В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. ПЛЕМЕНА ГЛУХОГО УГЛА.

[432]

Зыряне.

Громадные пустыни европейско-русского северо-востока, с их малоизведанною глушью, невольно тянут в свои захолустья нашего охотника и натуралиста, рассчитывающих здесь на богатую добычу. Это край, где ближайшие расстояния меряются сотнями верст, где между населенными пунктами лежат дремучие леса, безмолвные тундры, громадные отроги Уральских гор, вьются десятки рек и еще более ручьев и притоков. Картины этого края необычайно разнообразны. Они захватывают в свои пределы все бывшее царство Югорское, т. е. всю южную половину Запечорья и северо-востока Вологодской губернии. На этом пространстве путешественник встретит все. В Койнасской и других волостях Архангельской губернии перед ним раскинутся громадные зеленые луга, на которых пасутся превосходные зырянские лошади — мезенки; дальше, на сотни верст к востоку и неизвестно куда на север и юг тянутся леса, где стройная лиственница и сибирский кедр считаются совершенно обыкновенными деревьями. В глуши этого тенистого царства, как на море, невозможно обойтись без компаса. Иначе никакой знаток не выберется из этой дремучей трущобы. За темными лесами лежат громадные реки Печора, Ижма и др., судоходные, но пустынные; дальше еще вздымаются колоссальные горы, шиферные склоны которых серо-матовыми глыбами стоят над поросшими мхами тундрами. Центр, столица зырянского населения — несомненно село Ижма, раскинутое на правом берегу реки того же имени, в 60 верстах от слияния ее с Печорою и в 700 верстах от своего уездного города. Ижма славится на всем севере богатством своих жителей, красотою своих церквей, бойкостью торговцев — исключительно зырян, которые здесь вполне обнаружили, что в деле промысла и торговых оборотов нет им равных. Ижма разделяется на две половины: Катыд и Кыйтыд (верховье и низовье). В центре той и другой слободок высятся многочисленные церкви с вызолоченными куполами и шпицами. Направо и налево от них тянется широкая улица, с которою смыкаются перекрестившиеся во всех направлениях переулки. Ижма находится в средоточии громадного пространства содержимых зырянами нив. Эти инородцы, не ограничиваясь торговлею и лесными промыслами, занимаются кроме того, хлебопашеством и оленеводством. За нивами, уже едва заметные в серой дымке ровных, гладких далей, чуть синеют запечорские дебри, до сих пор еще уцелевшие от топора лесного промышленника и от пожара, истребившего в других местах на севере леса, тянувшиеся прежде [433] на сотни верст. Впрочем и здесь в сухих “обрединах” попадаются небольшие выжженные поляны, на самой середине которых торчат черные, обгорелые силуэты лесных великанов. С этими пунктами связаны даже некоторые предания зырян. Истомин, посещавший Ижму и долго живший здесь, говорит, что на противоположном берегу р. Ижмы расстилаются теряющиеся вдали луга, за ними синеют уступы холмов, между которыми красиво разбросаны уютные крестьянские домики другого зырянского села Мохченги с каменною приходскою церковью. С вершины этого ската можно видеть в ясную погоду одну из красивейших вершин Уральского хребта, Саблю (Меч-Камень). Говорят, что в селениях Красноборском, Сизябском, Гамском, Могченском, Ижемском, Койнасском, Пылемском, отличающихся многолюдностью, крестьяне, всегда славились домовитостию, довольством они ничего не жалили на улучшение наружной обстановки их быта. У них есть прекрасно содержимые школы, а в Ижме к тому же и ремесленное, открытое зырянами, техническое училище. И все это развилось и устроилось сравнительно еще очень недавно. Зыряне здесь — и сами пришельцы. В окрестностях их селений еще и до сих пор находят следы аборигенов этого края: железные заступы, топоры, копачи, копья и другие орудия чрезвычайно странной формы, давно уже неизвестной в Запечорье. А по притокам р. Печоры и Ижмы, уже не говоря о более северных реках, есть в берегах искусственно