А. В. Симоновская

Чальмны-Варрэ: ликвидированная деревня, как место памяти

Деревня Чальмны-Варрэ¹ (другое ее название Ивановка) — первое поселение на Кольском полуострове, основанное коми-ижемцами² Они пришли на лопарскую землю в конце XIX века в поисках новых пастбищ для оленей³.

Деревня Ивановка была образована в 1917 году на месте бывшего зимнего лопарского поселения. К 1926 году в Ивановке проживало уже 113 человек; кроме ижемских было одно саамское, два русских и несколько ненецких хозяйств⁴. В начале 30-х годов XX века сюда перебираются лопари и ненцы из близлежащего Каменского (летнего) погоста. Как следствие, становится больше смешанных браков, лопари овладевают коми-языком, в некоторых семьях он становится, наряду с саамским и русским, языком общения родителей и детей, супругов. Основными занятиями жителей являлись оленеводство, рыбалка и охота. В 1960-х годах все население Ивановки вынуждено было переселиться в ближайшее село Краснощелье того же Ловозерского района в связи с проектом строительства на реке Поной электростанции и предполагаемым затоплением этого участка⁵.

Предметом моего интереса является образ деревни, «сохранившийся» (конструируемый) разными группами, а также использование ресурсов памяти о месте для проведения символических границ в сообществе. Основными группами, которые строят свою идентичность, так или иначе ориентируясь на память о прошлом в связи с Ивановкой и близлежащей местностью, являются бывшие жители — переселенцы («ивановцы»), и принявшие их в своем поселке жители села Краснощелье («краснощельцы»). Для краснощельцев оказывается важным именно место, откуда переехали эти люди, его история и память о нем, чтобы отличать «своих» — местных, от «чужих» — переселенцев. Следует учитывать, что образ Ивановки также формируется и используется учеными, музейными работниками, туристами, представителями туристического бизнеса владельцами баз спортивного рыболовства.

Основными понятиями в связи с предметом исследования выступают «коллективная память» и «место памяти». Под коллективной памятью вслед за Морисом Хальбваксом я понимаю то, что «представляет группе ее собственный образ, который, конечно, развертывается во времени, поскольку речь идет о прошлом, но таким образом, что она всегда узнает себя в сменяющих [70] друг друга картинах»⁶. Коллективная память — это картина «сходств», группа остается одной и той же, а изменяются отношения или контакты ее с другими. Внутри «коммеморативных сообществ» (таковыми могут выступать и бывшие Ивановны, и краснощельцы) в ходе социальной коммуникации производится обмен историями, которые в процессе многократного пересказа модифицируются и переоформляются до такой степени, что у всех членов сообщества оказывается «примерно одинаковый набор примерно одинаковых историй», возникает некоторый единый образ чего-то или кого-то. При этом память, в отличие от истории, всегда связана с конкретной идентичностью: человек вспоминает то, что важно ему самому в данный момент времени, что «кажется осмысленным помнить» сегодня⁷.

Другое важное понятие в рамках заявленной темы — «место памяти». По мнению Пьера Нора, места памяти являются местами в трех смыслах: материальном, символическом и функциональном. Функциональностьместа определяется тем, что оно «осуществляет одновременно кристаллизацию воспоминания и его передачу»⁸. Место материально по своему содержанию, а его символичность — в том, что оно характеризует группу (в нашем случае всех бывших жителей деревни).

В коллективной памяти важную роль играет пространство и наделение его смыслом, семиотизация, причем как его самого, так и отдельных точек внутри него, например, кладбища и могилы известных личностей. Локализация в пространстве и наличие «своей» территории важно для группы (прежде всего это место исхода, рождения). Это пространство может являться и «сценой совместной деятельности», и символом идентичности, и опорным пунктом воспоминания⁹.

Для представителей интересующих нас групп деревня Чальмны-Варрэ и близлежащая территория может иметь образ«дома», «священного места», «лопарского поселения», «туристического объекта» или «первого населенного 'пункта, основанного коми на Кольской земле». Вообще, таким пространством или отдельным местом памяти в нем могут являться: остров, на котором располагалась деревня, сама Ивановка, группа «бывших ивановцев», живущие в Краснощелье, камни с петроглифами — здешняя находка археологов, старинное кладбище саамов или брошенные покосившиеся дома бывших жителей.

