В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. ПЛЕМЕНА ГЛУХОГО УГЛА.

[441]

Уральские казаки.

Пустынные и безграничные степи русского юго-востока на отдаленнейших окраинах своих ложатся мертвою глушью всюду, где только ни установилось наше казачество, колонизировавшее самые малоизвестные закоулки приволжского и приуральского захолустья, еще в то время, когда и срединные части Великого Княжества Московского не отличались особенною густотою населения. Бросьте взгляд на эти, поразительные своим величавым однообразием, глади. Вот они стелятся перед вами золотистым песчаным простором или изумрудными безграничными ширями зеленеющих пастбищ. На горизонте — ни горных цепей, ни куполообразных холмов. Только туманный, мягко рисующийся в отдалении, полосы камыша означают течение медленно струящихся рек. Тут негде остановиться взгляду. Если нет по близости казачьей станицы или киргизского кочевья, одинокий путник только и услышит, что хриплый крик степного орла, реющего в недосягаемой вышине ослепительно сияющего неба, да резкий вой степного волка. Тишь невозмутимая, веющая на душу подавляющим чувством одиночества. Вы видите перед собою — пустыню, не знающую плуга, — простор, где голос человека раздается реже, чем крик барса... На всей этой безграничной глади рассеяно множество соляных озер, словно разбросанные щиты сверкающих на зелени равнин, под лучами летнего солнца. Ночью под серебристым сиянием луны, эти матово-белые глади тихих вод, обрамленные высокими метелками камыша, могут настроить душу на самые очаровательный созерцания. Длинные, грациозно извивающиеся бити Урала (Яик-реки), большого и малого Узеней и других рек — привольно ложатся посреди этого, почти еще девственного, царства пустыни, образуя тысячи заливных островов, покрытых высокою [442] травою, еще более мелей — то кроющихся под голубыми струями, то выступающих песчаными дугообразными излучинами, сверкающими под зарею, словно пролитые массы расплавленного золота. Кое-где, и то весьма редко, попадаются кочевья киргизов с шумными пасущимися вокруг табунами и стадами и суетливою обстановкою степной жизни. На лучших местах этого края, у впадения Урала в Каспийское море, у быстрых притоков, на хороших промысловых местах, тянутся широко и привольно выстроенные поселки-станицы, где несколько веков тому назад осели авантюристы и колонизаторы пустырей земли русской — казаки.

В 1574 году донской казак Нечай с своею шайкою, грабившей суда, попадавшиеся им на Каспийском море, сильною бурею был отброшен в устье р. Урала. Этому флибустьеру понравились девственные берега впервые увиденной им реки с их привольною ширью, где было довольно места для разгула бешеной натуре любого атамана. Дружина его нашла случайно открытые места, лучше родного донского простора, — и верстах в сорока от нынешнего Уральска ею было основано здесь первое казацкое поселение, первый русский форпост, далеко вдвинувшийся в малоизвестный край. Тотчас же с учреждением станицы началась эпопее грабежей, битв, набегов. Казаки, не смотря на свою малочисленность, являлись почти всюду смелыми победителями. Так, через десять лет, т. е. в 1584 г., Нечай, захватив татарский город Сарайчик и разграбив его, кинулся преследовать татар до пределов Хивы, где массы узбеков подавили казаков своею численностью и почти вся рать русских была захвачена в плен. Говорят, что домой в родные станицы из этого набега вернулось только трое казаков, остальные погибли. Ногаи, жившие вблизи, не раз обращались в Москву с жалобами на казаков; но, бессильная относительно своих окраин в то время, Москва отказалась от вмешательства в дело яицких шаек, оправдываясь тем, что последние не считаются будто бы ее подданными. Это время было цветущим периодом русского казачества вообще. Казачество внушало ужас азиатскому северу и востоку; на юге казаки не раз уже добирались до Азова и громили крымскую орду.

Сами казаки начали считать себя русскими подданными лишь при первом Романове, Михаиле. Так, в 1614 г. они не обинуясь выдали Заруцкого с Мариею Мнишек и другими их сторонниками, искавшими убежища на Яике, — князю Одоевскому. В это время ими основан был городок Гурьев, на устьях Урала. Первым же городом в этом краю был Яицкий-городок. Не оставляя борьбы с окружавшими их со всех сторон кочевниками, они за[443]нялись ловлями осетров и др. рыбы в реках этой девственной пустыни. Уже Алексей Михайлович нашел необходимым положить конец удалым, полуразбойническим набегам яицких казаков. Так вследствие неоднократных жалоб на них персидского шаха, он поселил между ними стрельцов; но это обстоятельство мало помогло делу — и стрельцы скоро совершенно слились с казачеством, приняв, разумеется, и все обычаи и замашки последнего. Особенно много стрельцов было переселено на берега Урала — Петром Великим, со времени которого подвиги уральцев, если и не потеряли своего мужественного характера, то направлялись уже не на грабеж отдаленных ханств и Персии, но лишь на самозащиту. В более близкое к нам время, уральцы выступают как сподвижники Пугачева, который здесь нашел готовую почву для смут всякого рода. Это впрочем так общеизвестно, что мы не станем останавливаться на движениях яицкого казачьего войска, переименованного после того в уральское.