вырытые пещеры, где некогда жили троглодиты Югры, уже впрочем знакомые с употреблением и производством металлов, так как у них находятся различный орудия из железа и бронзы. Судя по преданию, в момент переселения сюда пермских и вологодских зырян, слившихся воедино, на этих местах жила Чудь, которая гостеприимно приняла пришельцев. Все эти элементы соединились между собою, образовав нынешнее население зырянских волостей, и стали торговать с менее культурным племенем самоядью, самоедами, разумеется, беспощадно эксплуатируя этих оленеводов, имевших несчастие в сношениях с зырянами сохранять свою патриархальную честность и наивность. Остатки чудских слов еще встречаются в языке зырян. Сюда же к зырянам стали переселяться и некоторые самоедские роды, преимущественно же из карачайских или, как говорят ижемцы: аркучей. Разнообразие элементов, смешавшихся здесь, еще увеличилось, когда, во время покорения Новгорода Ионанно III-м, сюда бежали новгородские опальные бояре с своими “людишками”. Христианство было внесено сюда иноками Троицкой Устьсысольской пустыни, при преемнике св. Стефана пермского, епископе Исааке, около 1397 г. Ижемские зыряне называют себя Изьва[434]тас (люди при каменной реке). Дома свои они строят так же как русские, лишь побогаче последних; черных изб с дымоволоками — в зырянских селениях не встретишь. Одеваются они, как и русские в Запечорье: в малицы, совик и пимы. Малица род мешка из хорошо выделанных шкур молодого оленя, шерстью внутрь, с отверстием для головы и рукавами. Поверх ее надевают ситцевую рубаху, сшитую так же и такой же длины как малица. Воротник малицы, рукава и подол оторочены оленьим, пыжичьим, а иногда и лисьим мехом. Зимою сверх малицы надевают совик (парка) — тоже что и малица, но шерстью наружу, с капюшоном из оленьего меха же. Пимы — сапоги из оленьего меха, шерстью вверх, которые затейливо украшаются кусочками красного сукна и различными мехами. Женщины одеваются точно так же, за исключением рубашек, которые шьются роскошнее, иногда даже из шелковых материй. В последнее время ижемцы и другие зыряне летом усвоили себе совершенно русский крестьянский костюм, а кто побогаче, тот уже носить и “немецкое платье”. Но верхом франтовства считается носить, не смотря на сухой и знойный день — дождевой зонтик, калоши и яркий гарусный шарф на шее. Некоторые зырянки уже носят городские платья, но без неизбежных “карнолинов”, которые здесь называют чортовой клеткой... Кроме того существует еще особенный летний костюм охотника, который мы опишем позже, когда будем говорить о промыслах и торговых сношениях зырян. Умственные способности этого племени особенно замечательны. В школах зырянские мальчики делают необыкновенно быстрые успехи, а один из них, бывший в школе Соловецкого монастыря, в самое непродолжительное время усвоил себе несколько языков. Кроме того, отличительным нравственным свойством зырянина надо признать необычайную энергию. Они достигают неизменно того, чего добиваются. Раз задавшись целью, они непременно дойдут до нее, какие бы препятствия ни стояли у них на дороге. В сношениях с посторонними, вне пределов своего села, зыряне недоверчивы, не прочь поднадуть милого человека, обобрать самоеда или оттягать неправедно оленье стадо у номада; за то у себя дома зыряне — гостеприимны и доступны. Сотни нищих каждую зиму прокармливаются в зырянских селах именем Христовым, причем положение их похоже не на то, которое ждет каждого попрошайку, а на то, которого в праве желать почетный гость... Но всего более пользуются уважением в зырянском населении священники. Недаром приходы в этой среде считаются более выгодными, чем городские. Каждый зырянин не ждет того, чтобы священник пришел к нему на дом, а сам несет — что может, а не то, что ему [435] не жалко. Украшения зырянских храмов отличаются таким богатством, что рядом с ним никак нельзя поставить церкви северорусских городов, даже и таких, каковы