В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. ПЛЕМЕНА ГЛУХОГО УГЛА.

[446]

Cевер Тобольской губернии представляет безотрадную картину неоглядной шири, сплошь занятой топями, болотами и необозримыми лесами, все понижающимися по направлению к Ледовитому океану и вовсе исчезающими у берегов его. Серое небо низко висит здесь [447] над промерзлою снеговою гладью громадных пустынь. Шум и движение жизни чужды этому унылому простору. Громадные реки тянутся здесь посреди низменных берегов своих, на которых изредка темнеют убогие кочевья властителя и обитателя тундры — остяка, да жалкие чумы бродячего самоеда или вогула, заходящих сюда изредка из соседних губерний Европейской России. Между этими реками — значительнее всех Обь — главный нерв этого края, единственно удобный путь для сообщения с крайним севером Березовского округа. Ее притоки дают возможность на легких челноках пробираться в отдаленнейшую глушь этой пустыни, которая зимою замирает словно в летаргическом сне, окованная ледяными цепями полярных морозов. Тогда только легкий северный олень прокладывает человеку путь по однообразным снегам и замерзшим болотам — и в течение семи месяцев другого сообщения между различными пунктами нет, да и быть не может.

Чем далее к западу, чем ближе к северным отрогам уральского хребта, тем виды березовских пустынь делаются разнообразнее и живописнее. Тут у Константинова камня, вдоль р. Кары, у горы Пай-яр и Сабли, путник невольно остановится, пораженный чудным величием ярко сверкающих вершин, словно плавающих в лазури недосягаемо-высокого неба, — грациозными линиями увенчанных купами ели и сосны скатов, вдоль которых порою тянутся причудливые гребни скал, — мирными зеленеющими цепями холмов, оттеняющих однообразные линии горизонта... Картины этой природы достаточно уже описаны нами в статье “Самоеды”, поэтому мы и не станем здесь говорить о пейзажах этой окраины горного хребта, так как его восточные склоны в Тобольской губернии почти тожественны с западными в Архангельской.

На всем этом просторе кочуют племена остяков, общая численность которых — до 12,000 чел., вместе с племенами сибирских самоедов. Как те, так и другие принадлежат к общему корню — и в самом типе их сказываются такие сходные черты, что, например, Кастрен проводил едва намеченную разграничительную черту между ними. Остяки — не особенно рослый народ. Между ними мало найдется индивидуумов выше среднего роста. Смуглое, бескровное, скуластое лицо, острые черные глаза, словно высматривающее из щелей, широкий и короткий нос — вот что кинется в глаза случайному наблюдателю. Затем он заметит, что большая часть этих лиц почти совершенно лишены бороды (остяки выщипывают и бреют бороду); что даже сравнительно молодые номады этого племени кажутся стариками, по обилию морщин и вялому их харак[448]теру; что движения их неповоротливы, тяжелы, неуклюжи... Весьма часто остяки обезображены оспой или сифилисом, двумя бичами полярных пустынь, вырождающими их племена, борьба против коих почти невозможна при настоящих условиях кочевой жизни.

Язык, которым говорят остяки, мало имеет сходства с наречием самоедов. Впрочем, пограничные с Архангельской губ. остяки приняли не мало самоедских и зырянских слов, остальные же выражения и часто конструкции — русского языка. Собственно остяцкий язык распадается на несколько ветвей; самым чистым из этих наречий считается сургутское. Они почти вовсе не поют песен, в том смысле, в каком последние существуют у нас. Остяк просто напевает название встречающихся ему предметов, или вещей, которые он когда-то видел и сохранил в своей памяти. Часто эти предметы соединяются с именами милых людей — и только. Так же бедны и немногосложны их предания. Собственно исторического быта или чего-либо в роде этого у них и искать нечего. Даже и суеверие их весьма бедно и бледно. Да, то и понятно. Мертвая пустыня севера, скудная красками и линиями, не разовьет фантазии убогого дикаря, вся жизнь которого — неустанная борьба из-за куска хлеба, из-за возможности не умереть сегодня, а что будет завтра — Господь ведает.

