некоторыми другими воспоминаниями о личности Олега, которые с течением времени переработались в происшествия в Гуналанде и в поход в Биалькаланд. “Орвар”-Одд в норвежских преданиях может быть никогда не существовал. Как само имя, так и рассказы и подробности саги, связанные с ним, обличают искусственную компановку. Поэтому позволительно думать, что мы имеем здесь дело с работой исландского составителя. Он начал с того, что к норвежской саге, слышанной им в Ядаре, присоединил рассказ о самсейском бое. Это присоединение дало толчёк к дальнейшей переработке и в результате ее и получилась Орвар-Оддсага в теперешнем виде. Но следов устной традиции о каком бы то ни было Одде в Исландии еще не найдено.

Примечания

[235]
1 Schwartz, Der heutige Volksglaube u. das alte Heidenthum 1862 г., стр. 52 сл.

[236]
2 Там же, стр. 55.
3 Там же, стр. 53.
4 Haupt, Sagenbuch der Lausitz, стр. 132.
5 Simrock, Handbuch d. deutschen Mythologie, стр. 244 сл.

[237]
6 Haltrich, Zur deutschen Tiersage (Programm des evang. Gymn. in Schässburg 1854-1855), стр. 73. Пользуюсь указаниями Келера в его Kleinere Schriften zur Märchenforschung, т. I, стр. 47.
7 Сухомлинов, О преданиях в древней русской летописи (Основа 1861 г., июнь).

[238]
8 Henderson, Notes on the folklore of the northern counties of England and the borders. With an appendix by Baring-Gould, 1866 г., стр. 336.
9 Костомаров, Предания первоначальной русской летописи (Вестник Европы, 1873 г., февраль), стр. 599.
10 Я пользовался немецким переводом Геннинга издания Universalbibliothek № 4027-8, стр. 195-7.

[239]
11 Silvestre de Sacy. Chrestomathie arabe II, стр. 337 и 403.
12 Стихотворение Рюккерта “Schanferi” появилось впервые в Morgenblatt. 1824 г., № 46. Сл. Boxberger, Rückert-Studien, стр. 226.
13 Обратите внимание на прозвище!
14 Hkr. стр. 64-5.

[240]
15 Stucken, Astralmythen der Hebräer, Babylonier und Ägypter. стр. 1.
16 Simrock, op. cit., стр. 246.

[241]
17 Сухомлинов, как выше.
18 У Сухомлинова, там же.

[242]
19 не разборчиво, брак скана (см. оригинал)

[243]
20 Quin ait invisimus tumulum ubi eqvum Faxium immersum paludi sepelivimus… Exaruit inter cætera palus nec vestigial tumuli supererant. Jacebat nudum sed valde putre caput equi… Hist. Norv. I, стр. 273.

[244]
21 не разборчиво (см. оригинал)
22 не разборчиво (см. оригинал)
23 не разборчиво (см. оригинал)
24 не разборчиво (см. оригинал)

<<< К оглавлению | Следующая глава >>>

© Текст К. Тиандер, 1906 г.

© OCR И. Ульянов, 2010 г.

© HTML И. Воинов, 2010 г.

Оригинал текста 1,6 Мб