[54]

VII.

Коммерческое значение нашего Севера.

Я не буду затруднять читателей приведением длинных статистических выкладок, еще более длинных “соображений” различных коммиссий, назначавшихся и оффициальными и неоффициальными путями с целию исследований этого вопроса, потому что, грешный человек, я не верю ни статистикам нашим, ни “трудам” этих коммиссий.

Я ограничусь, как и везде, только своими личными впечатлениями да приведением мнений лиц, потрудившихся на этой многострадальной окраине, старавшихся так или иначе принести ей пользу.

* * *

Жизнь идет, и время сглаживает воспоминания…

Но обязанность потомков помнить и чтить своих предков вообще, и в особенности таких, деятельность которых оставила яркий след в родной истории: это азбучная истина, и очень жаль, когда приходится убеждаться, что ее забывают.

Положим, современные события, чередующиеся с изумительной быстротой, не дают много времени для воспоминаний прошлого, — и современный “деятель” должен вечно суетиться, вечно спешить куда-то, вечно к чему-то стремиться…

Но, чтобы такая суетня не напоминала бега белки в колесе, современному деятелю надобно же когда-нибудь одуматься, посмотреть, оглянуться вокруг себя и назад. С этою целию, так сказать, — “для удобства почтеннейшей публики”, — и рассеялись у нас по всему лицу Руси Великой многочисленные ученые общества и учреждения: они-то, эти учреждения, казалось бы, и имеют целию хоть отчасти “восполнить” тот “пробел”, который является в современной общественной жизни вследствие вышеупомянутой суеты, — напомнить своим членам [72] что и когда делалось в данной области нашими предками, что делается нами, и что надобно делать впредь.

Когда Русский народ, все более и более сознавая исконную необходимость пробиться к морю-океану, делает все от него зависящее, чтоб эта вековечная мечта осуществилась, когда наше правительство, со своей стороны, тоже делает все возможное в этом направлении, хорошо понимая, что без открытого моря наше могущество никогда не будет полным, — тут-то бы и выступить нашим ученым обществам со своими тьмами тем заседающих в них Немцев, тут-то бы им и показать, что заседающие в них Немцы, и немецкого, и русского происхождения, едят русский хлеб не за то только, что позволяют производить себя в высокие чины, да принимают награды, тут-то бы им и доказать, что и они работают на пользу страны, их приютившей.

Куда там! Им не до того…

Они должны следить за деятельностью разных Шмерцев, устраивать юбилеи по случаю их лиллипутской деятельности, следить за Европой… Если же им придет на ум обратить внимание на какое-нибудь чисто русское дело, то разве лишь потому, что из него можно выкроить какой-нибудь барыш для какого-нибудь немецкого человека, и если они вздумают почтить вниманием кого-нибудь чисто русского происхождения, то не иначе как такого “тело которого родилось в России, однако дух всегда принадлежит короне французской”, как у сынка Бригадира…

В 1893 году исполнилось двести лет с того времени, как Великий Преобразователь России впервые сам ступил на вольные воды океана, с того времени, как Русские люди впервые начали сами строить корабли, способные плавать в заморские страны.

Мы видели, что и до Петра, в древнейшие времена, Русь была знакома с морем и морским делом, но потом мало-малу отстала от моря, и можно сказать, что ко времени Петра Русские, исключая Поморов, вовсе не знали моря и впервые вышли в океан с Петром, в 1693 году.

И это событие величайшей важности, от которого, по справедливости, ведут начало новой русской истории, прошло совершенно незамеченным среди современной сутолоки!..

Чтобы посильно почтить память Великого Царя, мы со своей [73] стороны позволяем себе привести здесь несколько строк посвященных вышеупомянутому событию, что, мне кажется, будет нелишним и потому, что самое это непостижимое неглижирование таким историческим моментом указывает, что его попросту забыли…

Мы все хорошо помним рассказы о том, как Разин сжег Орел, построенный Брантом, как Петр I в детстве боялся воды, как его излечил от этого дядька его, князь Голицын, как юноша-Царь нашел ветхий ботик, как велел его починить, как учился плавать на нем и т. д.

Помним мы, может быть, и дальнейшие шаги Петра в этом направлении: поездки по Яузе, по Просяному пруду, даже по Переяславскому озеру.

Но дальше, впредь до основания Петербурга, до войны с Карлом XII, до стрелецких бунтов, борьбы с Софьей, старобоярскою партией и т. п. — мы нечего не помним, или помним очень смутно.

А помнить, особенно русскому моряку, русскому судопромышленнику и мореходу, есть что!

Переяславское озеро было для Петра первою школой мореходства; но вскоре оно показалось ему тесным¹, он едет в Кубенское.

Когда же ему и здесь стало тесно, взоры его невольно обратились к единственному русскому морю, которое с незапамятных времен и до сего дня есть и было всегда свободным, почему и названо нашими предками — Белым². Здесь, из Архангельска, было давно прорублено окно, через которое Россия сносилась с Европой.

Сюда-то в 1693 году и поехал Петр. 30 июня 1693 года отдаленный север России в первый раз приветствовал своего повелителя. Петр I остановился на Моисеевом острове, в царских светилицах, приготовленных для его прибытия.

Из Архангельска он, со своими братьями, плавал на своей яхте к Терскому берегу, далее устья Поноя, к Трем Островам.

Это и была первая морская компания капитана Петра Михайлова… Его сопровождали голландские и английские купеческие корабли, и путешествие продолжалось шесть недель. [74]

Петр был в восторге; возвратясь в Архангельск, он осматривал город и особенно любил посещать биржу и гавань, где стояли иностранные корабли. В матросской одежде, он часто вмешивался в толпу веселых моряков, нередко пировал с ними и заключал с иноземными купцами контракты на доставку в Россию того или другого товара, то есть делал то же, что в последствии делал и в Петербурге.

Наконец, приказав архангельскому воеводе Апраксину на казенный счет снарядить, нагрузить товарами и отправить за море первый русский корабль, Петр I, 19 сентября, оставил Архангельск и в октябре вернулся в Москву.

Это послужило началом чисто русского мореходного судостроения, — и обо всем об этом теперь нигде ни слова!

Да, как далеко ушли мы от того времени! Тогда мы начинали сами строить суда, из своих материалов, сами ходить на них в океан, — а теперь мы продолжаем заказывать наши суда, и военные и коммерческие, за границей, и продолжаем отдавать и наше судоходство, и наши морские промыслы в руки иностранцев…

Пожалуй, и впрямь не следует нам вспоминать 1693 года: стыдно и совестно!

Да не посетует на меня читатель, если я теперь же помяну и о других двух путешествиях на Север: все, что делал наш великий русский гений, все, что написал он, все, о чем он мечтал, — все это может служить драгоценнейшим указанием, как поступать нам самим.

18 мая 1694 года Петр снова прибыл в Архангельск, причем от Вологды он ехал водой в малых дощниках.

29 мая он с боярами и архангельским архиепископом Афанасием уже отправился на яхте из Архангельска в Соловки.

Ветер был сначала благоприятный, но постепенно усилился и перешел в шторм. Самые опытные мореходы пришли в отчаяние; яхта уже была повреждена. Петр, видя неминуемую гибель, приобщился Св. Таин, но не потерял присутствия духа и продолжал своим примером побуждать других к борьбе.

Один из иностранцев, бывших с ним на яхте, прибавляет:

“Дав обещание, если представится случай и не воспрепятствуют государственные нужды, побывать в Риме и покло[75]ниться мощам Св. Апостола Петра, своего патрона, он равнодушно пошел к кормщику и с веселым видом ободрял всех”.

Кормщиком был помор, нюхчинский крестьянин Антипа Панов.

Изо всех бывших на яхте, только они двое и не потерялись. Петр подошел к нему и стал ему указывать, куда он должен направлять судно. Тогда Антипа сказал ему: “Поди прочь; я лучше твоего знаю куда правлю!” — и направил яхту в Унскую губу. Хотя вход в нее наполнен подводными камнями, но Антипа так хорошо знал вход в эту губу с моря, что успел спасти царя и всех бывших с ним от гибели и пристал у Пертоминского монастыря.

Как видно, тогдашние Антипы знали свои берега лучше теперешних многоученых моряков и умели ходить по своему страшному морю на таких “посудинах”, о которых теперь и понятия не имеют.