Элизабет Жесса-Анштет в своей статье анализирует мемориальную логику, которая лежит в основе деятельности бывших жителей затопленного в 40-е годы г. Мологи (район Рыбинского водохранилища), и в более широком аспекте — смысл «мероприятий», способствующих построению коллективной идентичности в постсоветской России¹⁰. Память сообщества сосредоточивается на некоторых происшествиях, которые воспринимаются как судьбоносные, священные, на некоторых исторических персонажах, которые приобретают черты легендарные и сказочные. Все они выбраны из целого ряда возможных в соответствии с сегодняшней логикой субъектов деятельности (субъекты в данном случае являются вместе с тем и объектами — «мологжане»). При этом воспоминания не привязаны к конкретному историко-социальному контексту. Коллективная память сообщества связана с построением образов бывших жителей как «жертв» , а ликвидированной Мологи как своего «града Китежа», «Атлантиды», «малой родины, вечной и застывшей в мифологическом прошлом»¹.

[71] Если сравнивать с интересующим нас случаем, то «ивановские» (это их самоназвание) далеко не так активны в своих мемориальных практиках, как «мологжане». У них нет установленных «поминальных» дней малой родины, музея, ассоциации или землячества.

В данной статье я делаю сделает акцент на использовании ресурса памяти о месте и образа Чальмны-Варрэ представителями разных групп.

Материалы, на основе которых строятся рассуждения, были собраны этим летом в ходе полевой работы в рамках проекта магистерской диссертации. Полевая работа велась на Кольском полуострове в с. Краснощелье Ловозерского района (поселение также было основано коми в 1921 году; 60% населения составляют ижемцы). В числе информантов были местные жители и переселенцы из Чальмны-Варрэ.

История поселения

Ивановка: ижемская или саамская?

В роли первопоселенцев, или основателей деревни Ивановка (после 1932 года чаще Чальмны-Варрэ), в источниках называются Иван Артиев или Иван Рочев, оба коми по национальности. Нет единодушия по поводу того, откуда они переселились: из Ловозера — нынешнего районного центра, или из северных саамских погостов¹². Однако, так или иначе, ижемские новоселы Ивановки принадлежали к Кольским переселенцам первого и второго поколений.

Местечко Чальмны-Варрэ представляет собой островок, окруженный болотами и водой; зимой добраться до него можно на райдах, запряженных оленями, или современных «Буранах», а летом — только на лодке.

На острове находится общее кладбище саамов зимнего и летнего каменских погостов — места жительства восточных Кольских лопарей¹³. Надо сказать, что каменские саамы в условиях Кольского полуострова были одной из наиболее изолированных групп коренного населения. Их внешние контакты ограничивались, как правило, нечастыми зимними выездами в Варзугу — русское село на Терском берегу Белого моря. Именно они, по утверждению В.В. Чарнолуского, считали так называемого Мяндыша (оленя-дикаря) своим предком¹⁴. За этой группой, как со стороны других саамов, так и русских старожилов, всегда признавалось (об этом упоминают до сих пор) наличие способностей к колдовству, особого знания (вероятно, в связи с тем, что неподалеку находились почитаемые святилища саамов, сейды — священные камни, или пирамиды из камней антропоморфного вида).

Особый интерес для автора на этом этапе исследования представлял коми-язык, как один из маркеров этнической идентичности Кольских ижемцев. Полевая работа проводилась летом 2005 года при финансовой поддержке факультета этнологии Европейского университета (Санкт-Петербург), слушательницей которого является автор.

[72] В источниках по-разному переводится и трактуется саамское название «Чальмны-Варрэ: «глаза леса», «видимый лес» или, в более широком смысле, «красивый бор», «черный глаз» (остров действительно похож на черный глазок, выглядывающий из-за речки), «глаз на лесной горе» — удобное смотровое место для охоты на диких оленей¹⁵.

Точки зрения информантов (как бывших ивановцев, так и коренных краснощелъцев) по поводу имени основателя и названия часто не совпадают. Вот некоторые из них.

