В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г.

III.

Нет ничего красивее входа в Тириберскую губу, образуемого двумя массами гор; первая сереет громадами сплоченных скал, а вторая высится вдали, окутанная синевато-филетовыми тонами, на которых ложатся темные тени медленно подступающего вечера. Багровое зарево заката, заслоненное выступами скалистых берегов, мерцает и вспыхивает только на немногих вершинах, светящихся издали над океаном, словно маяки среди этого движущегося простора. Между двумя главными мысами, в самой середине виднеется третий. Тот весь в тени и только гребень его чуть-чуть отливает свинцовым блеском, тогда как остальная масса кажется скорее похожею на тучу, чем на матерую землю. Между этими тремя мысами находится небольшой остров, красиво чернеющий в белых всплесках неугомонных валов Ледовитого океана. Еще приближаясь к наружному заливу, уже встречаешь на море множество карбасов, выметывающих ярусы или прицепившихся к спущенной снасти в ожидании второй воды. Тут артель спит спокойно, не заботясь о волнении океана, и только тогда, когда какая-нибудь непочтительная волна захлестнет за борт и обрызжет белою пеной покрученников – из шняки подымется недоумевающее, бородатое лицо, оглянет весь этот простор – и снова скроется в углублении. Случается, что мимо проходящие иностранцы, подшучивая над безобидным русским человеком, швырнут в него чем ни попало и тешатся беc[85]сильною злостью разбуженных покрученников. Вдогонку за обидчиками летят ругательства, которых, разумеется, те не понимают. Англичане являются в таких случаях еще более остроумие. Они, например, окачивают шнаку водою, из помп и т.д. Бывает и то, что предусмотрительная артель предварительно запасается камнями, и огорошивает иностранцев в свою очередь целым дождем неожиданных гостинцев. Вследствие невнимательности вахтенных на иностранных торговых пароходах, случается и то, что ночью или даже среди белого дня паровое судно налетит на шняку, и в одно мгновение от нее останутся одни щепки, да трое или четверо людей, барахтающихся на поверхности океана до тех пор, пока последние силы их не истощатся и волны не поглотят несчастных. Иностранцы, в таких обстоятельствах не подают помощи, опасаясь, что с них будут взыскиваться убытки за разбитое судно. Было уже несколько примеров такого бездушия на Севере.

Береговые скалы, насколько можно было разглядеть отсюда, усеяны чайками до такой степени, что все выступы, карнизы и террасы кажутся засыпанными снегом. Чайки сидят массами и в воде мерно и грациозно подымаясь и спускаясь вместе с волнами и высматривая добычу. Вот целая стая их прилетела на встречу к пароходу, описала около него громадный круг и опять тяжело взмахивая крыльями, понеслась назад, рассказывая что-то резкими и пронзительными криками тем, которые благоразумно остались на берегу. Только две из них уселись одна на верхушке мачты, другая на снасти и сияют розовым блеском в лучах заката.

На правой стороне берег виден далеко, далеко. Вот чуть-чуть мерещится Малый Олений мыс, дальше смутною чертою синеет ровная, сливающаяся в одну полосу, даль пустынного берега – и отдельно от нее, на крайнем западе, точно в воздухе висит грациозный издали силуэт платформы острова Кильдина. Кильдинская салма точно раскрытая дверь между островом и матерыми горами вся на свету. Солнце заходит тут, и ярко багровый диск его чуть чуть приподымается над краем моря в салме. Еще дальше, что-то не то синеет, не то движется в воздухе на розовом фоне неба, то пропадая из глаз, то снова выступая в венце заревого сияния. Это крайние оконечности Кольской губы и Торос остров. Общий вид окрестностей был исполнен величия и действительной красоты. Налево, т.е. назади можно различить, но уже в синих сумерках вечера, матерой берег – до Вороньей губы…

Пароход повернул в внешнюю Тириберскую губу. Длина этой части на OSO (по Рейнеке) 2 ^1/2 мили и почти такая же ширина. Она открыта NW-му ветру и имеет большую глубину – в середине …, [86] а по краям, под самым берегом, до 20 сажень. Чем дальше проходили мы, проникая во внутреннюю бухту – тем горы становились все выше и круче. Сначала – горизонт стесняли одни голые каменные массы, потом показалась зелень, целыми полосами спускавшаяся вниз и перемежающая желтыми пятнами спелой морошки, сверкающими под солнцем золотым блеском.