Этот же Антипа, ответ которого царю может сравниться с речами испанского маркиз Позы, дает нам пример того, как всякий командир судна должен относиться к своем делу: когда он у руля, ему никто не может указывать, — никто, — даже царь Петр, а не только какой-нибудь морской гоф-кригс-шнапс-вурст-рат из-за тысячи верст…

Так смотрел и Петр на это дело: когда он вышел на берег, то сказал Антипе: “Помнишь ли, брат, какими словами ты меня отпотчевал на судне?” Помор упал в ноги царю, но Великий поднял его, три раза поцеловал и сказал: “Ты не виноват ни в чем, друг мой, и я обязан еще благодарностию тебе за твой ответ и за твое искусство”. Переодевшись в другое платье, все бывшее на нем, измокшее до рубашки, государь пожаловал Антипе в знак памяти и сверх того определил ему пенсию до смерти³.

Так вот какие морские примеры имеем мы на заре нашей морской истории!

Потом Петр, поблагодарив Бога за спасение, облагодетельствовал Пертоминский монастырь и, сделав своими руками крест, поставил его на том месте, где вышел на берег. [76]

На этом кресте он собственноручно вырезал по-голландски: “Поставил крест сей капитан Петр 1694 г.”

В 1806 году этот крест, по Высочайшему соизволению на просьбу Архангельцев, церемониально перенесен из монастыря в Архангельский кафедральный собор.

После трехдневного пребывания, Петр, оставив область, благополучно прибыл в Соловки, внимательно осмотрел монастырь и остров и оказал всем великие милости.

Часовня на берегу моря и поставленный в ней деревянный крест до сих пор напоминают богомольцам о посещении Петром отдаленных Соловков.

13 августа Петр снова отправился в море на купленном им в Англии корабле⁴ и плавал за Святой Нос и далее Семи Островов. 22 он благополучно возвратился в Архангельск и 26 выехал в Москву.

Третье и последнее путешествие Петра на Север было в 1702 году, куда он прибыл, получив известие, что шведский флот приготовляется напасть на Архангельск.

Царь приехал в Архангельск с цесаревичем Алексеем Петровичем и пятью баталионами своей гвардии.

По прибытии сюда, он узнал, что Шведы оставили свое намерение нападать на север России, где их порядком проучили наши Поморы в 1701 году, а потому вздумал отправиться к шведским границам и пройти совершенно новым путем к Орешку, который около ста лет находился во власти Шведов под именем Нотебурга, а по взятии его Петром сталь называться Шлиссельбургом.

Выйдя из Архангельска 5 августа с эскадрой из 13 разных судов (в том числе только шесть было нанятых голландских и английских), Петр пошел к Соловкам. Но противные ветры задержали эскадру между островами Анзерским и Муксаламским, и только 10 августа они пришли к Большому Заяцкому острову — одному из Соловецких. Затем, снова осмотрев все на Соловках, царь 16 августа пошел к Нюхчи.

Отсюда Петр предпринял неслыханное до него путешествие: отпустив корабли, он отправился по новопроложенной лесами [77] и болотами дороге до деревни Повенецкой (ныне город) и велел за собой тащить две яхты с пушками; одна из них была из числа взятых у Шведов в Новодвинском сражении в 1701 году, а другая — подаренная царю Английским королем. Весь путь от Нюхчи до Повенца совершен был в 10 дней. Отсюда царь отправился на яхтах Онежским озером и Свирью до Ладожского озера. В октябре Орешек был обложен со всех сторон, сдался Петру, и отсюда в следующем 1703 году он пошел снова на Шведов; занял устья Невы и заложил Петербург. Замечательный пример перепускания военных судов из одного моря в другое, в обход неприятелю, к чему теперь стремятся и Немцы со своим Норд-Остзейским каналом и Французы со своею сетью речных каналов.

* * *

Такова, так сказать, краткая выписка из формулярного списка русского капитана Петра Михайлова, сделанная мною по сочинениям известного деятеля нашего на севере, М. Сидорова⁵ и Краткой истории флота, Ф. Веселого.

Что же Петр смотрел на севере, что там изучал, когда и теперь там, кроме мерзости запустения, ничего нет? спросят, может быть, меня лица незнакомые с тем, чем был наш север в то время, и чем он должен быть?

Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся опять к забытой истории этого времени, так как тот год не след нам забывать и по другим причинам.

Особенно должно его помнить наше всероссийское купечество, так как именно с этого года надо считать начало его вольного или невольного пересоздания по западному образцу.

Очарованный морем, иноземными порядками настоящего приморского города, каким был в то время Архангельск не только на бумаге, по учебникам географии, но и по своему действительному значению, по своей роли, — Петр во время первого пребывания в Архангельске, в 1693 году, часто посещал и иностранных купцов, и наших русских.

Сидоров говорит, что, по преданию старожилов архангель[78]ского немецкого общества, он даровал купцу Ферколену жалованную грамоту в знак своей благодарности за “открытие неизвестных дел в коммерции”, что же касается русских купцов, то не может быть сомнения, что они тогда впервые удостоились высокого внимания и милостей молодого царя: из его указов видно, что в 1693 году впервые⁶ награждены Баженины, имевшие близ Архангельска корабельную верфь.

В то же время началась и царская торговля.

Петр поручил иностранным купцам купить в Голландии торговый корабль и выписать из-за моря к будущему году сукна для войска, и в то же время двинскому воеводе Апраксину повелел начать постройку русского торгового корабля, чтобы на нем продолжать завязанные сношения с заграницей.

В 1695 году этот корабль был окончен⁷, царь прислал из Москвы ему “паспорт” и в то же лето отправил с русскими товарами за границу.

Д не подумает читатель, что это была какая-нибудь “игрушечная” торговля, в роде игрушечного флота на Яузе или потешных солдат Преображенского и Семеновского сел — далеко нет!

Говоря, что трудно, — вследствие пожара 1779 года, когда сгорела в Архангельске губернская канцелярия со всеми архивными древними записками, — проследить размеры этой торговли год за год, Сидоров приводит, для примера, известия о продаже товаров за четыре года: в 1701 году (девятый год царской торговли в Архангельске) продано из государевых товаров 3.946 пудов черной икры, 689 пудов [79] клея карлука, 80.156 пудов поташа и 4.621 бочек смольчуги; в 1703 году (одиннадцатый год царской торговли) — 6.302 пуда черной икры, 3.307 пуд. клея карлука, 3.334 пуда поташа и 2.036 бочек смольчуги; в 1705 году (тринадцатый год) продано 7.282 пуда икры, 1.512 пудов клея, 22.298 пудов поташа и 1.405 бочек смольчуги, и в 1709 году 3.519 пудов икры, 20.018 пудов поташа. 1.734 бочек смольчуги.

Из-за границы же привозили для царя: сукно, солдатские ружья и вообще “военные товары”, серу горючую, свинец и седла для конницы.

Кстати упомянуть здесь, что торговля эта кончилась в 1719 году, когда Петр повелел, вследствие достаточного развития самостоятельной торговли наших купцов, объявить все казенные товары, кроме поташа и смольчуги, “свободными для вольной торговли российских городов”. Поташ и смольчуга “оставлены под казенным ведомством для сбережения лесов от излишней утраты”.

Это двести-то лет назад, в Архангельской губернии!

А давно ли мы, многоученые, опустошали и сплавляли за границу целые лесные губернии, да и теперь еще, если сказать по совести, не знаем — беречь нам лес, или нет… Давно ли мы, в эпоху “великих реформ”, вместо того, чтобы самим строить купеческие суда, поощряли к тому иностранцев, отпуская им для этого с Севера свои леса, смолу и проч. по самым дешевым ценам⁸, а сами с сухопутья ввозили в Россию для военного судостроения дерево иностранное, платя за кубический фут 2-3 рубля.

На этот невероятный факт указывал г. Сидоров еще в 1872 году.

Пораженный всем, что сделал Петр с 1693 года для русского купечества и торгового судоходства, Сидоров восклицает:

“Начало русского торгового флота ознаменовано такими необыкновенными явлениями, каких нельзя отыскать в истории других народов. Русский Царь приезжает в чужую землю, поступает, под именем Петра Михайлова, на купеческую корабельную верфь, работает, как простой плотник, и изучает [80] кораблестроение. Он подает высокий пример своим подданным: на своих кораблях отправляет товары за границу, покупает для образца⁹ корабли за границей и строит свои в Архангельске. Посещает Архангельскую биржу, как купец по своим торговым делам, и беседует с голландскими корабельщиками, ходя с ними рука об руку. Три раза плавает по Белому морю и один раз входит в Северный океан за Святой Нос и далее Семи Островов. Посещает три раза корабельную верфь первого кораблестроителя, купца Баженина¹⁰, и гостит у него по нескольку суток. В каком государстве мы можем указать на государя, который бы был искусным лоцманом?”