«Иван Григорьевич, или как по отчеству не помню, прадед наш, у него было пять сыновей, одна дочка ... И они в основном организовали поселение до колхозов и после ... А у лопарей это место было названо Чальмны-Варрэ. По-ихнему ... А поселок-то на горке, в каменистом месте-то, все видно вокруг, «глазной лес», глазами видишь много кругом. А наши-то приехали и назвали Ивановкой, Иван приехал...» (М., 1932 г.р., ур. дер. Ивановка, коми-ижемец (далее к.-и.)).

«Да, ижемцы его снова ожили. Артиев Иван Иванович. Это потом туда потянулись, а до этого, когда там жили, никто не знает, потому что в летописях это не сохранилось...» (М., 1951 г.р., ур. с. Краснощелье, к.-и.).

«Три Ивана ее основали, Артиев, Терентьев и Рочев. Три коми. Так и назвали, а так там и саамское название было же, Чальмны-Варрэ. Переводится как «глаза леса» (Ж., 1959 г.р., ур. дер. Ивановка, к.-и.).

В последнем случае называют три самые распространенные фамилии переселенцев с Ижмы.

По данным Всесоюзной переписи 1926 года, на которые ссылается В.В. Чарнолуский, в Ивановке на тот момент проживало 113 жителей, из них 3 саама, 16 человек русских, 19 ненцев и 75 ижемцев¹⁶. И. Елькин для этих же лет (1925-1926 гг.) дает иные сведения: всего проживало 72 человека, из них 56 коми, 16 ненцев и ни одного саама или русского¹⁷.

Как вспоминает Д.А. Золотарев, который в ходе лопарской экспедиции 1926-1927 годов с коллегами побывал в Ивановке, их поразила чистота, громадные светлые постройки северного русского типа, скотные дворы с водогрейками и полом, бани, которых не имели лопари, молочный скот, овощи с собственных огородов. Исследователь предполагал, что Ивановка в скором времени станет районным центром, а Каменский погост исчезнет¹⁸. Чуть позже, в 1931-1934 годах, в Чальмны-Варрэ действительно переезжают жители Каменского погоста, в большинстве своем лопари.

Национальная ассоциация «Изьватас» на сегодняшний день называет одной из своих главных целей получение статуса коренного малочисленного народа для коми-ижемцев. Региональное отделение организации действует в с. Ловозеро.

[73] Ликвидация

В 1960-х годах население Ивановки вынуждено было переселиться в Краснощелье. Переезд растянулся примерно на 9 лет: первые семьи уехали в 1956 году, а последние семьи перебрались в 1966-1967 годах. В 1971 году деревню исключили из учетных данных¹⁹.

Стоит отметить, что затопление грозило не только Ивановке, чуть позже, в 1970-х, под тем же предлогом выселили жителей старинного русского села Поной (вниз по течению реки, близ устья). Еще во время предыдущей экспедиции мне удалось услышать одну из версий закрытия Поноя, которая указывает на непосредственного виновника: «... это рук дела председательницы администрации тамошней, женщина была такая, очень ей хотелось оттуда уехать, вот и добилась, что закрыли» (Сосновка-2003 ПД автора).

Как и в других селах, намеченных к ликвидации, в Поное сначала закрыли сберкассу, потом почту, магазин, медпункт, чему власти пытались дать рациональное объяснение: «Поной-то по дурости закрыли <...> Как-то говорили, что затопят, затопят его... Ничего еще и не затопили до сих пор. Хотели ГЭС построить <...> до сих пор люди-то мучаются, тянет их на родину-то ...» (Сосновка-2003 ПД автора).

Власти, по мнению информантов, часто стремились, чтобы жители оставили поселение. Нет жителей — нет проблем с транспортировкой пассажиров, снабжением отдаленной территории, созданием рабочих мест. Брошенные дома и общее запустение представляют часто более печальную картину (особенно на фоне воспоминаний о малой родине как о «благодатной земле»), чем если бы эта территория действительно оказалась под водой.

В историях о ликвидации Ивановки не называются конкретные виновные лица, скорее это абстрактно «власти», но «жертвы» — реальные: это люди, которые лишились возможности жить в родной деревне.

Сейчас в Ивановке останавливаются только рыбаки проездом, бывшие ивановцы приезжают из Краснощелья на могилы к родным, а также за морошкой, брусникой, на рыбалку.