например Архангельск и Вологда. Величайшее удовольствие для зырянина заключается в поездке на санях. Вечером, по окончании работ, по улицам их сел то и дело мчатся сани, запряженные лошадьми или оленями. Ездоки перекликаются одни с другими, поют русские песни, пересмеиваются. По зимним праздникам идут в дело — ледяные горы, с которых зыряне скатываются вниз, причем в этом удовольствии принимают участие даже пожилые люди и старики. По словам очевидцев, здесь бывают и вечерние посиделки, но они вовсе не похожи на вечеринки русских крестьян. Несколько девиц собираются в какой либо дом с шитьем, вязаньем, пряжей и проводят вечер за работой. Ни один мужчина — холост ли он или женат — не в праве войти к ним. Мужчины собираются особо и занимаются рассказами, сказками, редко песнями, чаще толками о своем быте. Зыряне почти никогда не пляшут, по крайней мере ижемские, хотя в старину это было для них величайшим удовольствием. В праздник св. Илии имели они обыкновение ездить на противолежащий остров, служивший пастбищем для скота, и проводили там день в разных играх. “Однажды молодежь съехалась туда, как и всегда, на праздник. Погода была прекрасная, солнце в полном блеске горело в недоступной высоте небес, отражаясь в прозрачных водах Ижмы. Начались игры... Однако около полудня показалась с запада громадная туча. Все собрались, не зная что делать. Ехать через реку было опасно. Ижма, дотоле тихая и спокойная, закипала волнами, а гроза поднималась с ужасающей быстротой. Вихрь порывисто крутился в воздухе, но наконец загремела буря, во время которой ударом грома убило весь скот, пасшийся на острове. Из людей не погиб никто. Напуганные этим случаем, зыряне порешили навсегда отказаться от пляски”... Честность зырян, некогда служившая всем примером, теперь далеко уже не внушает к ним особенного доверия. Прежде зырянские керки (избы) и кладовые никогда не замыкались; если, говорит г. Ф. Арсеньев, хозяева выходили из дома, так клали на скобку дверей палку — признаком, что их нет дома. Соседи и посторонние люди этот условный знак считали крепче всякого замка и уже не входили в керку ни под каким предлогом. Бывало зверь, подстреленный промышленниками одной партии, добитый или пойманный другою, по первому слову возвращался первым, без всяких сожалений или споров. На промыслах вся добыча поступала в складчину, все делилось поровну или же гуртом продавалось в одни руки, и деньги также поровну делились между [436] охотниками. При дележе не было и помину о том, что один настрелял более, другой менее. Отправляясь на промысел, зырянин оставлял свой запас на лесных тропинках, кладя довольно заметные значки, и на возвратном пути нередко находил в своих складах белок и рябчиков; это значило, что какой-нибудь земляк, истощив свои запасы, брал частицу у него, за которую платил по совести настрелянною дичью. Ни один охотник не пользовался дорогим зверьем, попавшим в охотничьи снаряды товарища. Воровство у них не было известно, как не было даже в языке слова вор. К выполнению своих обязанностей в то патриархальное время зыряне относились как к святому делу. Какой-нибудь волости, например, нужно было внести значительную сумму податей в казначейство. За сотни верст, глухими волоками отправляется, бывало, ходок с деньгами пешком в город; “казна нуа, казна нуа!” (казну несу) говорить он встречным — и ему почтительно снимают шапки и низко кланяются. Приходит на станцию, кладет суму в передний угол, посох на лавку. Хозяин уж догадался, высылает лишний люд из дома, не знает как угостить его. Ходок преспокойно засыпает на сеновале, нисколько не беспокоясь о суме, уверенный, что ее никто не унесет. Между тем весть что “казна мунэ” (казна идет) мигом проносится по деревни — и все прячутся по домам, никого не видно на улицах. В настоящее время далеко не то, замки потребовались — да еще какие, а в местных судах дела о воровстве стали обыкновенным явлением.