Любовь к купцам и мореходам была у Петра так велика, что он ставил на купеческие корабли почетные гвардейские караулы…

Нет, не должно бы всероссийское купечество забывать царя Петра Первого!

Кажется, вышеизложенного было бы довольно, чтобы мы, вообще чрезвычайные любители всяких юбилеев и празднований “дней событий”, вспомянули добрым словом царя-преобразователя… Но, кажется, история задалась целию особенно подчеркнуть нашу “забывчивость” и невнимание к памяти славных предков, и приурочила к 1693 году еще целый ряд важнейших событий, из которых каждое заслуживает, чтоб его помнили.

Между прочим, по части военной обороны нашего Севера, — о чем приходится, к стыду нашему, и теперь “вести полемику”, доказывая необходимость этой обороны для России, — Петр I имел как мы выше видели, совершенно ясный и исполнимый план.

Именно в этом году, по свидетельству Витсена, Петру и пришла мысль заложить крепость на Новой Земле.

Вот, стало быть, откуда идет идея устройства военного порта на Севере, и напрасно, следовательно, нас, только при[81[верженцев ее, наши противники обвиняют в стремлениях к каким-то новшествам!

Но, может быть, и гений Петра ошибался, и такой крепости строить не надо?

Читатели знают наше мнение, и я ограничусь тем, что приведу здесь выдержки из доклада М. Сидорова в Обществе Содействия Русской Промышленности и Торговле “О необходимости оградить права собственности России на Карское море”.

Доклад этот читан в 1871 году, то есть, скоро может праздновать свое двадцатипятилетие, но сообщаемые в нем факты так подходят к тем, которые совершаются и теперь, что его можно было бы снова прочесть с некоторыми изменениями. Разница теперь против того “времени великих реформ” только та, что, слава Богу, мы начинаем вспоминать, что Русский Царь “всея северные страны обладатель”, а в то время, продав американские владения, сделав Шпицберген “нейтральным”, у нас возбуждались даже вопросы те только о правах иностранцев на Новую Землю, но даже… на Карское море и близлежащие острова, и приходилось доказывать, как делает Сидоров, что таких прав не существует!

“Печорцы, промышляющие морских зверей на острове Вайгаче, просили управляющего делами Печорской Компании, г. Никитина, при отъезде его ныне из Печорского залива в Петербург, ходатайствовать о защите их противу произвола и господства иностранцев на острове Вайгаче и вообще в Карском море¹¹. В Архангельских Губернских Ведомостях была напечатана статья, в которой высказывались на иностранцев жалобы промышленников и других уездов Архангельской губернии, производящих промыслы при берегах острова Новой Земли. В ней было объяснено, что, в то время, когда наши гавани еще замкнуты льдами, иностранцы приходят иногда тремя месяцами раньше русских промышленников к нашим островам: Новой Земле, Вайгачу и другим, и выбивают у берегов этих островов и на наших морских прибрежьях — моржей, тюленей и других морских зверей. От такой несвое[82]временной охоты морские звериные промыслы очень скоро не будут приносить значительных выгод, а впоследствии, совсем прекратятся, потому что иностранцы истребляют маток во время их беременности, или тогда, когда детеныши их не могут еще жить без матки. От этого много теряют русские промышленники: бывали случаи, что у них увозили оставленную добычу. Если подобные жалобы русских поморов, которые ловят рыбу около Мурманских прибрежий, где постоянно находятся наши исправники и становые, найдены были справедливыми в 1870 году, когда плавали там наши военные пароходы, то можно себе представить участь русских промышленников на наших необитаемых островах! У наших промышленников небольшие суда, на которых по нескольку человек рабочих; между тем, как иностранцы отправляют в Северный Океан более значительные суда. И потому сопротивление наших промышленников иностранным невозможно, и последние обращаются с ними, как с заезжими людьми в чужие страны.

Сколько плавает судов и пароходов иностранных около Новой Земли и, вообще, в Карском море — имеем сведения из шестой и девятой книжек Географических Известий доктора Петермана. Он, между прочим, пишет:

“В 1870 году вышли из южной Норвегии на север к Новой Земле на звериные промыслы восемнадцать судов и добыли они на 247.505 специев-талеров, то есть, почти на 400.000 рублей; чистого барыша получено на каждое судно более 8.000 рублей. В 1871 году из одного небольшого города Гаммерфеста вышли в Ледовитое море шестьдесят два судна, в 887 комм. ластов, с командой из 480 человек; чистого барыша получено на каждый вложенный в дело рубль по 84%. В нынешнем году строится много новых пароходов для тех же предприятий, так что в будущем 1872 году предполагается из одного города Тенсберга (к южной Норвегии) выслать новых девятнадцать парусных и десять паровых судов”.

Такое беззащитное, можно сказать, плачевное положение нашего севера и самой главной промышленности там коренных Русских отнимает у них последнюю возможность к заработкам и, следовательно, к исправному платежу государственных повинностей. По необходимости, наши поморы мало по малу перестают плавать в Карское море и к Новой Земле; а вме[83]сте с тем год от году слабеет наше морское звероловство и падает северное мореходство!

Общество наше приняло на себя великую обязанность содействовать промышленности в нашем обширном отечестве.

Осмеливаюсь обратить его внимание на наш север, откуда иностранцы добывают громадные богатства, — не десятки и сотни рублей, а тысячи, и даже — сотни тысяч! Наживают в два месяца на употребленный капитал почти рубль на рубль; между тем, как внутри нашего отечества мы не пренебрегаем и такими промыслами, которые доставляют только 10%. Отчего мы не пользуемся богатствами наших северных морей? От неправильного взгляда наших ученых и местных администраторов, может быть, и от излишней заботливости об участи морских промышленников; а главное — от недостатка покровительства и капиталистов, которые решились бы затратить свои капиталы на морские промыслы на Севере”.

Потом идет обстоятельная защита прав России на Карское море, — защита, вызвавшая в то время грозную бурю против почтенного русского патриота Сидорова, которого бранили всеми словами богатого лексикона ругательств процветавших тогда “толстых” либеральных органов!...

Далее, он приводит перевод статьи капитана Якова Мельсона, напечатанной в LIX книжке Mittheilungen Dr. Петермана, за 1871 г., где, между прочим, говорится, что Норвежцы и другие иностранцы, говоря о своих планах и намерениях, даже не думают о России и ее правах, поскольку эти планы касаются чисто морской и островной ловли, и даже говоря о береговой ловле откровенно пишут, что “еще бóльшее значение (чем тюлений и дельфиний ловы) имеет ловля белухи, которая доставляет лучший жир, чем дельфин и тюлени”. “Эта ловля производится посредством особенных сетей, которыми животные притягиваются к берегу, где их и убивают. По моему мнению, при этой ловле, которая, при теперешних способах, непременно должна производиться на берегу, есть одна дурная закорючка, именно, что в один прекрасный день Самодержец Всероссийский может запретить нам ловлю на своих берегах¹². При ловле же тюленей и дельфинов этому запрещению подвергаются гораздо в меньшей степени, так как [84] она производится чаще всего на льдах, которые простираются от берега иногда на целую милю, и это еще вопрос: может ли иметь ту же силу территориальное право?”

Сидоров заключает свой вопль-доклад словами: “Не знаю какое впечатление произвело на вас, милостивые государи, чтение этой статьи; но что касается меня, то мне грустно, что о Русских, которым принадлежит море, где производится такая выгодная охота, иностранцы даже не упоминают. Так мы упали, как моряки, и как промышленники! Норвежцы опасаются только соперничества Англичан, но у них нет мысли о том, что одни русские подданные имеют право на звериные промыслы в северных морях. Стóит ли им обращать внимание на какое-нибудь небольшое русское промышленное судно¹³ с несколькими рабочими! И кто их защитит? Для защиты русских промыслов на всем громадном протяжении Северного Океана нет у нас ни одного военного судна” и т. д.

Доклад этот, повторяю, не новость, но, как видно, действительно “ново лишь то, что основательно забыто”!

В предвидении таких-то фактов гений Петра и искал места, где бы устроить крепость на севере, и принужден был остановиться на Новой Земле — ближе к Швеции нельзя было, слишком опасная была она соперница в то время. Когда же мы приведем план “величайшего в мире Царя” в исполнение?