– Волчки, по нашему, горы эти прозываются. Красота тут – благословенное место! Заметил ехавший с нами помор.

– Дородно (хорошо) здесь! Сочувственно отозвался другой.

Между их выступами чернеют расщелины и логии, а по скатам, как раскрытые пасти открываются агатовые зевы пещер. Вершины этих гор мягко рисуются живописными линиями направо на розовом, а налево на синем фоне неба. Тени вечера уже ложились на скаты, но и под ними кое-где серебрились тонкие черточки снегу, облежавшиеся в глухих щелях. Напротив наружной губы мы оставили за собою остров Олений, на верхушке которого весь в свету стоял черный деревянный крест. Недавно еще, как на этом острове, так и на Кильдине кочевали лопари, но теперь они совершенно вытеснены русскими.

Внутренняя Тириберская губа лежит в южном углу внешней губы, от Тириберского мыса на S в 4 ^1/2 милях. Она в окружности имеет более 3 миль, образуя несколько бухт для стоянки кораблей, какова Лодейная и Корабельная. Первая в западном, а вторая в восточном берегу губы. В обеих глубина от 5-16 сажень.

Граф Литке, посещавший весь Мурманский берег, чему мы обязаны первыми точными сведениями об этом крае, нашел, что выводы склонения компаса здесь были весьма несогласны между собою, а это заставило его предполагать существование причин, вызывающих колебание стрелки в самых берегах Тириберских. Тириберка – одна, из важнейших бухт всего Мурмана, нах. под 69⁰11’08” с.ш. и 35⁰09’01” в.д. (от Гринича). От ближайшего летнего лопарского погоста она отстоит к NW на 90, от зимнего на 120 верст. От норвежских городов Вадзе на 250, и Вардо на 230, от Колы на 110, от Кеми на 1135 летом и на 625 зимою, от Архангельска летним путем 850 и зимним 1340. По официальным сведениям в Тириберке промышляют 294 человека. Скученность и дурное состояние изб здесь таково, что несмотря на превосходное положение становища, здоровый морской воздух, в 1871 г. было больных 103 чел. Или 35%, из них умерло 15. Здесь преимущественно промышляют колежемцы и сумляне, сверх того и коляне.

Когда мы дошли до средины внутренней Тириберской губы – я уже не мог оторваться от прелестных берегов ее. Вода покойна, как [87] в чашке. Отсюда вам кажется, что вы плывете по озеру, окруженному громадными зелеными альпами, отражающимися в его зеркале всеми своими вершинами и выступами. Тут не было уже подавляющего простора океана; вход, чуть только отплывешь от него за версту, незаметен вовсе. А присмотритесь пристальнее к этим сомкнутым берегам, и вы различите на них широкие синие полосы полевых цветов, отлогие спуски, покрытые мягкою зеленью. Из-за одних гор еще довольно рельефно выдаются другие, за ними синеют третьи, а ее дальше чуть мерещатся облачнообразные вершины самых дальних. Кое-где облако повисло на пологой горе и отразилось каждым извилистым поворотом своей поверхности в этом покойном озере. Тут в самые бурные погоды – царствует и тишина и безмятежный мир, хотя комиссия, еще недавно командированная сюда, нашла, что внутренняя Тириберская губа открыта N и NW ветрам. Губа эта имеет другое неудобство, а именно то, что осенью ее набивает льдом, почему и зимовки здесь не совсем безопасны. Вдоль самого берега я различал маленькие, чрезвычайно живописные бухточки. В них кое-где колышется шкуна или лодья на якоре, такая маленькая, словно точка, в сравнении с этими вершинами, обступившими ее тихое убежище. Только на этой точке вы различите и снасти ее, и мачты, и даже рассмотрите позади небольшой карбас, привязанный к ее корме. В других заливчиках поменьше черными черточками виднелись лодки промышленников, а прямо, в южном конце этого внутреннего озера, желтел громадный треугольник, плоский и далеко выдававшийся в море. Это было песчаное подножие точно пьедестал крутой горы, поднимавшейся от сюда. Песчаный мыс составляется рекою Тириберкою и внутренним заливом того же имени. Тут еще издали можно рассмотреть большое становище, красивее все, виденных до сих пор; перед ним колышутся суда. Оно похоже на какой-то рыбачий городок, необыкновенно изящный издали. Все берега песчаного простанства загромождены палтухами, на которых сушатся сети; дальше видны ряды разволочных изб, одни за другими, перемешанные со скеями, амбарами. Пред становищем – громадный зеленый луг, где пасутся коровы. Отсюда далеко несется говор многолюдной и тесно скученной толпы.