Чальмны-Варрэ как место памяти

Ученые и работники музея

Местечко Чальмны-Варрэ и близлежащая территория всегда привлекали исследователей разных областей знания, здесь бывали с экспедициями этнографы, археологи, медики, геологи, работники музеев. Одним из первых, кто описал эту местность с точки зрения символической значимости, маркированности для саамов был В.В. Чарнолуский («Материалы по быту лопарей» и «Летучий камень»). В 1973 году было сделано открытие, прославившее Чальмны-Варрэ. Археологи во главе с Н.Н. Гуриной обнаружили здесь петроглифы — рисунки, выбитые на камне (всего 6 камней, на которых преимущественно изображены люди и олени; изображения датируются II тыс. до н.э.)²⁰. Сегодняшние исследователи, [74] по большей части музейные работники, периодически проверяют, все ли камни на месте — ведь на них идет настоящая «охота», а табличка «охраняется государством», разумеется, не дает никаких гарантий сохранности²¹.

Камни с петроглифами были найдены уже после ликвидации деревни. Живя рядом, люди не замечали их. Камни обычно почти полностью покрыты водой (до одного метра) и болотными наносами. Октябрина Воронова (наверное, самая известная уроженка дер. Чальмны-Варрэ, первая саамская поэтесса) вспоминала, что постоянно стирала белье с этих камней, но рисунков не замечала. Позже в своем стихотворении сама О. Воронова так опишет то, что изобразили пращуры в древних письменах²²:

Человек преследовал оленя,
А олень летел, что было сил.
И шаман усталый на коленях
Прямо к солнцу бубен возносил.

Сегодня в поселке можно услышать множество историй, баек и догадок по поводу того, что на них изображено:

«Ивановские петроглифы — олени, собаки, лоси и люди на самом большом камне, который еще лежит, его просто не увезти, — это ведь карта. Это довольно-таки четкая карта — с речками, озерами, протоками — карта Ивановки и ближайшей местности» (М., 1951 г.р., ур. с. Краснощелъе, к.-и.).

Многие люди, как местные, так и приезжие, туристы, сами пытались выбивать на камнях «... зубилом тех же оленей и собак, да и вообще все, что в голову придет — буран, трактор или «Здесь был». Ходят слухи и о том, что где-то неподалеку дно одного из крохотных озер испещрено «настоящими рисунками», которых еще не видели ученые: «Когда сухо и вода спадает, на дне тоже видны камни в рисунках, но никто точно не знает, где это озеро» (Ж., 1977 г.р., ур. с. Краснощелъе, к.-и.).

Петроглифы, хотя они были открыты, когда в деревне уже не было жителей, являются предметом гордости бывших ивановцев и увеличивают степень «особости» этого места. Об этой находке иногда говорят охотнее, чем о самом переселении.

Группа «бывшие Ивановны» состоит преимущественно из людей 50 лет и старше (при этом большинство из них женщины), коми и саамов по этнической принадлежности. Как и многие жители соседнего Краснощелья, это люди с советским прошлым и соответствующими воспоминаниями. Отличает их прежде всего наличие опыта вынужденного переселения и необходимости адаптации в новых условиях.

«Воспоминания» моих информантов-переселенцев (в свою очередь рассказанные им когда-то родителями или дедушками и бабушками) о прошлом часто касаются периода создания коллективных оленеводческих хозяйств, т.е. 30-х годов XX века.

Ивановские ижемцы жили достаточно хорошо и до вступления в колхоз своим работникам (обычно «хорошим бедным родственникам» и помощникам ненцам), по словам одного пожилого информанта, платили 25 важенок в год. При этом в других поселках обычно работникам давали только по 10-15 важенок: «Вот, например, у меня дед приехал и работником был. Работаешь год у хозяина, там тебя [75] одевают, кормят, и еще 25 важенок весной давали. А если теленок еще будет, тогда несколько лет работаешь, вот тебе и стадо» (М, 1932 г.р., ур. дер. Ивановка, к.-и.).