Пора бы, кажется. Ведь этот план в этом году мог бы отпраздновать двухсотлетие своего существования!

Из вышеприведенного видно, как смотрел Великий Петр на наш Север, как он смотрел на развитие там торговли и промыслов и пр.

Приведем здесь и еще слова того же Сидорова¹⁴. Говоря про наших соседей, он пишет: “Там убеждены, что сила военного флота зависит от развития купеческого, и что польза, приносимая первым, соразмеряется услугами, оказываемыми второму.

Почти не было еще таких случаев, чтобы мореходные народы оказались слабыми в войне, или в денежном отношении, но было много таких, когда небольшое мореходное государство побеждало сильное: в XVI веке маленькая Голландия, сильная только торговым мореходством, победила сильнейшее тогда [85] европейское государство — Испанию. Последняя ошиблась в своих расчетах: она обратила все свои усилия на устройство военного флота, который обыкновенно истощает народные силы, а не на торговый, который увеличивает их в громадных размерах.

Президент Северо-Американских Соединенных Штатов, Грант от 24 марта 1871 года препроводил в конгресс чрезвычайное послание, в котором говорится об упадке торговли Северо-Американских Штатов. “Для нашей нации унизительно”, пишет президент, “что мы кроме пассажирских денег платим иностранцам ежегодно 20-30 миллионов долларов за перевозку, которая должна бы производится на американских судах, снабженных экипажем из Американцев. Эти деньги отнимаются от дохода нации, и про них сказать ничего иного, как только то, что они брошены в море. Нация, обладающая такими великими источниками вспомогательных средств, какие имеются у Соединенных Штатов, непременно должна принять полное участие во всемирной торговле. Всякая отсрочка только увеличит убыток и затруднения, с коими сопряжено достижение цели. Я вынужден просить о скорейшем решение этого дела, потому что, хотя наступила весна, а никаких контрактов о постройке судов еще не заключено в ожидании, что сделает конгресс; при дальнейшем же промедлении конгресса и все предполагаемые постройки кораблей нельзя будет кончить до зимы, следовательно, пропадает еще год даром. По моему мнению, это дело весьма важное, касающееся всех интересов страны. Судостроение и судоходство приводят в стране в обращение огромные капиталы, доставляют занятие многим тысячам людей, создают домашний рынок для сбыта сельских, ремесленных и фабричных произведений и изменяют торговый баланс в нашу пользу ровно на ту сумму, которая является платою американским кораблям за фрахт и провоз пассажиров. Далее мы чрез увеличение торгового флота получим перевес на море, неоценимый в случае внешней войны. При начале последней войны американский военный флот состоял менее, чем из ста судов в 150.000 тонн с 8.000 экипажа. Но из торгового флота, который служил источником общественного благоденствия, для которого ничего не тратило правительство, мы взяли для подавления мятежа 600 кораблей, поднимавших один миллион тонн груза и [86] 70.000 матросов. Вот чем доказывается, сколь важен торговый флот в военное время и какие средства он может доставить для обороны государства”.

Я привел мнение о торговом флоте представителя одного из самых промышленных государств с тою целию, чтобы доказать, как высоко ценят его даже те государства, которые далеко опередили нас в промышленном отношении. Обратим внимание на то, как смотрят на торговый флот европейские государства.

Норвегия 72 процента всей своей торговли производит на норвежских судах, и только 28% остаются для всех чужих флотов вместе¹⁵; Пруссия перевозит только 55%; Франция — 35%; Англия — 65%; Северо-Американские Соединенные Штаты 70% и Россия едва ли 4% своих грузов на собственных судах.

В доказательство того, что торговый флот приносит большие выгоды, укажем на Мекленбург. Там нет ни леса, ни железа и никаких других материалов для постройки кораблей; между тем как кораблестроение год от году увеличивается, — торговый флот умножается, хотя судостроение и обходится там дорого.

Во Франции приняли за неоспоримую истину, что моряки и промышляющие на воде — люди более способные к службе на военном флоте, нежели другие.

Г. Вольдемар, который занимался исследованием морского дела, в своей замечательной книге: “Как обеспечить будущность нашего морского дела?” по изложении всех доказательств, сколько важен торговый флот в военное время и какие средства он может доставить для обороны государства, заключает: “Исход может быть только один — приобретение значительного числа ловких отечественных матросов торгового флота. Имея их в достаточном числе, мы можем ими пользоваться в военное время, а в мирное они нам будут стоить или мало, или ничего. Вот единственный исход при грозящем, может быть, будущем, особенно на Балтийском море. Следовало бы уже не медлить, чтобы затем не было слишком поздно.” — “Хотя я и хорошо знаю”, продолжает г. Вольдемар: “что вся эта тема не нравится, да и не может [87] нравится некоторым, находящимся в ведомстве нашего Морского Министерства, но, в виду, грозящей, может быть, уже очень недалекой будущности, я осмеливаюсь повторить здесь сказанное мною в другом месте относительно этого капитального вопроса, которому большинство у нас, по старому, еще желает во всяком случае придать самое маловажное, самое незначительное значение.”

После сказанного, в виду совершающихся событий, ничего более не остается, как согласиться с мнением г. Вольдемара и принять за истину то положение, что для славы нашего военного флота нужен прежде всего флот торговый, как питомник для образования моряков.

Все это и понудило Сидорова заняться устройством общества, которое имело целию создать русский коммерческий флот в северных морях. Но для того, чтобы составить понятие о том, как возникла мысль об акционерном обществе, считаю небесполезным рассказать, так сказать, историю составления проэкта устава; тем более, что, по моему мнению, она поучительна для последующих деятелей.

В III-м отделении Вольного Экономического Общества, когда был председателем его покойный С. С. Лашкарев, рассматривались разные вопросы, касающиеся отечественной промышленности и торговли. Там между прочим читана была, в 1866 году, записка М. Сидорова о положении Севера России, которая потом была напечатана в Русском Вестнике. Она подала повод к многим рассуждениям в отделении, из которых и составилась целая книга Беседы о Севере России, изданная В. Долинским. Многие лица — и члены отделения, и не-члены — убедились, что на нашем Севере, богатом естественными произведениями, особенно морскими, не могут развиться разные промыслы до значительных размеров без содействия целой России. Изыскивая средства помочь Северу, а, следовательно, и принести посильную пользу нашему отечеству, С. С. Лошкарев остановился на мысли, что необходимо учредить акционерное общество для устройства русского торгового флота на Севере. Но так как акционерные общества, которых много было учреждено у нас в начале царствования Александра II, не оправдали доверенности акционеров и в настоящее время трудно составить общество, то С. С. Лашкарев хотел узнать: найдет ли он в нашей публике сочувствие к акционерному [88] обществу торгового флота. И потому он сделал объявление в газетах, в которых просил лиц, сочувствующих учреждению общедоступного акционерного общества для устройства русского торгового флота, прислать к нему свои заявления. 10 августа 1868 года в газете Деятельность он поместил следующее объявление:

“Лицам, выразившим сочувствие устройству русского торгового флота. Около 300 лиц выразили сочувствие учреждению общедоступного акционерного общества для постепенного устройства русского торгового флота и готовность принять посильное участие в этой компании. Согласно объявлению, напечатанному в Петербургских Ведомостях и других газетах, в настоящее время представляется полная возможность приступить к составлению устава этого общества. Но предварительно желательно было бы, чтобы гг. сочувствующие заявили письменно свои взгляды на способ успешнейшего осуществления этого предприятия; и потому приглашаются в течение месяца, то есть, до 15 сентября, сообщить С. С. Лашкареву, на Литейной, дом № 52, свои мнения относительно главных или основных положений устава, а если угодно, то прислать и целые проэкты устава”.

1 ноября было первое собрание лиц, заявивших сочувствие учреждению акционерного общества для устройства русского торгового флота. С. С. Лашкарев, предложив обсудить главные основания устава, указал на статью, помещенную в № 143 Деятельности. Прочитана была статья Студитского, а потом корреспонденция из Череповца, об учреждении товарищества на паях для постройки торгового мореходного судна. Собрание выразило полное сочувствие И. А. Милютину, присутствовавшему в собрании. В нем присутствовало до 70 лиц из разных сословий. Избрана была коммиссия для составления проэкта устава акционерного общества. В нее выбаллотированы были преимущественно лица, на которых обратил внимание председатель собрания, то есть, С. С. Лашкарев. Одно лицо, которое получило больше всех голосов, хотя и не отказалось тут же от той чести, которую удостоило его собрание, не приняло никакого участия в составлении проэкта устава. Если бы оно отказалось в собрании, то, без сомнения, избрали бы другое лицо. К сожалению, мы не привыкли еще относиться к общественным интересам с должным вниманием и считаем себя в праве [89] не исполнять обязанностей, возложенных на нас обществом, даже не уведомляя об этом то общество, которое нас избрало.