Олень дает главные средства к жизни остяку номаду. Кожи его — составляют одежду последнего. Та же малица, что и у самоедов — длинный из оленьего меха мешок с рукавами, к которым пришиты рукавицы. Она шьется шерстью внутрь и на подоле украшается выпушкою из собачьего меха. Из того же материала шьются и шаровары, также шерстью к телу; к шароварам приделаны меховые чулки с такими же башмаками. Летняя одежда еще дополняется широким кожаным поясом с громадной металлической бляхой, к которому привешиваются нож, трубка, кремень и огниво. Остяки, живущие в соседстве русских, вместо малиц носят холщевые рубахи с воротниками и нарукавниками красного или желтого сукна. Случается, что к рубашкам прикрепляют металлические откладные воротники преимущественно из олова, к которым приделаны различные украшения из бус, кусочки цветного стекла и других предметов. Эти же остяки в ненастье надевают широкие сермяжные мешки с капюшоном для головы, называемые гусем. Зимою к вышеописанному меховому костюму прибавляют пимы (обувь из оленьего меха, шерстью вверх), парху, шубу из длинного оленьего меха шерстью также вверх. Парха, когда она сшита особенно прочно, из толстых кож, называется зимним гусем. Кроме этого носят еще дома ягу — меховой халат, сшитый шерстью вверх [449] с отложным воротником. Зимой и летом, как мужчины, так и женщины, ходят с открытой головой, только изредка, в особенно сильные морозы, накрывая ее меховою шапкой.

Остяки занимаются главным образом звериными и рыбными промыслами или оленеводством. Первые живут почти оседло. Они устроили в посещаемых ими урочищах по берегам рыболовных рек или в лесах избушки, называемый ими юрта. Это — бревенчатые срубы, где крыша заменяется бревнами, заваленными землею. В ней делается отверстие для выхода дыма. В стене прорубается окно, стекло в котором заменено или ледяною полосой, или же склеенными рыбьими шкурами. Сквозь маленькую и низенькую дверь входя внутрь этой промысловой избушки, вы прежде всего почувствуете дурноту от переполненной миазмами ее атмосферы, потом вы заметите повсюду грязь, нечистоту, копоть, покрывающую и очаг, и нары, и циновки, и оленьи шкуры, и самих обитателей этого непривлекательного угла. Кроме этих избушек, остяки устраивают еще и амбары или клетушки, куда складывают свои съестные припасы и пожитки. У дверей обыкновенно настораживают стрелы с железными наконечниками, так что всякий отворяющий дверь будет чуть не на смерть поражен ими. Летом эти остяки живут в деревянных чумах.

Остяки, занимающееся оленеводством, постоянно живут в чумах, общее устройство которых мало чем отличается от самоедского, подробно описанного нами. Поразительная картина такого чумовья. Посреди снежной глади, раскинутые на значительное пространство одни от других, поднимаются конусы, покрытые летом берестою, зимою — оленьими шкурами. Дым подымается высоко из отверстий, проделанных на верху чумов, от очага располагаемого обыкновенно по самой середине этого незатейливого жилища. Несколько нарт чернеют вокруг кочевья, стада оленей и мелкорослые остяцкие собаки оживляют унылую картину кочевья. Внутри чумов почти всегда можно встретить в одной куче: собак, голых детей, грязных женщин, с всклоченными волосами, и невозмутимо-важных их властелинов — мужей, отдыхающих близь огня, в ожидании, когда в котелке, подвешенном над очагом, закипит незатейливое варево.

Трудно сказать, что делал бы остяк, если бы природа не снабдила его таким неизменным помощником, каков полярный олень, Стада последних, принадлежащая остякам, считаются сотнями, тысячами голов, — и если бы не сибирская язва и оленья чума, то их было бы вдвое. Олени даже не требуют особенного присмотра за собою. Довольно если при стаде находится несколько штук собак, неустанно берегущих его против волков, собирающих стадо во [450] время непогоды, сгоняющих его к кочевью. Олень остяцкий, как и самоедский, с грузом в 10 пудов может сделать в день до 40 верст; без груза же, налегке, до 100. Когда стадом в окрестностях выеден весь мох, остяк переносит свое чумовье на другое место, стараясь летом подобраться поближе к берегам Ледовитого океана и впадающих в него рек. Олень же служит и главным способом к продовольствию остяков. Оленина вяленая, сырая, вареная — составляет для них идеал гастрономических наслаждений, особенно же сырая. Остяки-рыболовы питаются преимущественно рыбой сушеной, вареной и сырой, и ягодами. Корреспондент Тобольских Губернских Ведомостей сообщает между прочим странный факт, что остяки не только не употребляют в пищу грибов, но даже удивляются, что русские могут есть их. Соседи остяков, самоеды, те уже не только едят, но и сушат грибы на зиму. Хлеба остяки едят мало, муку же примешивают на похлебки из оленины или сырой рыбы. Признаком богатства инородца Березовского округа главным образом служит чай, который он и пьет чуть ли не по шесть раз в день. Как и самоеды, они готовы продать все за скверную разбавленную водку, завозимую к ним русскими промышленниками и березовскими купцами. Некоторые из последних пробовали было пустить в тундре в продажу курительный табак; но остяки отнеслись к нему совершенно равнодушно, — хотя все они, не исключая прекрасного пола, жуют листья табаку и нюхают его почти постоянно.