В 1938 году органы НКВД обнаружили в тундре несколько «заговоров» и начались аресты. В Ивановке по делу так называемой «саамской националистической повстанческой диверсионно-вредительской организации» были арестованы и расстреляны три брата Артиевых (реабилитированы в 1957 году)²³.

Память об этих событиях сохранилась и у бывших ивановцев (прежде всего потомков пострадавших).

«В Ивановку приехал тогда из ОПГУ... Все охотники были, у всех ружья, все собрал, на стол положил, сфотографировал — вот у саамских националистов такое оружие было ... А самое глупое то, что организатор -директор музея, краевед Алымов; его тоже расстреляли, а он ездил по поселкам, изыскивал все старинные предметы. Он, как организатор, якобы проводил пропаганду. Надо же так состряпать дело ...» (М, 1932 гр., ур. дер.Ивановка, к.-и.).

Для моих собеседников-переселенцев важно именно то, что ивановцы. как и другие жители Мурмана (и в более широком аспекте — страны), прошли через эти испытания: пострадавшие были несправедливо наказаны.

Конфискованные дома ивановских «богачей» — владельцев больших стад, не пожелавших войти в колхоз, советская власть, как было принято, отдавала «беднякам» или на нужды села, например больничному пункту. Один из таких домов стоит сейчас в Краснощелье, в нем никто не живет. В конце 1950-х годов в нем, возвращенном законным владельцам, первое время после переселения размещалась семья потомков первопоселенцев Ивановки, Артиевых. Надо заметить, что при закрытии поселков в этом же районе (например, Пулоньга, Поной, Пялка) или переезде на другое место жительства люди часто перевозили и дома, причем некоторые раскатывались и собирались вновь по два-три раза. В другом бывшем ивановском доме, построенном еще дедом одного из информантов в конце 20-х годов, сейчас размещается детский сад.

Почти все информанты-переселенцы отмечают «особую ауру» и загадочную красоту этого места, Чальмны-Варрэ, причем «чувствуется это до сих пор, хотя люди там уже давно не живут...», чтобы понять и ощутить ее, по их словам, надо непременно побывать там. Сами переселенцы рассказывают о необыкновенной атмосфере, которая царила в деревенском сообществе: «жили очень дружно», «вот как-то умели жить вместе, хором», «никуда не спешили, при этом все успевали», «не делили друг друга по национальностям или еще как-то, жили очень хорошо», «в Ивановке мы очень интересно жили» и т.п. Рисуется образ идеального мира, где человек живет в гармонии с природой, с собой и окружающими. Из детских воспоминаний одной информантки:

«У нас в Ивановке мостки по центральной улице были, камней же очень много ... Я только не представляю, как <...> по этим камням бегать надо было, с камня на камень, и хоть бы что, бегали, не падали. Я каждый раз считала эти камни, когда со школы бежала. Это же все свое, родное...» (Ж., 1947 г.р., ур. дер. Ивановка, к.-и.).

Для нее это домашнее, освоенное пространство. Приведу еще одну цитату, иллюстрирующую жизнь в Ивановке (конец 1950-х годов): «Молодежь вечером, молодежи было много, потому что семьи были большие, все всегда пели ... И вот вечером — радио не надо, поют ... И взрослые [76] поют, по мосткам гуляют и поют ... Вот иногда берут баржу, поднимаются, на веслах, а надо подниматься, моторов не было. Поднимаются и спускаются по речке вниз, и поют. Искали какое-то занятие для себя: не всегда же танцевать в клубе. Потом, как помню, даже взрослые у нас в лапту играли, все время ...» (Ок., 1947 г.р., ур. дер. Ивановка, к.-и.).

Надо заметить, что если взрослые, тем более мужчины, могли позволить себе петь и играть в лапту, то это происходило только летом, когда они были в деревне. Раньше в тундре оленеводам приходилось проводить по 9-10 месяцев, чего требовала «идеальная» ижемская система выпаса, в отличие от сегодняшних 7-8 месяцев и фактически «полувольного» выпаса.

Все информанты упоминают гостеприимство, взаимопомощь и взаимовыручку, которые особенно ощущались в трудное время. Так, например, раскулаченного «хозяина» работник мог впустить в свой дом.