В одном месте, не доходя до берега, – целое белое место на скалах и спусках гор. Это залежи птичьего гуано. Мой спутник, побывавший в Норвегии и знавший цены на этот предмет, определил стоимость этой залежи в шесть тысяч рублей, в окрестностях одной Тириберки. “У нас, прибавил он, давно бы все это было собрано до последней крохи и продано. Имей я судно, непременно занялся бы эксплоацией гуано на ваших берегах”. (Далее пропущено. В оригинале не хватает стр. 88-95, прим. ред. КК)

[96]

Но вот пароход вошел во внешнюю Тириберскую губу; за первым выступом оставленного позади утеса – пропал этот милый, на первый взгляд, рыбачий городок, милый издали, но печальный, гниющий взблизи, когда лицом к лицу сталкиваешься с его лютою нищетою.

Спустя немного, пароход вовсе вышел из губы и отправился вперед на запад, принимая курс прямо на тот просвет, который ложился между красивою платформою Кильдина и морскими берегами.

Я был на палубе. Мне не хотелось сходить из царства этой белой, теплой ночи в душную каюту. Я слушал море, по которому за пределами губы уже ходили морские раскатистые волны, лизавшие борт парохода. Я слушал, как винт его разбивал в белую пену свинцовую массу потемневшей воды, как скрипели снасти, да где-то на баке чуть-чуть, словно про себя, старик матрос пел свою однотонную песню… Какая-то счастливая грусть росла на душе, хотелось плакать, когда губы улыбались чему-то, хотелось улыбаться, когда на глазах навертывались беспричинные слезы. Но и с этою улыбкою, и с этими слезами не желалось расставаться; они казались и милее, и отраднее тупого равнодушия, безразличного покоя.

А сумерки, белые полярные сумерки окутывали даль и волны еще назойливее подкатывались под киль парохода, напевая свою вечную, одинаковую песню. Право, в этот момент я боялся, чтобы кто-нибудь не вышел из каюты на палубу. К счастью – все спали и только мне одному и эти волны, и эти горы рассказывали свои таинственные легенды, первые – о дальнем неведомом полюсе, откуда мчатся они к суровым каменным берегам, вторые – о тьме и чудесах своих гранитных недр. Все, чему верилось в детстве, вспыхнуло и воплотилось в яркие краски и рельефные образы и, как озаренное закатом облако, проносилось в голове вереницами чудных видений. Милые, дорогие лица кивали мне из своего далека, и я узнавал в каждом из них давно позабытые черты и улыбался им и радовался с ними этому призрачному свиданию…

[97] Счастливая ночь!...

От Тириберского мыса до южного края Кильдина пароход шел вдоль берега, являющегося здесь цепью гор, как будто заканчивающих своими обрывами хребты, начало которых находится внутри материка. Это были отдельные вершины и утесы, сплоченные вместе, и один за другим развертывавшие перед нами свои тяжелые громады. Мы прошли мимо Малого Оленьего острова, Типуньковых луд, несколько мысов, вдавашихся в океан и образующих открытые губы. По мере приближения к платформе острова Кильдина, она все вырастала перед нами, и наконец, у мыса Чеврай – развернулась со всеми своими террасами, отвесными обрывами и уступами. Характер морского берега становится здесь угрюмым и мрачным.