Остяки, как и все номады севера, ленивы до крайней степени. Они начинают работать только тогда, когда их пришибет нужда; без того остяк редко возьмется за дело. Этим, разумеется, пользуются не только русские сибиряки, но и зыряне Архангельской губернии, эксплуатирующее инородцев, входящих с ними в какие бы то ни было сношения. Всего хуже у остяков положение женщины. Она здесь безответная раба, животное, которое по понятиям ее мужа только и имеет одно неоспоримое право — рожать детей. Она работает на своего повелителя с утра до ночи, не слыша от него ни одного ласкового слова. К тому же и обычай поставил остячку в самое тяжелое положение в семье. Она и за тяжелым трудом не смеет разговаривать, если около сидит мужчина. Женщина у них не должна старшим показывать своего лица. Впрочем этот обычай строго соблюдается только у остяков, мало сталкивавшихся с русскими и не приобретших еще кое-какой оседлости.

Между собою остяки удивительно кротки и миролюбивы. О ссорах и распрях между ними слышать почти не приходится вз тундре. Они честны, гостеприимны и относятся дружелюбно даже к березов[451]ским эксплуататорам обирающим это слабое и податливое племя. Ни один остяк не скажет вам, сколько ему лет. Времена года он делит по промыслам, свойственным каждому из них, и постоянно сбивается в определении периода, в течение которого случилось то или другое событие. Языческие верования остяков похожи в общих чертах на верования самоедов, и они до сих пор, номинально придерживаясь христианства, упорно держатся старых суеверий. Первые зачатки христианства здесь явились еще в царствование Михаила Федоровича, но особенно широкое распространение его относится к 1714 году, когда за это дело ревностно взялся митрополит Тобольска и Сибири Филофей.

Вот как между прочим один знаток быта этих инородцев описывает их обычаи при погребении своих мертвецов: инородцы ужасно боятся покойников; если кто умрет — чум сейчас разбирают, после похорон окуривают верестом или оленьим салом и переходят на другое место. Умершего хоронят в тот же день или не далее как на другой же день; одев его в ту одежду, которую он носил, завертывают в оленью кожу. В могилу, не глубоко вырытую, кладут и запасную одежду, которую покойник надевал когда либо при жизни. Кроме того к мужчинам кладут еще их ружья, топор, нож, сверло, ложку, котелок и прочие вещи, употребляемые в их быту и на промыслах; к женщинам — иголки, нитки, наперсток, нож и другие хозяйственные принадлежности. Одного из любимых оленей покойника, в особенности на котором он всегда ездил, убивают на могиле и тут же съедают, оставлял только голову с рогами и нарту, опрокинутую вверх полозьями. Они даже боятся говорить о покойниках, не только тронуть положенных им вещей.

Остяки, как и самоеды, носят несколько имен: одно христианское, преимущественно уменьшительное — Ванька, Петька, Сенька; другое — свое, данное при рождении в ознаменование какого-нибудь события — дождь, пурга и т. д.; третье — укрепившееся за ним прозвание, означающее обыкновенно какую-либо резкую, выдающуюся черту его характера. Часто сборщики ясака (податей) сбиваются с толку этими разными именами, хотя остяк, по свойственной ему честности, никогда не станет избегать такой уплаты.