«Отец позвал эту семью, которых раскулачили, к себе. У нас вообще две комнаты было: мы в одной комнате жили, а они — в другой, та семья. Они, видимо, относились хорошо... У них большая семья была, и у нас, не знаю, как и помещались ... Раньше, может быть, дружно жили или вот умели вместе, особенно у нас там ...» (Ж., 1939 г.р., ур. дер. Ивановка, саами (далее с.).

Сейчас в Чальмны-Варрэ никто не живет постоянно. Однако есть женщина, которая проводит там большую часть календарного года и только на несколько зимних месяцев приезжает в Краснощелье. В рассказах она предстает, прежде всего, радушной хозяйкой («хозяйкой» места), которая примет, накормит, напоит и поговорит: «там ведь много кто проездом бывает».

Не всем удавалось перевезти дом сразу, и поначалу, бывало, просились на постой. Одна из информанток, замечает, что они жили у «одной доброй бабушки <...> оказались с ней с одного рода». Информанты-переселенцы уверяли меня, что знание коми родовых названий и принадлежность к одному роду были более значимы в Ивановке, чем в Краснощелье. Мне называли несколько здешних родов, например, Каль, Паш-Як, Платон, Няш, СуркоПаш, Усть — традиция была «привезена» с исторической родины, но родоначальником обычно назывался первопоселенец на Кольской земле. Так, мою информантку еще лет пятнадцать назад пожилые люди могли назвать не просто по имени, а указать на род, к которому она принадлежит: Калъ-Гриш-Ефим(лэ)н-Валя (где Каль — название рода (чукара), Гриш — имя деда, Ефим — отца, н(ы) — девочка, Валя — собственное имя). Люди до сих пор знают, кто принадлежит к их роду, но ресурс этих связей практически не используется.

Краснощельцы

В отличие от переселенцев коренные краснощельцы воспринимают Ивановку преимущественно как «лопарское поселение». Именно оттуда в Краснощелье приехала большая часть саамов. В качестве «коренной», проживающей здесь до 1960 года, называется лишь одна саамская семья. При этом многие знают и рассказывают версию названия Ивановки по имени первопоселенца Ивана Артиева, коми по происхождению.

Создается впечатление, что для краснощельцев Ивановка и располагавшийся неподалеку Каменский саамский погост представляются чем-то единым, если не одним и тем же — отсюда и образ саамского поселения, и [77] «слава», которые достаются деревне как бы «по наследству», и специфика восприятия переселенцев из Чальмны-Варрэ как «иных», «чужих», «странных».

Для иллюстрации этого представления, необходимо привести отрывка из интервью, которые позволяют понять, как осуществлялись контакты жителей двух поселений и каково было отношение к ивановцам. На мой вопрос, чем «ивановские» отличались (отличаются) от краснощельцев, две пожилые местные информантки ответили так:

«Знаешь в лицо, что они ивановские ... Тут только одна семья была саамы, а там все почти были саамы, там были русские и коми, но в основном лопари ... В начале саамы туда приехали, а потом коми обосновались .. А саамы-то не любили с коми вместе жить ... А потом мы сено-то косили, так начали общаться с ними, возили почту, райды оттуда ездили, останавливались у нас, у дедушки. У нас как раз дом у магазина, заходили к дедушке, так и стали, через Краснощелье же возили груз ... Он их чаем напоит, все, они же видят, что человек принимает гостей ...» (Ж., 1936 г.р., родилась в тундре, к.-и.);

«Ивановские-то лопари лопари и есть. Ивановские-то вообще, там народ, тоже и ижемцы жили ... Но жили там, вот у них у них там не было туалетов, вот такого ... Дрова рубили прямо на крыльце, грязно было, и не запасали, как мы ... А потом сюда приехали и на наш лад стали ...» (Ж., 1929 г.р., ур. с. Баку Ижемскогор-на, Коми, к.-и.).

Ивановские вынужденные переселенцы независимо от этнической принадлежности воспринимались как «не свои», что выражалось в том числе в отношениях между детьми (в «неприязни краснощельцев к ивановским») и выделении им в пространстве села определенного места — в интернате и около него, «по эту сторону ручья». Одна из респонденток, вспоминает, что когда приехали в интернат доучиваться дети из других отдаленных сел — Каневки и Сосновки, их приняли не так, как чальмны-варрских, а приняли очень хорошо. «видимо, потому что мы целой деревней сюда переехали», — заключает она.