Нынче особенно заслуживают внимания промыслы зырянского населения Архангельской и Вологодской губернии. Что касается до первой из них, то занятия этих инородцев в ее пределах достаточно мне знакомы. Положение же зырян в Вологодской губернии прекрасно разработано Ф. Арсеньевым, исследования которого по этому предмету представляют богатый материал для этнографа. Прежде всего нужно будет сказать о рыбных ловлях зырян, одинаково развитых и на Печоре, и по Ижме, и по Колве, и по Щугуру. Точно также зыряне ловят рыбу и в неподвижных тинистых, широколиственными лопухам изатянутых озерах. Главный лов — лов семги производится преимущественно по Печоре и ее притокам. Здесь ловится лучший сорт этой рыбы, за исключением “порога” (онежския семги). Желающее ловить вместе на одной тоне составляют артель. Одни артели осенью ловят неводами, другие поплавнями. В последние преимущественно идет семга, а в невода, достигающие иногда от 100 до 400 сажен длины, попадается белая рыба. Ижемские зыряне семгу солят очень плохо, потому что соль здесь чрезвычайно дорога. Семга местного улова скупается у зырян [437] чердынскими торговцами и отвозится в Казань, в Пермь, в Ирбит и Тобольск. Весною, только-что вскроются реки, зыряне ловят рыбу наметами в оврагах, по которым между крутыми откосами их берегов шумно бегут незаметные летом потоки. Таким образом добываются сиги, хариусы, головни, сороки-косоглазки, ерши, окуни, подъязки и хищная щука, добычливо охотящаяся тут же за мелкою рыбой. Ловля производится ночью. Картина этих ловель особенно эффектна в ясные, лунные ночи, но она не лишена своеобразной прелести и ночью, когда на темной полосе реки в разных пунктах светятся и приветливо мигают десятки огоньков, горящих у самого носа промысловых челноков. В водополье промысел становится еще интереснее. Вот что говорить об этой поре Ф. Арсеньев: “В зырянском крае весенние разливы бывают замечательно велики. Вычегда и Сысола в виду Усть-Сысольска представляют в весеннюю пору огромное сплошное водное пространство, синеющее во все стороны, куда ни посмотришь. Мелкие кустарники по луговым местностям, большие еловые леса, растущие по подолам и низам — все затопляется разливом. Быстрина в реках, скрывающих под водою свои берега, бывает в это время чрезвычайно сильна; а в тех местах, где береговая окраина возвышается над поверхностью воды, происходят беспрестанные обвалы. Быстрым течением подмоет берег, страшная масса в несколько тысяч пудов рушится с ужасным шумом в глубину, вода закипит — и огромный вал мчится от берега до самой середины реки. Глухие удары, точно подводные пушечные выстрелы, то и дело раздаются здесь в весенние разливы по всем направлениям — это береговые обвалы”. Рыба расходится по всему пространству в разлившиеся воды, где ее и ловят в заплеты (нечто в роде заколов или заборов). В теплую погоду сиги, кумжи, окуни, нельми, щуки, язи, чиры и лещи забираются в “курьи” — тихие заливы. Тут их ловят мережками, и когда вода идет на убыль, то рыба направляется в большие заливы для икромета. Здесь зыряне ловят ее, запирая выход из залива различными способами, но так, что ни одной крупной рыбе не удастся выбраться вон отсюда. Рыба сама облегчает лов. Почувствовав, что выход из курьи ей прегражден, она массами наваливается на препятствие, откуда ее и вылавливают уже неводами, кужами, и вялят в громадном количестве. Часто зыряне и реки перегораживают заборами. Работают зыряне во всех этих случаях безотходно. Устали для них как бы не существует вовсе. Женщины также стойко переносят эти труды, перебраниваясь с молодыми парнями, окачивал друг друга водою, перекидываясь различными шуточками. Молодые [438] бабы и девки смело идут с неводом в заброд. Когда зыряне на рыбной ловле проголодаются, то закусывают сырою рыбою, выдавив из нее кишки и соскоблив ногтем чешую. Неприятно видеть, как живая рыбенка бьется и корчится в зубах зырянина, уписывающего ее с величайшим наслаждением. До августа месяца ловля рыбы производится подольниками, рыболовной снастью из длинной тонкой бечевки, на которую навязаны длинные лески с крючьями. Этот род лова вошел здесь в повсеместное обыкновение после 1845 г., когда во все северные реки, вследствие открытия шлюзов упраздненного Екатерининского канала, проникла стерлядь из Камы, через Вычегду. Мы не остановимся на других способах рыбной ловли, употребляемых зырянами, потому что изобретательность этого умного племени вполне отразилась в бесконечном разнообразии их. Скажем только, что рыбная ловля не только доставляет громадные средства для народного продовольствия Запечорского края, но и доставляет зырянам довольно значительные суммы денег, выручаемых от продажи продуктов этого промысла чердынцам на р. Печоре и русским купцам на Пинежской ярмарке, в Архангельской губернии.