Русские промышленники, являясь в тундру, прежде заключения каких-либо торговых сделок, спаивают инородца — крепкою и доброкачественной, быстро действующей водкой. Остяки в этом состоянии ссорятся и дерутся друг с другом, шумят, веселятся по своему, и на другой день из чувства благодарности за доставленное удовольствие отдают явному мошеннику меха пушных зверей, рыбу [452] и всю свою промысловую добычу, за ту цену, какую ему угодно будет назначить. Почти все остяки занимаются звериными промыслами, причем употребляют в дело капканы, западни, самострелы, отраву, ружья, луки, а против волков, медведей и диких оленей — рогатины. Главный предмет промысла — лисица, медведь, песец, горностай, заяц, белка, волк, бурундук и соболь. Птицеловство у них развито также сильно. Они ловят гусей, уток и гагар, преимущественно сетями, в которые иногда попадаются разом до 100 и более штук этой птицы. Вот как тот же очевидец описывает этот способ ловли: выбирают на реке выдающееся лесные мысы или протоки и заливы, закрытые с берегов тальником, и делают для пролета птиц просеки, шириною не более сажени. В этой просеке ставят высокие шесты с прикрепленными вверху блоками и пропущенными в них тонкими веревками, привязанными к сети, которая лежать на земле до пролета птиц. Спугнутая с реки стая птиц едущим в лодке человеком, или же произвольно перелетающая, поднявшись несколько от поверхности воды, стремится в первую прогалину леса, где видна вода или значительное открытое место. В это время ловкий промышленник вдруг поднимает сеть — и редкая птица из целой стаи не сделается его добычей. Ловля производится преимущественно на утренней или на вечерней заре.

Рыбу ловят сетями, неводами, связанными из гибких прутьев; крупную — бьют острогами. Таким образом добывают громадных осетров, нельм, налимов, сельдей, щук, язей и окуней. Осетры вывозятся отсюда зырянами в Архангельск, откуда эта рыба идет на столичные рынки. Впрочем обский осетр не отличается тем значительным содержанием жиру, который придает особый вкус уральскому и др. Центром местного пушного и рыбного торга является обдорская ярмарка. Но обыкновенно обдорские и березовские кулаки не допускают остяков до прямых сношений со скупщиками мехов и рыбы. Это достигается тем легче, что остяки зимою закабаляются ловким плутам, предлагающим им в долг водку и хлеб. Насколько нам известно, до сих пор тобольская администрация не могла изыскать никаких способов, чтобы положить конец этой наглой эксплуатации доверчивых инородцев севера.

Остяки оседлые преимущественно живут в урмане. Урман — это лес, состоящий из смешения многих древесных пород, а именно кедра, пихты, осины, ели и березы. Около изб этих инородцев уже и ныне попадаются разводимые ими конопля и крапива, из которой они приготовляют холст. Деревни их разбросаны преимущественно по Васюганской тундре — громадному пространству топей, до того проникнутых влажностью, что по ним не может [453] проходить лось, не проваливаясь в трясины. По всему этому необозримому болоту кое-где осели остяки, по сухим оазам и по верхушкам редких здесь холмов; деревушки инородцев состоят из пяти или шести изб, близ которых устраиваются амбары с навесами для нарт — оленьих саней. Врытые в землю печи доканчивают общую картину этого поселка, оставляющего по себе самое унылое впечатление нищеты, грязи и бесприютности.

Таково это бедное племя, заброшенное в холодные тони и мертвые пустыни далекого сибирского севера. Эксплуатируемое русскими, оно задыхается в экономическом рабстве, работая всю жизнь на чужое богатство и счастие. Под влиянием убожества, заразительных болезней, притеснений, оно выродилось и вырождается с удивительною быстротою, — и уже недалеко то время, когда от него останутся только жалкие обломки, беспомощно затерянные посреди снегового простора полярных степей, озаряемых таинственным блеском сполоха, в глуши вековых лесов, обступивших пустынные берега Оби, и в топях громадных тундр, на тысячи верст раскинувших свои неоглядный шири.

У нас даже мало кто и исследовал это племя.

Только один из благороднейших друзей человечества — Кастрен жил между этими номадами, вглядываясь в немудрую обстановку их быта и изыскивая в их простых преданиях истории колонизации этой мертвой пустыни. Кастрен за свою любовь к науке поплатился жизнью — и после него уже не являлось более таких самоотверженных и великих исследователей полудиких рас Сибири.

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011