После того как в Ивановке закрыли школу (власти, видимо, рассчитывали, что люди «съедут» быстрее), какое-то время даже маленьким детям (начальная школа) приходилось жить без родителей и учиться в интернате в Краснощелье. Вспоминает моя информантка — вынужденная переселенка:

«Ивановские, конечно, отличаются. Все ивановские жили в интернате. Старшая сестра и брат жили в интернате, а у нас большая семья была, и когда школу в Ивановке стали закрывать, так пришлось сюда ехать <...> Я в интернате не жила, но я там постоянно торчала, потому что все мои подружки, вся ивановская детвора была там, и мы в интернате с утра до вечера. Мы там и питались, нас там кормили бесплатно. А потом просто дежурили, помогали ...» (Ж., 1953 г.р., ур. с.Ловозеро, к.-и.).

Таким образом, интернат, находясь в Краснощелье, можно сказать, был «островком ивановской жизни», где дети поначалу чувствовали себя как дома, а определение «интернатский» было тождественно «ивановскому». Заметим, что здание интерната «глазами (окнами — А.С.) на речку» сейчас не сохранилось, а рисунки учеников с его изображением остались (один из таких мне демонстрировали).

[78] Язык

Наши информанты считают, что раньше для оленеводов двух чальмны-варрских бригад (там тоже был колхоз) саамский и коми-языки были «основными языками в стаде», в противоположность краснощельским бригадам, где говорили и говорят на коми; ловозерским — в них говорят на саамском; каневским, в которых используют русский. Дело в том, что важным при определении основного, или «главного», языка того или иного сообщества (поселка) для респондентов, и не только пастухов, является язык бригад оленеводов в тундре.

Саамы в Ивановке, по словам переселенцев, все владели коми-языком. Причем даже в случае если родители оба были саамы или это была саамско-русская семья, то родители и дети, супруги могли общаться между собой на коми-языке. В отличие от Каменского погоста, Ивановка информантами-переселенцами воспринимается как коми-поселение.

Основными причинами выбора в пользу коми-языка в Ивановке для саамов, следует считать, во-первых, языковое окружение и большую численность носителей коми, а во-вторых, межнациональные браки. Также важен был престиж языка ижемцев как более успешной, богатой, «цивилизованной» группы. Следует учитывать желание быть принятыми в сообщество, если говорить о каменских саамах как переселенцах. Безусловно, имело значение и влияние языковой политики государства в отношении языков малых народностей: в конце 50-х — начале 60-х годов XX века в школе дети должны были отказаться от использования родного языка в пользу русского.

«Трудный», «некрасивый», «тявкающий» саамский язык, с точки зрения коми-информантов, было выгоднее заменить коми-языком еще и потому, что диалектов саамского много, «у каждого погоста свой язык», к тому же, как отметил один из респондентов, краснощельский саам:

«Ловозерских и варзинских [саамов] понять можно, а вот чальмны-варрских даже понять нельзя было, с ними даже по-хорошему не договоришься, по-русски приходилось». На коми же языке «все одинаково разговаривали и свободно владели ...» (М., 1941 г.р., родился в тундре, с).

Анализ полевых материалов показывает, что «бывшим ивановцам», живущим сейчас в Краснощелье, местные жители приписывают наличие своего, «ивановского коми-языка», который отличается от того варианта ижемского диалекта коми-языка, на котором говорят остальные. Сегодня, когда «бывшие ивановские» прожили в Краснощелье 40-45 лет, некоторые местные жители в их речи все равно замечают отличия. Происходит маркирование группы за счет выявления особенностей «ивановского разговора».

«Они очень интересно говорят на коми-языке, употребляя большое количество русских слов, добавляя к ним коми-окончания ... Ну, они, ивановские, вот почему-то у них это так встречается», «даже русскому человеку можно понять, о чем они говорят» (Ж., 1973 г.р., ур. с.Краснощелъе, к.-и.).

При этом им не отказывают в знании «нормального» коми-языка, но отмечается эта странная «привычка» вместо коми или русских слов использовать «ивановские».