Другой, еще более значительный промысел зырян — охота, для которой эти инородцы употребляют винтовки, с буграми на стволе, с замком устроенным смешно и безобразно. Калибр дула таков, что в него едва можно вогнать пулю с горошину; такие пули нужны, чтобы не портить шкурки зверя. Ложе зырянского ружья — просто полено, кое-как обтесанное и неловкое на прикладе. Пули делает зырянин, откусывая куски от свинцового прута и зубами уже придает куску круглую форму. Такая винтовка хватает шагов на пятьдесят, моржовка — на сто двадцать. Зыряне никогда не стреляют с руки, а всегда с сошек (с прикладу). В охоте зырянина неизбежно сопровождает его собака. Начинается лесованье (охота) в последних числах сентября и продолжается до первых чисел апреля. Охотники дробятся на партии, в 2- 5 человек. Латкин говорить, что каждый из охотников берет на свою долю на промысел следующее запасы: 4 пуда сухарей, 1 пуд сушеных пирогов с крупою, 1 пуд ячной муки, 1 пуд ржаной муки, 10 фунтов крупы ячной, муки 1 пуд (для собак), 12 ф. масла, 3 ф. пороху, 4 ф. свинцу; таким образом на каждого промышленника приходится по 10 п. 6 ф. На лесованье уходят верст за 200 от своего села, а из печорских сел за 400 и даже за 500 верст. Пока реки не покрылись льдом, провизию, запасы и добычу возят на лодках; когда же их застигнет зима — содержимое лодок выгружается в нарты, которые промышленники уже везут на себе. Прибыв на [439] операционный пункт охоты, зырянская партия строить при реке пывзян — лесную избушку с каменкой. Одинокий странник по лесам севера, путешественник, охотничья партия, бродячий самоед — находят такие пывзяны в самых отдаленных закоулках этих дремучих дебрей, но преимущественно же в местах живописных. Зырянин далеко не равнодушен к красоте природы. Г. Ф. Арсеньев рассказывает, что ему не раз случалось видеть, как отдыхающий зырянин предавался глубокой мечтательности, следя за убегающими облаками, закатом солнца, журчанием воды, бегущей по камешкам. Каждый вечер партия сходится в пывзян, куда сносят добычу промысла. Здесь сначала варят пищу, потом сдирают шкуры с убитых животных, и мясом их кормят собак. Когда кругом пывзяна добыча уменьшилась, охотники идут дальше, в одну из прежних или строят новую избу. В ноябре они уже возвращаются назад, а в декабре добычу своего промысла отдают скупщикам. Главная часть этой добычи: белка, горностай и рябчики. Их бьют не только из ружей, но и добывают в силки, ловушки, которые иногда ставятся верст за двадцать от пывзяна. Часто один охотник расставляет около 500 штук ловушек. Иногда при дележе на одного охотника достается от 400 до 500 белок. Еще более чем белок, зыряне добывают рябчиков, которых бьют из ружей и также ловят в силки (слопы и петли), из которых дичь часто вместо охотника достается медведю. За этим царем северных лесов промышленники охотиться не любят один на один, а бьют его партиями. Лисицы попадаются зырянину в капканы или на приманки, к которым примешивается сулема. Некоторые промышленники здесь еще выкармливают лисят, вынимая их из лисьих норок...