Каждую неделю собиралась коммиссия. С. С. Лашкарев приглашал и разных посторонних лиц; приезжали в коммиссию: и директор одного общества, и известный писатель о мореходстве, и самый опытный в России строитель кораблей, и морские офицеры и штурман. Но, к сожалению, не каждый раз собирались все члены коммиссии; замечательно, что только один член коммисси, без сомнения, кроме председателя, не пропустил ни одного заседания. И потому неудивительно, что дело подвигалось очень медленно: в одно заседание обсудят какие-нибудь параграфы, а в следующее, когда приедут другие члены, опять начинается рассуждение о том же. Работа длилась шесть месяцев; а надобно сказать правду, что не теряли времени: рассуждали с восьми часов до двенадцати и иногда до двух. Сообщаю эти подробности, которые, по видимому, не имеют никакого значения для того, чтобы доказать, что мы еще не привыкли заниматься общественными делами с таким же вниманием, как своими собственными. Мы забываем, что от общественной деятельности зависит благосостояние государства, а, следовательно, и нас самих, как членов этого государства. Скажут: какую же пользу принесли работы коммиссии? До сих пор никакой, потому что о них ничего не говорилось даже в газетах, в которых сообщаются разные известия. Решено было в начале заседаний не сообщать сведений до тех пор, пока коммиссия не выработает проэкта окончательно. А между тем приехал один из членов коммиссии из Москвы и сообщил, что за мнениями ее следят даже в Париже и что ему рассказывали даже то, о чем в ней говорили. Конечно, при этом сообщении все члены переглянулись, посмотрели друг на друга и ничего не сказали. Может быть, каждый из них подумал, каким мы важным делом занимаемся; конечно, это польстило самолюбию каждого. Но никому не пришло на мысль сделать очень незамысловатый вопрос: кто же из нас, господа, сообщает эти известия? Полагаю, что это не выдумка; иностранцы зорко следят, чтобы мы не предпринимали никаких обширных промышленных предприятий. Они усиливаются убедить нас, что не следует нам заниматься промышленными делами; это дело [90] бедняков. Можно сказать и успевают. “Стоит ли вам, богачам, заниматься таким ничтожным делом”, говорят они: “Ваше назначение гораздо выше: вы можете только наслаждаться жизнию и восхищаться произведениями гениальных писателей. Предоставьте промышленные дела нам; в вашей стране много сокровищ, которые еще не истощены, а у нас уже мало. Мы будем работать для вас”.

Все приняли сообщенное известие к сведению и решили усилить свою деятельность. После этого работы коммиссии, должно быть, пошли быстрее? Нисколько: реже и реже члены стали являться в коммиссию; видно, убоялись иностранцев…

Наконец проэкт кончен. С. С. Лашкарев придавал такое значение этому труду, что говорил многим: “мне учредить бы только акционерное общество и я умру спокойно”. В мае 1869 года Лашкарев опять пригласил сочувствующих учреждению акционерного общества торгового флота; собрались уже не семьдесят, а только человек пятнадцать. Некоторые предлагали подвергнуть проэкт рассмотрению в сентябре, но одни из членов коммиссии сказал, что если проэкт будет рассматриваться так же, как он составлялся, то есть, в одно заседание придут одни лица, а в другое — другие, то для этого нужно несколько лет. И потому он отказывается от всякого участия. Тем дело и решилось. Проэкт подписали только следующие лица: С. С. Лашкарев, А. П. Гутман, Ф. Д. Студитский и М. К. Сидоров. С. С. Лашкарев представил его на рассмотрение в мае 1869 года в Министерство Финансов — и 1 июня он умер скоропостижно. После шести недель, бумаги покойного по этому делу отправлены были к А. А. Гутману, как к второму лицу, подписавшемуся под проэктом. В сентябре А. П. Гутман собрал членов коммиссии и объявил, что решено отправить проэкт на рассмотрение в Министерство Внутренних Дел и Военное; в Морское же Министерство он был представлен и оно выразило большое сочувствие к идее, но сделало много замечаний. Собравшиеся лица поручили А. П. Гутману ходатайствовать об утверждении устава акционерного общества. Ходатайствует ли он об этом — неизвестно; по крайней мере другие учредители не получили об этом никакого известия.

Так дело дальше разговоров и “выработки устава” и не [91] пошло, не смотря на то, что это было время всяческих “концессий” и “обществ”.

Но, ведь, были же осуществлены какие-нибудь из этих начинаний?

Да, были.

Тот же Сидоров, не жалея средств и времени, старался завести у нас и китоловную компанию, и связать Сибирь морским путем с Европой и пр. и пр. и все его благие начинания, вследствие нашей косности, разбивались в самом начале или, просуществовав немного, прекращались.

Что же тому за причина?

Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим, что делается по части промыслов у нас на Мурмане в настоящее время, заметив, что, хотя интерес к морю и морскому делу и растет за последнее время, можно сказать, не по дням, а по часам, но этот его рост кажется нам не совсем нормальным, и вот почему. Когда то или иное общественное явление действительно достигло такой стадии своего развития, что начинает интересовать всех и требовать скорейшего разрешения связанных с ним вопросов, то интерес этот не идет скачками, вопросы эти не решаются с плеча, а составляют предмет глубокого и всестороннего изучения. Если же с данными общественным явлением все вдруг начинают носиться, все вдруг начинают сыпать специальными терминами, относящимися до этого явления и, подчас, дальше терминов не идут, — то это значит, что просто настала мода такая, как наставала мода на Буланже, на Гарибальди, на братушек, хотя большинтсву не было решительно никакого дела до того, кто восторжествует, Гарибальди или Австрийцы, Буланже или оппортунисты. Так и с морским делом и связанными с ним вопросами.

Почти каждая газета теперь толкует о море, о развитии нашего флота, о покровительстве нашему каботажу, о портах, гаванях, боевых единицах и т. д. В каждом “салоне”, сколько-нибудь претендующем на современность, ведутся разговоры на эти же темы, и даже некоторые наши “специалисты”, обыкновенно не занимающиеся ничем, кроме приказов, да описаний рейдового времяпровождения вечно “готовящихся к предстоящей компании” судов, начинают делать удивленные глаза, смотря на такую деятельность своих сухопутных коллег и, не будучи в силах сказать что-либо по этому поводу, [92] драпируются в тогу своего величия, достигнутого цензовым плаванием между адмиралтейским шпицем и книжною лавкой в Кронштадте.

Тем ценнее всякая дельная статья, всякое живое слово, кем бы оно ни было сказано. Мода пройдет, и тогда всякий дельный труд послужит фундаментом, на котором и вырастет наше знакомство с таким важным фактором государственной жизни, как море и морское дело.

Наш взгляд на иноземную “колонизацию” наших окраин, — колонизацию, в которой гораздо более подходит название захвата, — достаточно известен; также известны и доводы противников национальной внутренней политики, живописующих прелести всеобщего уравнения народностей, населяющих наше обширное отечество.

Тем ценнее для нас невольное признание именно со стороны этих противников великого принципа “Россия для Русских”, — признание того, как наши окраины только расхищаются и захватываются иностранцами, а вовсе не колонизуются.

Г. Н. Максимов¹⁶, приводя многочисленные примеры бессовестной эксплуатации наших Поморов Норвежцами-колонистами, говорит:

“Итак, мы видим, если судить по Норвежцам, поселившимся на Мурманском берегу, что они не приносят с собой в Россию культуры, которою кичатся у себя дома. Они не упорядочивают ни экономических отношений, ни типов промысловых судов, ни способов улова. Они пользуются только случаем, эксплуатируют безжизненность Поморов, при недостатке их энергии, оставляя все по-старому, как это было заведено русскими стариками, и рвут плод от льгот беспошлинной торговли, предоставленных колонистам и фактористам Мурманского берега. А несчастным промышленникам еще хуже живется, нежели у русских-хозяев. С каждым новым шагом вперед на пути изучения экономических явлений, я убеждался более и более, что ропот и жалобы на судьбу совершенно понятны в устах Помора”.