Следует отметить непрестижность, низкий социальный статус «смешанного языка», он оценивается как «некрасивый», «неправильный», «его неприятно слушать», «они говорят шиворот навыворот», «это просто народ словотворчеством занимается» и т.д.

Таким образом, «свой язык» выходцев из Ивановки используется для проведения символической границы между «своими», то есть «местными», и [79] «другими» «пришлыми». Объясняются отличительные черты чаще всего именно происхождением этих людей: «потому что они ивановские" (сказывается сложившийся образ деревни).

Туристы

В Интернете я обнаружила проект «Туристическая деревня «Чальмны-Варрэ» (в районе на сегодняшний день действуют несколько баз по спортивном) рыболовству). Согласно этому проекту, предлагается «восстановить поселение и сделать туристическую саамскую деревню (комфортабельную, но в старинном стиле), вывозить туристов на рыбалку и охоту как в летнее, так и в зимнее время». В качестве «приманки» для инвесторов и партнеров прилагается финансовый план с определенной суммой дохода и, конечно, упоминаются «камни с петроглифами». Таким образом, конструируется образ Чальмны-Варрэ как «туристического объекта».

В Интернете можно найти множество отчетов об «экспедициях к сейдам» по маршрутам известных исследователей. «Ивановские петроглифы» и ближайшие «природные и культурные памятники, связанные с языческим прошлым саамов» предстают именно как туристические объекты. Чем не преминули воспользоваться областные турфирмы, которые занимаются организацией походов, для большего удобства и комфорта обеспечивая туристов экипировкой и техникой, предоставляя профессиональных гидов.

В качестве заключения

На оборотной стороне титула (фото) альманаха, посвященного восьмидесятилетию села Краснощелье, деревня Чальмны-Варрэ называется его «прародительницей»²⁴. На мой взгляд, «древность» и образ «лопарского поселения» — такой Ивановка представляется краснощельцам — достались ей «в наследство» от близлежащего саамского погоста. При этом Ивановка фактически просуществовала всего лишь порядка 50 лет, а основана была на четыре года раньше Краснощелья. Информанты называют Ивановку первым поселением, организованным Кольскими коми (если спросить их об этом напрямую или просто попросить рассказать историю переселения и обустройства ижемцев на Кольской земле). Можно говорить о неоднозначности восприятия Ивановки из-за наличия как ижемской, так и саамской составляющей.

Группа вынужденных переселенцев из Ивановки — несмотря на то, что эти люди прожили здесь уже 40 и более лет — отделяется краснощельцами из-за принадлежности к «другой» истории, а также из-за якобы имеющихся отличий в речи на коми-языке. Появление «испорченного коми языка» в Чальмны-Варрэх объясняется смешанностью населения и большой долей в нем саамов, в отличие от Краснощелья, которое всегда было преимущественно «ижемским». Конструируемый образ деревни, откуда происходят переселенцы, используется краснощельцами для того, чтобы отличить «нас» (местных) от «них» (неместных), а в конечном итоге, чтобы построить образ собственной группы.

Древние саамские святилища (и вообще образ всего саамского), петроглифы, природные ресурсы — богатые «рыбные места», и удаленность [80] от цивилизации привлекают сюда любителей путешествовать и желающих заработать на богатых туристах.

Для бывших жителей Ивановка прежде всего остается «домом». Сюда едут на могилы к родным, вспомнить свое детство и посмотреть на «камешки», за ягодой, разумеется, самой крупной и вкусной, какой нигде более не наберешь (в этом уверяли меня информанты-переселенцы). Выбор сюжетов, которые сохраняют» в памяти бывшие жители, осуществляется исходя из ситуации и с ориентацией на те образы, которые имеет поселение в глазах представителей других групп — краснощельцев, ученых, туристов. Так рождается «выгодный» им образ данной местности: «малая родина», первый населенный пункт, основанный Кольскими ижемцами, «туристический объект», «загадочное место», «рыболовный рай», место одной из главных археологических находок на Кольском полуострове.

Таким образом, память о прошлом — о ликвидированной деревне и «слава» местечка Чальмны-Варрэ — используется с позиции настоящего.

ОCR А. Шпаченко, 2012 г.

HTML И. Воинов, 2012 г.