Смышленость зырян и практический такт их нигде так хорошо не выразились, как в их отношениях к самоедам. Было время, и очень недавно, когда самоеды были владетелями громадных стад, пасшихся в Больше-Земельской, Мало-Земельской, Тиманской и Канинской тундрах. Между ними считался бедняком — человек, у которого было тысячи две или три оленей. Некоторые номады владели сотнями тысяч этих животных; но стоило только самоедам завести правильные сношения с зырянами, как последние все прибрали к своим рукам — и стада, и богатства самоедов, так что теперь бывшие Ротшильды этого племени — служат пастухами у зырян, ставших владельцами их табунов. При помощи водки, торговли мукою, обманывая на каждом шагу самоеда, зырянин сделался хозяином тундры, в которой его воля стала решительницей судьбы бедного племени, некогда царившего в этих тундрах. Повторю [440] здесь сказанное мною в другом месте: зыряне Могченгской, Красноборской, Усть-Кожинской и других волостей Мезенского уезда душат благосостояние самоедов в глуши, где надзор за их торговою деятельности невозможен, где робкое, пассивное племя исконных обладателей Мезенской тундры представляет каждому мало-мальски ловкому, юркому и плутоватому торгашу безграничный простор для приложения к делу своих хищнических наклонностей. Нечего и говорить, что отношения между первыми и вторыми являются исключительно в виде грабежа, насилия, спаивания. Едва ли найдется в настоящее время средство остановить дальнейшее развитие кабалы, со всех сторон охватившее несчастное полудикое племя, вырождающееся с поразительною быстротою. Мезенские зыряне — ныне помещики самоедов. Эта часть зырянского племени вышла из Яренского уезда Вологодской губернии по приглашению новгородского ушкуйника Ластки, получившего от Иоанна IV грамоту на заселение реки Печоры и ее притоков. Зыряне осели по обоим берегам реки Ижмы, первоначально в том районе, который теперь включен в пределы Могченгской волости. Сюда же переселены несколько новгородцев и семеро самоедов с семействами, бросившие кочевую жизнь. Первая грамота на отдельное владение землею была дана новой колонии царем Михаилом Федоровичем — и вначале зыряне ограничивались только расчисткою лесов под пашни, сенокосами и рыбными ловлями по Печоре и по Ижме. Тольько впоследствии — вступив в ближайшие сношения с самоедами — зыряне поняли все выгоды оленеводства, стали обзаводиться оленями, поручая их самоедам, так как отваживаться на поездки в неисходную глушь мезенских (или как называли тогда югорских) тундр они еще не решались. Одновременно с этим в тундры стала через зырян проникать и водка. Немного погодя, мы уже видим зырян положительными распорядителями этих пустынь и владельцами стад, принадлежавших прежде самоедам. Тогда же они принялись и за иной способ действий. Самоеды к лету обыкновенно удаляются на морские берега, как для спасения своих оленей от комаров, так и для промыслов. Зыряне, следуя за ними по пятам, вытаптывали те моховые пажити, которые обеспечивали зимнее продовольствие для оленей. Количество последних стало уменьшаться, да и хозяева их, самоеды, начали после того переходить к зырянам батраками, работниками; опаиваемые, преследуемые, обворованные и ограбленные зырянами, самоеды дошли до такого печального положения, что возрождение этого племени стало притчею во языцех. Они владеют только 1/15 стад, принадлежавших им прежде, 14/15 находятся у зырян и у русских. Как те, так и другие, не имея никаких прав на владение тундрой — [441] на деле ее бесконтрольные хозяева. Нынче зыряне оттесняют и чердынских купцов, торгующих по р. Печоре. Они развили у себя замшевое производство, захватили всю торговлю края в свои руки, понастроили по течению р. Ижмы богатые и людные села, а в последнее время предприимчивейшие из них стали уже показываться в Чердыни, в Москве и даже на Макарьевской ярмарка. Зырянин на первый взгляд покажется вам и глуповатым, и дубоватым, но вы не верьте этой располагающей к доверию внешности. В конце концов он оказывается таким пройдохой, который наверное раз двадцать обернет вас кругом пальца, пока успеете вы заметить это.

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011