Сумеречное ли освещение ночи придавало такую суровую неприветливость этим утесам – не знаю. Они обрушивались перед нами шестью отдельными куполообразными вершинами, изрытыми трещинами и щелями; между ними чернели узкие логии и ущелья, усеянные валунами и обломками скал. В некоторых местах бурун разбивался о подводные рифы, в других стена серого берега отвесно подымалась из воды и только на некоторой высоте образовывала крутые склоны и уступы, уходившие в синеву таинственного полумрака. Против самой Монастырской бухты – матерый берег вздымается тремя круглыми головами, исполосованный щельем и черными пятнами. На их карнизах сидели ряды белых чаек, неподвижных и безмолвных… Чем далее мы подвигались к западу, тем все становилась теплее и теплее. Обыкновенно температура воздуха у Св. Носа и между берегами Терским и Зимним до Канина Носа бывает очень низка. Также низка и температура воды. Но уже за Тириберским мысом, температура воды и воздуха начинает значительно повышаться и даже без посредствующих степеней. Все это, вместе с фауною Северного океана, начиная от этого пункта к западу, заставляет нас убеждаться в том, что здесь действительно проходит течение Гольфстрима. Норвежские ученые находили тут не мало беспозвоночных, свойственных Атлантике; то же самое говорит и молодой русский ученый Яржинский; только я не могу согласиться с мнением последнего, что течение Гольфстрима доходит до Св. Носа. Оно не обнаруживается вдоль Мурмана, далее Тириберского Носа, и проходит прямо к западным гаваням Новой Земли-Серебряной и другим, где в свою очередь температура оказывается более умеренною, чем в остальных частях этого континентального острова.

Платформы Кильдинские представляются здесь в ином виде. Начиная от мыса Монастырского, выступающего с юго-восточной оконечности его далеко к матерому берегу, где в свою очередь выде[98]ляется ему на встречу мыс Чеврай, шли четыре уступа, образующие террасы, обрывавшиеся вниз почти отвесно. Террасы возвышаются совершенно правильным амфитеатром, заканчиваясь на высоте 500 футов гладкою столовою поверхностью. Все это пространство покрыто превосходною травою, и как-то странно видеть с одной стороны зеленеющий остров – а с другой, голые и безжизненные массы матерого берега. Пролив между островом и последним называется Кильдинскою салмой. Вода здесь во время нашего прохода была неподвижна. В одном месте у восточной своей оконечности Кильдин образует бухту, выходящую в салму и известную под именем Монастырской. Некогда здесь было большое становище Соловецкого монастыря. Длина этого рейда одна миля, ширина от 250 до 300 сажен, глубина от 9-13 сажен. На матером берегу в широкой заводи, куда впадает незначительная речка Зарубиха – иного живут лопари кильдинского погоста. Даже теперь, в сумраке, можно было рассмотреть три или четыре конусообразные вежи, приютившиеся у отвесных утесов, да два или три палтуха с развешанными сетями. В Монастырской же бухте о-ва Кильдина находится Белая губа с спасительной станцией, только без спасителей. В ней никто не живет.