Далее, автор указывает, что пример Норвежцев и их “просветительная деятельность”, в смысле развития хищинче[93]ства, не остались без подражания со стороны русских колонистов, и это было едва ли не единственное, что принесли нам иностранцы:

“Колонистам (без различия национальностей) предоставляется право беспошлинной торговли заграничными товарами, необходимыми для промышленников, как-то: чаем, сахаром, веревками, дождевиками, теплыми фуфайками и т. д. Колонизация началась, когда еще не было запрещения привоза на Мурман спиртных напитков. Было время, когда на Мурмане привозом спиртных напитков наживались огромные состояния. Факторист Дарлин, например, выручал в какие-нибудь три месяца около 7.000 рублей, причем получал эти деньги треской по 40 коп. пуд, тогда. как настоящая цена ее доходила до 75 коп¹⁷. “Жажда быстрого обогащения на счет норвежского рома и русской водки брала верх над всеми чисто сельскохозяйственными или домашне-обиходными соображениями. И вот, когда поселились первые колонисты в Гаврилове и Териберке, то каждый дом колониста обратился в кабак. Пьянство происходило день и ночь в летнюю пору; Поморы брали беспатентные кабаки штурмом”. Такова “благодетельная колонизация цивилизованных наших соседей”…

Автор, по видимому, сам флотский офицер: во всяком случае, он морское дело знает. Это позволяет нам сослаться на его свидетельство, что “для устройства порта можно выбрать лучшее местечко (чем Владимирский порт, на который почему-то указывают некоторые), какими изобилует западная¹⁸ часть Мурманского берега. Но надо помнить, что у нас нет лоции Ледовитого Океана и Мурманских берегов, а труды Рейнеке и Литке по настоящим временам устарели: поэтому морякам предстоит работа посерьезней инженерной, если мы за[94]хотим сделать выбор места для порта правильно; полагаться же на показания местных жителей нельзя, во-первых, потому что на море здесь народ пришлый, проживающий в Мурмане только летом; во-вторых, жители живут в глубинах бухт и следят за явлениями на берегах океана в зимнее время года. Но финские колонисты могли бы дать составителю лоции кое-какие толковые показания”.

Совершенно верно! И чем плавать по Сиднеям и Рио-де-Жанейро, да швырять по “заграницам” миллионы русских денег, лучше было бы, если бы мы занялись составлением лоции наших побережий.

Право, пора ведь!

Сошлемся на “случай” с Витязем. Рассказывают, что лоция наших Тихоокеанских побережий и тамошние карты (которые наверно считаются при этом “секретными”) таковы, что, когда пришлось по ним определять положение судна, то оказалось, что “Витязь” находился не на воде, а на берегу. Si non e vero, но очень похоже на истину. Не даром, вслед за Витязем, в тех же водах погиб и Владивосток…

А Царевна, терпящая аварию в то время, когда имеет счастие нести на себе все Царское Семейство, — несмотря на то, что идет с лоцманом!

А Русалка?..

Нет, господа цензовые моряки, пора, очень пора подумать о своих собственных водах и берегах. Самое всестороннее знакомство с прелестями “заграницы” никогда не даст понятия о наших многочисленных Мурманах, Татарских заливах и пр. — оно даже, как каждый год приходится убеждаться, не дает знакомства с излюбленною Маркизовою лужей, где “отбывают цензы на судах разных рангов”. Ведь надо же подумать о возможной в будущем войне, что же будет тогда, когда совсем не будет ни лоцманов, ни маяков, ни возможности отстаиваться в бурную погоду по разным портам, а придется ходить в виду неприятеля во всякую погоду, зная, что у него есть карты. Да не “секретные”, — “времен очаковских и покоренья Крыма”, а настоящие и верные.

Чтобы покончить с интересною статьей г. Максимова, приведем здесь его слова о причинах наших неудач на Севере.

Всякому хорошо известно, что такое “покрут”, какова его работа, отношение к хозяевам, заработок, а из вышеприве[95]денных примеров деятельности колонистов видно, куда этот заработок идет.

Что же за причины неудач “старшего брата”, интеллигентного русского предпринимателя, который сальных свечей не ест, кабаков штурмом не берет, как делает то брат младший, а напротив, вооружен специальными знаниями, побывал за границей и добросовестно, по своему мнению, изучал тамошний быть и условия производства, настолько добросовестно, что считает себя в праве стоять во главе того или иного миллионного предприятия и быть как бы пионером русской промышленности.

Неудачи эти заставляют задуматься не только сами по себе, но и как характерные иллюстрации того, с чем современный моряк идет на Север и чего от него хочет. “Что же касается китоловного завода, то это предприятие не удавалось на Мурманском берегу. Вообще китоловный промысел в Ледовитом Океане перестал давать огромные барыши, каким он славился в былые времена. Норвежцы однако продолжают его. Маленькие пароходики с пушкой на баке и с круглыми балкончиками для наблюдения на фор-марсе, шныряют весной вдоль берегов Финмаркена, а летом вокруг Норд-Капа, и возвращаются часто с добычей. Киты появляются в океане. Они подходят весной очень близко к берегам Финмаркена. Мен неоднократно приходилось видеть их фонтаны и спины, слышать даже их фырканье при кувыркании в воде, когда я выезжал, в бытность мою в Норвегии, на рыбный промысел. Киты плавали спокойно среди ёл и скрывались в воде только в случаях появления китоловного парохода, приближение которого они удивительно умеют замечать издали. В других случаях их плавание среди ёл рыбопромышленников не представляло никакой опасности. Это удивительно кроткие животные. Приближение кита к нашему листер-боту возбуждал обыкновенно веселое настроение у рыбаков. У одного из них была труба. Он выносил ее на палубу из каюты и начинал трубить, при общем смехе, когда кит приближался к листер-боту. Но труба не пугала кита. Он не обращал на трубные звуки никакого внимания, продолжая идти своею дорогой…

Итак, киты в океане есть, да и сомневаться в этом нечего, — ведь даже Наездник захватил одного в этом году.

Но наше полное незнание собственных берегов и желание во что бы то ни стало копировать столь усердно изучаемую [96] нами “заграницу” с ее миллионными компаниями на американский манер, — сбивает нас с толку и ведет к разорению.

“На Мурманском берегу никогда китов не замечают. И не мудрено: зачем они будут подходить к Мурманским берегам, когда мойва (маленькая рыбка, которую питается кит) туда не подходит, если судить по тому, что она ловится в исключительных местах, и только на западной стороне Мурманского берега?”

Но мы не смотрим на такие пустяки, как какая-то “мойва”, да наверное и не знаем, что это за штука, — где же нам — впору помнить все эти “тюрбо” да “соли”, которые мы изучали за границей, и вот результаты.

“Первый китоловный завод на Мурмане был основан в Арагубе, в 15 верстах от острова Еретик, в 1883 году, на средства, главным образом, миллионера Шереметева и его товарищей. Постройка салотопенного завода обошлась в 80.000 рублей, а гуанного¹⁹ во 120.000. Администрация обзавелась двумя пароходами, купленными в Христиании за 160.000 крон. Пароход Покров был длиной 80 футов и имел машину в 30 сил. Во главе администрации стояли два флотские офицера. Управляющий получал 12.000 руб. в год, его помощник — 6.000 рублей, конторщики получали до 1.500 руб. Разъезды и содержание относились на счет хозяев. Администрация пребывала на Мурмане только летом, а на зиму все уезжали в Петербург²⁰. Содержание администрации в год стоило до 25.000 рублей. Управляющий задался целию, чтобы пароход Покров в первый год плавания убил 30 китов, а Елена — 20. Промысел начался в 1884 году. Стрелками были приглашены Помор Постников и Норвежец Ганзен. Постников был и капитаном, и стрелком. Он получал 1.200 руб. в год и 15 рублей за убитого кита. В первый год эксплуатации, с Покрова убили 10 китов и с Елены — 7. Общий расход эксплуатации стоил 100.000 руб. На второй год на Елену при[97]гласили нового стрелка, Ульсена (Норвежца), а на Покров назначили Ганзена. На второй год, то есть в 1885 году, убили 40 китов больших и малых. Каждый кит оценивался в 1.200 руб. В 1886 году убили 20 китов. В 1887 году приостановили эксплуатацию. В 1888 году ее возобновили снова, но убили за время навигации всего лишь семь китов. Этим закончился китобойный промысел. Товарищество потеряло 500.000. Пароходы были проданы в Норвегии, а завод стоит и поныне в Арагубе, не находя покупателя.”

Как же ведут дело Норвежцы, не ездящие на зиму “освежаться” в столицы и сидящие у своего дома круглый год?