Из этого более чем краткого очерка — понятны те условия, под влиянием которых мало-помалу слагался видовой характер уральского казачества. В поэтических былинах его — прежде всего слышится жизнь полная опасностей, в них как пульс бьется жажда подвигов и презрение к смерти. В песнях их — рельефно выступает любовь к завоеванному ими краю, любовь к этим луговым гладям, к этим беспредельным равнинам. Прочтите, приводимую хоть Железновым, песню про Яик-реку — и вас поразит поэтическое чувство этой горсти смелых авантюристов, понимание тонких и уловимых лишь для чуткого взгляда прелестей местной природы. Все эти песни льются, как степные реки, медленно, покойно; но в этой медленности, в этом внутреннем покое чувствуется самообладание, сила некрушимая, никогда не изменяющая. Понятно, что степной разбойник, как окрестили уральца его враги, не мог воспитать в себе чувства безграничного уважение к женщине. Поэтому последняя здесь занимает весьма низкое место. Редкий казак не бьет свою жену — и бьет по принципу, как будто иначе будет поколеблена в самых основаниях его власть, как главы семьи. Даже вдовою — женщина как мать не занимает в семье высокого места. Старший сын считает себя гораздо выше ее, хотя и оказывает ей формальное и чисто-условное уваженье.

Борьба, вечная и непримиримая борьба, не дала уральцам возможности вглядеться в явления окружающей их природы. Отсюда самое глубокое суеверие, самая безграничная вера в духов, которые здесь являются многочисленнейшими, чем где бы то ни было. Кроме общих всему славянству верований, тут есть своя особенная нечисть. [444] Она попадается и в воде, и в лесу, и в лугах — и повсюду вообще, куда только ни забрасывает казака его удаль. Все переполнено сверхъестественными силами. На каждом шагу уралец окружен ими. Помянет ли он чорта — чорт тут как тут. Возвращается ли он пьяный с пирушки, нечисть чутко сторожить его — и беда несчастному, если он один! В каждой речке, в каждом омуте есть шишиги — умершие без покаяния люди. Живут они так до судного дня — и живут, строго говоря, недурно. Едят в волю, пьют тоже. Если шишига мужчина, он часто появляется в мире в виде красивого, ловкого, богатого, хорошо одетого парня. Его любят на гибель свою девки, потому что каждая отдавшаяся ему — тоже становится шишигой. Точно так же и жонки-шишиги получают от чорта отпуск, чтобы, являясь в мир, смущать своею красою легковерных и слишком уже горячих парней. Правда, есть возможность жонку-шишигу опять воротить земле. Стоит только прочесть над ней молитвы, да кинуть на нее крест. Только если крест этот снять с нее хоть на одну минуту в течение года — она тот час же исчезнет — и пиши пропало. Жонки-шишиги являются к своим любезным тайком; при этом они требуют, чтобы на местах свиданий не было ни образов, ни крестов. Любовь ее для парня та же пагуба, потому что месяца в три он иссохнет и умрет от ее ласк.

Шишиги впрочем занимаются не одними любовными похождениями.

Рыболовы уральцы не раз вместо осетров ловили эту нечисть; наловят, продадут скупщикам — осетры как осетры. Повезут добычу купцы, смотришь — она по дороге и расползется во все стороны, домой только пустые возы придут. Коли рыболов один, шишига пожалуй и покажется ему из воды и потолкует с ним по душе. По земле шишиги шляются только до колокольного звона, которого они вообще не любят. Между ними бывают добрые, но попадаются и злые.