“Норвежским заводом управляет обыкновенный акционер предприятия, причем администрация никогда не стоит больших денег акционерам. Посетив завод, я видел управляющего и рабочих на заводе, то есть служащих. Вот и весь персонал. А у пристани завода лежали два кита.”

Иностранцы, твердо помнящие завет Пиля и Вальполя — мешать Русским всячески и везде, где можно — смотрят на наших аргонавтов, как на манну небесную: приедут, накупят всего самого дорогого, жалованье платят такое, что у них и министры не получают, деньги сорят направо и налево, а промыслу подрыва не делают.

Другое дело, если выищется истинный моряк, знающий свое дело, знающий свои берега, а не “входы” в различные “шатокабаки”, любящий море и морское дело, а не возможность получать “добавочное довольствие” за плавание по заграницам, — тогда иностранцы сейчас насторажатся, и завет Пиля и Вальполя будет исполнен coute que coute.

Вспомните светлую личность лейтенанта Дыдымова и его пароход Геннадий Невельской. О них заговорили, как только он вышли в океан. Заговорили — и нет Дыдымова!.. Пропал бесследно, тольк Мак-Лины и флотилии пиратских²¹ шхун разгуливают на свободе у наших берегов, собираясь вести правильную осаду их, благо наших военных судов “там нет, — они далеко”, в Сиднеях, Филадельфиях, Чикаго, — а если и вздумают появиться, то, по незнакомству с [98] местными водами и берегами, по неимению карты, размещаются по прибрежным камням, служа sui generis баканами для снующих мимо них пиратских флотилий.

Так дело идти не может, и труды нашего правительства, выдвинувшего девиз “Россия для Русских” и твердо идущего по пути национального развития и преуспевания, ручаются, что так дело и не пойдет.

Далее, вот как рисует автор²² положение наших Поморов и пресловутые “льготы”, якобы дарованные нашим промышленникам в Норвегии, на которые наши соседи такие мастера ссылаться, лишь только зайдет речь о беззастенчивом хозяйничаньи их у нас, на Севере:

“Поморы-судовладельцы (посредники-мореплаватели) разделяются на три партии. Самая меньшая партия оставляет свои суда на зимовку в Вардэ, или где-нибудь на Мурмане, поближе к Финмаркену. В эту партию входят обладатели некоторого наличного капитала. Они имеют, кроме парусных судов, промышленные суда, по нескольку шняк. Хозяева эти дают в Поморье крестьянам задатки и подымают покрученников на начале покрута, раннею весной, на берег Финмаркена, преимущественно в становище Киберг.

Норвежское законодательство допускает “меновую торговлю”, в сущности, вообще торговую операцию, будь она на обмене или на наличные деньги, для Русских в Вардэ до 15 июня “при содействии местных купцов”, а с 15 июня Русаки могут вести меновую торговлю во всех городах и становищах Финмаркена непосредственно с промышленниками, не прибегая к содействию местных купцов.

По климатическим условиям Финмаркена, рыба (Rundifisk и Klippfisk) приготовляемая для европейского рынка не может быть заготовлена в прок обыкновенно позже 15 июня; наступающая часто с этого времени сырая погода и туманы препят[99]ствуют достаточной просушке рыбы и способствуют развитию в ней червей — make, откуда и предоставленный Русским свободный срок для непосредственных меновых сношений с норвежскими промышленниками получил название Maketied. Из этого вы можете заключить о преимуществах норвежских купцов, которые, благодаря вышеприведенному закону, имели всегда возможность держать наших Поморов в своих лапах.

Но так как Норвежцы не могли обойтись без русского хлеба, круп, дров, леса и бересты, а Поморы без норвежской рыбы, то между ними, все-таки существовали, до известной степени, сносные отношения. Законодательство не позволяло нашим Поморам промышлять рыбу на шняках в Вардэ, а предоставляло это право Русским в становищах: Киберг, Гавнинберг, Бодсфиорд, Берлевог, Гамвиг и Стенсвиг. Между тем, у берегов Вардэ происходит самый лучший промысел, где можно нагрузиться в скорейшее время.

Пока между Поморами и норвежскими купцами существовали сносные отношения, вышеприведенный закон обходили таким образом: норвежский купец, быть может заинтересованный процентами, позволял Помору записывать его шняки на свое имя. Благодаря этой фиктивной сделке, наши Поморы приобретали возможность стоять в Вардэ и грузить суда продуктами своего прмысла. Весенняя операция всегда удавалась Поморам, потому что на Архангельском рынке малосольная треска весеннего улова всегда бывает в цене, в особенности после неурожайного года, когда не родятся овощи, а такие года бывают на Севере часто. Но норвежские купцы пришли вскоре к заключению, что обогащение Поморов, посредников между ними и архангельскими купцами, вовсе не входит в их интересы. Они решили держать Поморов в черном теле, предписывать им новые стеснительные законы и назначать цены за товар, не ожидая требований Помора.

Отношения стали портиться, Поморы начали нести убытки, переставали ходит на весенний промысел в Норвегию и обратились к Мурману. Так поступили в более состоятельные, Поморы же, которым терять было нечего, “бессребренники”, как их называют здесь, оперировавшие в обмене на товар, взятый в кредит; продолжали ходит “на летнюю” в Норвегию, банкротились, но ходят еще и до сих пор изряд[100]ною эскадрой. Норвежские купцы, следуя своей политике, съинтриговали так, что примышленники города Вардэ подали в прошлом году правительству петицию. В результате петиции было то, что Норвежское правительство прислало Русскому правительству, зимой прошлого года, через посланника, циркуляр, касающийся русских промышленников.

Циркуляр этот, пересланный через архангельского губернатора, был обнародован во всех приморских городах, селах и деревнях. В этом циркуляре говорилось, что впредь фиктивные сделки, имевшие место при сношениях норвежских купцов с Поморами, в смысле записи русских промысловых судов на имя норвежского купца, будут строго преследоваться по закону, и, в случае нарушения этого, суда будут конфискованы. Русским промышленникам представлялось право ловли в Вардэ не иначе как на норвежских ёлах и непременно с норвежским кормчим. А так как наши промышленники никогда не занимались способом ловли, принятым Норвежцами, то они и не имеют никакого кредита, как промышленники. Русским шнякам предоставлялось циркуляром право ловли в становищах: Киберг, Гавнингборг, Бодсфиорд, Берлевог, Гамвиг и Стенсвиг, и то не иначе, как в расстоянии одной географической мили от берега, и непременно с норвежским кормчим. Большего стеснения придумать невозможно. Лучшие люди были заняты на норвежских ёлах. Русским доставались кормщиками пьяницы и негодяи, которые забирали деньги вперед и уходили. Наши промышленники теряли время на приискание другого кормщика, который проделывал с ними ту же шутку.”

Результаты не замелили обнаружиться, причем интересно отметить как отношение “передовой и конституционной” нации к такому явному попранию всяческих “прав человека”, так равно и отношение к этому делу нашего консула, призванного блюсти интересы наших соотечественников, хотя бы таковыми и являлись простые Поморы:

“Циркуляр это нанес окончательный удар Русским в Финмаркене. В 1891 году русских судов в Киберге было 74 и людей 296. В 1892 году, после обнародования циркуляра, русских судов в Финмаркене было 17 и людей 67. Замечательно, что циркуляр был издан административным обра[101]зом, и содержание закона, приведенного в циркуляре, не было обсуждено в парламенте народными депутатами, что не согласуется с основными законами страны, равно как содержание циркуляра не было опротестовано и нашим генеральным консулом в Христиании, г. Тетерманом.”

Вот вам и правовой порядок, вот вам и свобода, равенство и братство!

Не забудем, что все это печатается в Русской Мысли²³.

Словом, г. Максимов так представляет жизнь нашего Помора среди “высокопросвещенных соотечественников гг. Бьёрнсона и Ибсена: “Жалка роль Помора среди норвежских купцов.”

Определим значение Помора во время летних его операций в Норвегии, когда он приобретает право производить меновую торговлю непосредственно с промышленниками, без содействия местных купцов. Право это чрезвычайно не нравится норвежским купцам, потому что много барышей уходит из рук, когда промышленник берет у Помора муку, лес и другие материалы в обмен на рыбу, которая летом не имеет уже цены на норвежском рынке. Благодаря вышеприведенному циркуляру, норвежские купцы отстранили русских конкуррентов-скупщиков, достигли того, что держали на рынке такую цену, какую хотели. Цена на треску была все вреям 40 к. Улов у Лофотенских островов, оканчивающийся к 1 марта, оказался в прошлом году хуже предшествовавших лет. Там выловили [102] трески менее на 10 миллионов рыб. Рыбаки бросились из Лофотена в Вардэ. В 1891 году в Вардэ судов было 300, промышленников — 1.000 человек, в 1892 году судов было 1.300, промышленников — 5.200. Покупатели были те же, предложение стало больше.

Успех торговой операции или дурные последствия зависят всегда от конкурренции спроса. Так это случилось и с нашими Поморами. Когда они стоят в Варде большой эскадрой, то каждому хочется нагрузиться поскорее. Каждый набивает цену друг пред другом. Но так как улов рыбы летом бывает сравнительно малый, то большинство Поморов не догружается. У Помора, следовательно, остается архангельский товар. Куда его деть? Надо сложить в купеческий амбар или продать купцу за бесценок, чтобы выручить сколько-нибудь денег догрузиться по мере возможности. Но зачем же Помор не ведет “правильной торговли” — не выжидает цен, не справляется с состоянием рынка и т. п.

Во-первых, Помор всего этого не постиг еще, сидя в заброшенных местах, а во-вторых, ему и постигать-то нечего “он заботится только о том, чтобы не возвращаться в Архангельск с забранным (там же) товаром и захватить как можно больше рыбы. Покупателей-промышленников мало сравнительно с количеством привезенной муки; лофотенские рыбаки ушли домой в начале мая. Вот почему бывает часто, что на Финмаркене мука оказывается дешевле, нежели в Архангельске. Мы только что пережили голодный год. Когда, в конце1891 года, стоимость муки в Архангельске была 18 рублей за куль, этот куль продавался в Вардэ за 16 рублей²⁴.

Итак, Поморы оказываются опять в лапах норвежских купцов, но благоразумные и состоятельные давно отказались от Норвегии и обратились к Мурману.

Что же делать?

Во избежание обвинения в “квасном патриотизме”, “шовинизме”, узком национализме и других ужасных преступлениях, — пусть здесь г. Максимов даст нам ответ со страниц Русской Мысли. [103]

Если правительство наше заинтересовано сериозно колонизацией северной окраины, то ему придется развивать ее искусственным образом. Постройка порта на Мурмане, помимо политических соображений, могла бы привлечь купцов среднего состояния, а за ними пришли бы и рабочие силы. Таким образом оживилось бы по крайней мере место, на котором суждено быть порту. Благодаря же присутствию военных команд, морским парусным рейсам и практическим плаваниям, в поморскую среду ворвались бы морские знания и развились бы практические понятия. Поморы, предоставленные самим себе, никогда не разовьются непосредственно в этом направлении.

Этим мы и закончим пока.

Примечания

[73]
1 Здесь была флотилия из 2 фрегатов и 3 яхт.
2 Сравни “Белая” Сармация, “белая” кость и т. п.

[75]
3 Нечто подобное было и при другом Великом Государе, Николае I.

[76]
4 Называлось Пророчество. Другие суда, построенные в Архангельске, назывались Апостол Павел и Святой Петр. См. Веселого, Морская История.

[77]
5 Север России, Петербург, 1870 г. и Картины из деяний Петра Великого на Севере, С.-Петербург., 1872.

[78]
6 У Бажениных Петр бывал каждый свой приезд в Архангельске, и каждый раз давал им жалованные грамоты. Между прочим, в первой из грамот сказано, что он ее дает “за желаемое ими его царскому величеству усердное радение и к корабельному строению тщание и за постройку ими в деревне Вавчуге немецкого образца водяной мельницы без заморских мастеров, собою, для раздирания леса досками и для продажи оных у Архангельского города торговым людям и иноземцам, а также и за то, что они лес не построенных ими кораблях за море отпускали, дабы в державе его величества корабельное строение множилось”.
7 Молчанов, в описании Архангельской губернии, говорит, что, кроме того, построены корабли в 1701 и 1715 годах, причем в первый год спущено в Саломбале шесть кораблей и во второй — четыре, которые, вместе с Транспортом, кораблем подаренным Петру английским королем Вильгельмом в 1697 году, и плавали за границу (Двинский летописец).

[79]
8 Англичане и подкладывают, поэтому, нашу печерскую лиственницу под броню своих судов — она им обходится дешевле тика в 4 раза.

[80]
9 Только для образца, а отнюдь не вводить таких покупок в систему.
10 На верфи Бажениных, кроме торговых кораблей, построены были, по заказу Петра же, три корабля для ловли китов в нашем Северном океане. И это все было двести лет назад… Баженины, наконец, достигли такого искусства в кораблестроении, что иностранцы — Датчане и Голландцы не раз обращались к ним с заказами!

[81]
11 Бывший в заседании Никитин сообщил, что по рассказам северных промышленников, иностранцы выменивают у северных инородцев зимние промыслы на ром. Таким образом, иностранный ром идет далеко внутрь страны; между тем как Русским запрещено законом возить водку и даже въезжать в тундры к инородцам.

[83]
12 Курсивы не наши, а автора статьи.

[84]
13 А Американцы, те такие суда просто грабят: пример — Дыдымов.
14 См. его Картины из деяний Петра Великого. С.-Петерб. 1872 года.

[86]
15 Норвегия имеет один миллион тонн и зарабатывает ежегодно на фрахтах до 20 милл. рублей.

[92]
16 См. Русская Мысль, 1893 г., кн. I, стр. 30 и другие: “Мурманский берег, его обитатели и промыслы”.

[93]
17 Чтобы понять всю соль такой, сравнительно, небольшой суммы, как 7.000, надо помнить, что колонизация восточной части Мурманского берега, по словам автора, представляется в таком виде: в становище В. Лица — 17 человек, в Рынде — 12 человек, в Гаврилове — 63 человека, в Голицинском поселке — 11 человек, в Теребирке — 84, в Зарубине — 8 человек, в Монастырском — 13 человек. С них же, главным образом, и наживают свои тысячи Дарлины, им же несть числа. Кстати сказать, не мешает запомнить эти цифры статистикам Русской Мысли, печалющимся на бедность народную!
18 На что и мы всегда указывали.

[96]
19 Знай наших! свое гуано делать хотели: чем не “заграница”? — особенно, если припомнить, что во многих местах наш мужик валит навоз в реки и овраги.
20 Ну, еще бы! Разве может цензовый моряк расстаться с адмиралтейским шпицем более как на 2-3 месяца, да еще жить где-то на Мурмане!

[97]
21 Кстати, в некоторых странах, с самым передовым парламентским образом правления, пиратство обещает сделаться государственным институтом. Я уже говорил, в Моск. Ведом. про “болгарский” флот с Нем[98]цами в турецких фесках, говорил о польской “фундации”, о свободно вооружающихся в свободной Америке Мак-Линах и т. п. Теперь почти доказано участие Англии в составлении банд так называемых “черных флагов”, действовавших против Франции в Тонкине, а в последнее время Times прямо таки обещала, что то же самое может быть и в Сиамском столкновении. Недурное “знамение времени”…

[98]
22 См. Русскую Мысль книга 3, стр. 33 и след.

[101]
23 Вообще нам неоднократно приходилось указывать на странную рознь во взглядах и писаниях наших либералов: dii majors et dii minors у них говорят, подчас, не одно и то же, и не постоянные сотрудники часто жестоко побивают постоянных, пишущих “в главных отделах”. Так и тут, г. Максимов, как человек практичный, на опыте знающий, что значат все разглагольствования наших фритредеров, пишет:

“Норвжецы — мастера строить отличные пароходы и создают свой флот, занимающий третье место среди флотов всего света, на собственных верфях, из своего материала и помощию своих рук. Убеждаясь в этом, представляешь себе и жертвы принесенные правительством на создание флота и выработку моряка, потому что одною практикой не вырабатывается ни моряк, ни техник, а нужны школы, образцы, верфи, с-у-б-с-и-д-и-и, чтобы поднять промышленный дух народа. Ничего этого у нас на севере нет.” Не мешало бы Русской Мысли, Русским Ведомостям и Вестнику Европы запомнить эти превосходные строки и почаще руководствоваться ими.

[102]
24 И этот факт надо заметить Русским Ведомостям, Русской Мысли et tutti quanti: во время спора о соглашении с Германией он может пригодиться…

<<< К оглавлению | Следующая глава >>>

© Текст В. Семенкович, 1894 г.

© OCR И. Ульянов, 2011 г.

© HTML И. Воинов, 2011 г.