Главное занятие уральских казаков — рыболовство. Они преимущественно ловят в Урале осетров, составляя для этого правильные, хорошо организованные вольные никем не эксплуатируемые партии. На места лова одновременно с промышленниками направляются и ловкие целовальники с бочонками неизбежной водки. Каждый вечер, когда вдоль пустынных и тихих берегов пустынной реки, или на каком либо из небольших, безлюдных островов ее, затеплятся и засверкают костры и в котлах закипит вкусная уха, — в кружках усталых промышленников слышится русская песня, реющая словно вольная птица над всем этим водным и степным простором. Небольшие байдарки колышутся в струях реки; едва-едва [445] колеблются метелки камыша, ясный месяц мечтательно глядит с безоблачного, темно-синего неба, и мириады крупных южных звезд искрятся и лучатся над этого заповедною глушью... Внезапно издали послышится порою рев барса, где-то словно вспугнутая крикнет птица, и тотчас же зашуршат в воздухе тяжелые взмахи крупных крыльев... Хорошо грезится и хорошо спится после трудового дня под монотонные, словно ласкающие и убаюкивающие звуки этих — мерно набегающих на длинные отмели берега — струй... Тут-то слагаются чудные былины, от которых веет свежею ночною синью и прохладой, широкой, родной рекою, однообразным шелестом камыша и луговой травы; но порой и в этих былинах как резкие крики барса проносятся дикие грозовые звуки, предупреждая вас, что в мирном и покойном промышленнике живет еще и поныне несокрушимая и буревая мощь старого колонизатора окраин великой земли русской — казацкого удальца, яицкого неутомимого и беспощадного богатыря.

Впрочем рыбный промысел не всегда представляет такие идиллические картины. Иногда (особенно часто это случается весною) водопольем несчастную и жалкую байдарку казака отнесет вниз по реке — и Господь знает придется ли ей остановиться, или эту ничтожную щепку через один из своих рукавов Урал выбросить в Каспийское море. В прежнее время также часто случалось, что рыбаков захватывали киргизы, обращая их затем в рабство, или продавая в Хиву. Раб — у нищего, кочевого степняка! Ужас этого положения — не может быть сравнен ни с чем. Ему нет возврата, нет надежды ни на что лучшее. Те, которые читали очерки даровитого нашего писателя Каразина, поймут безвыходные условия плена, выпадавшего часто на долю уральцев. Часто киргизы ловили казака для исполнения над ним обряда и обета родовой мести. Его заразывали как барана, с соблюдением известных церемоний над могилою убитого им в бою киргиза. Впрочем, это еще лучший исход. Годы невольничества, в грязи, нищете, под градом неустанных палочных побоев, под надзором сотни глаз — это едва ли не хуже смерти.

Кроме рыболовства уральцы занимаются также и охотою. Самая любимая охота их — это преследование сайгаков. Оно требует необыкновенной осторожности, присутствия духа, верности глаза и быстроты. Да наконец, следя за стадом сайгаков, казак целые дни должен проводить в своих милых степях, лицом к лицу с подстерегающей его на каждом шагу опасностью. Тут он перерождается, напоминая собою типы, очерченные Купером в его романах из жизни американских дикарей. Подкрадываться к сайгаку нужно [446] с соблюдением самых тонких предосторожностей. Сайгак чуток, и довольно одного шороха, чтобы стадо их стремглав летало куда-нибудь вдаль, где уж его не нагнать ни на каких лошадях. Часто казаки на этой охоте обвертывают себя травою, ветвями или накрываются шкурою сайгака. По ветру последний тоже хорошо чует близость человека — и с этой стороны подобраться к нему невозможно.

Понятно, что такая жизнь не может дать особенного простора грамотности в населении удалых промышленников и охотников. Действительно, между уральскими казаками еще весьма мало знающих даже читать. Молодежь уральская или отправляется на рыбные ловли, или же, оставаясь дома, занимается воинственными играми. Большая часть последних, разумеется, воспроизводит набеги. Половина мальчиков представляет шайку барантачей киргизов, другая — русских. Тут уже дети приучаются к тем боевым хитростям, которые им потом приходится применять к делу с таким успехом и отвагой...

При этом нельзя не пожалеть, что многие высказываются против существования казачества в наше время. Это учреждение еще не отжило своего века. Последние войны наши с среднеазиатскими ханствами, как нельзя лучше, доказали справедливость такого замечания — и уральцам предстоит еще не мало дела на наших окраинах — и в поступательном движении России на восток уральцы играют не маловажную роль.

Таковы некоторые, бытовые черты этого уголка нашего отечества, заброшенного в неисходную глушь, — горсть речных пиратов долго была надежным оплотом против вторжения в наши пределы полудиких кочевников. Тут же находили простор для своей деятельности те широкие, не примирившиеся с регламентацией московских собирателей Руси и первых Романовых, силы, которые, оставаясь в центрах, могли бы помешать объединению великороссийского племени — объединению, хотя и созданному в чаду пожаров, пыток и насилий, но представляющему неизбежное и высоко осмысленное историческое явление, так как оно создало мощную опору для славянства, без того стертого бы с лица земли.

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011