Мы довольно долго шли Кильдинской салмой, так что я в подробностях мог рассмотреть зеленеющий остров, северные скаты которого впрочем совершенно голы. Я не видел ничего красивее этого амфитеатра, этих уступов и этих едва заметных песчаных отлогостей берега. На востоке от бухты, говорит отчет экспедиции, о которой мы уже не раз упоминали, берег расширяется в площадь, где находится озеро пресной воды в нескольких саженях от Кильдинского залива. В западной части бухты, по направлению к мысу Коровьему, текут с горы два ручья с пресною водою. Из них тот, который находится ближе к мысу, представляет значительную массу воды, что дает повод к предложению о возможности устроить здесь док, с помощью технических приспособлений. Так как две ближайшие к бухте террасы имеют достаточную ширину и большое протяжение, то на них, а также на площади восточной стороны бухты весьма удобно расположится город значительного размера (sic). Весь остров имеет в длину 15, а в ширину 10 верст. На этом пространстве находится до 50 ламбин (озер). Здесь именно проектировано устройство “значительного” города, с доками, пристанями и т.п.; к сожалению только, экспедиция не указала, кто кроме чиновников будет жить в этом значительном городе, где, как слышно, определены места для фонтанов и даже даны названия улицам.

Пока еще Кильдин – пустыня, масса сланцевых первозданных [99] пород. Он находится под 69⁰23’09” с. ш. и 34⁰05’10” в. д. от Гр. (Литке). Прежде здесь лопари водили своих оленей, еще Рейнеке застал их. “На Кильдине, говорит он, пасется стадо оленей, принадлежащих кольским мещанам и лопарям кильдинского погоста”. Теперь ничего этого нет, и только в салми останавливаются на якорь поморские лодьи и шкуны, да сюда же приворачивают шняки тресколовов во время непогод, встречающих их в открытом океане.

При самом выходе из этого пролива, когда я в первый раз ехал на пароходе “Качалов”, чуть ли не у мыса Могильного, мы стали на мель. Пока команда хлопотала, чтобы сняться с мели, я всматривался в воду и невольно удивлялся ее прозрачности. Маленькие камешки можно легко было различить в ней. Видно было как боком пробиралась куда-то расплюснутая Pleuronectes Platessa, да зорко, извилисто гнался Brosmius vulgaris за какой-то маленькой рыбешкой. В одном месте на дне чернело что-то неопределенное, бесформенное. Оказалось, что это морские окуни из семейства lataphracti взбалтывают ил, едва прикрытый слоем песку и мелких камней. Наконец пароход снялся, и мы прошли в отверстие между мысом Могильным и матерым берегом. Последний тут чуть ли не становиться еще круче. Он разрезан множеством заливов. Вдали приметно уже устье Кольской губы и черные силуэты Торос-Островов.

На востоке розовело. Золотистый пар остался назади, желтые лучи раскинулись по небу, оттеняя края облаков, словно застоявшихся в лазури. Вдали играли киты целыми стаями. Двойные струи их фонтанов так и взметывались вокруг парохода. Остров Кильдин быстро, почти мгновенно окутался туманом, особенно сгустившимся на северной его стороне. Мгла так как будто струилась от него в открытый океан массами, постоянно изменявшими свои очертания. Сквозь гул валов и шум парохода слышались резкие крики чаек, садившихся на волны и плавно вздымавшихся на них. Золотой диск солнца наконец врезался в палевую полосу горизонта и берега стали открываться перед нами. Тучи, окутавшие их, приподымаясь, обнажали сначала белые полосы бурунов и прибоев, потом черные щели и серые массы и наконец куполообразные вершины, ясно рисовавшиеся на синем небе. Мы невольно загляделись на западную часть Кильдина. На 850 футов поднималась она отвесно, точно полированная правильная трапеция. Лиловый блекс утра мягко ложился на ее поверхность и только вокруг краев мерцал золотой венец заревых лучей. Говорят, что у высокого отруба северного берега Кильдина, близ западной оконечности мыса Бык (850 ф.), обрушивающегося [100] в океан вертикально, также отвесно вздымается отдельная скала – совершенное подо6ие колокольни готического храма. Небольшой камень, стоящий на чрезвычайно острой его вершине, похож на башенку. Я не видел этого, но весь громадный силуэт Кильдина производил отсюда неотразимое впечатлите, словно колоссальный бастион, выдвигаясь в самые недра Арктического океана перед не менее гигантскими укрeплениями и стенами матерого берега.

Скоресби и другие натуралисты говорят, что Monodon monoceros (нарвал) попадается и в Северном океана, близ Кильдина. Это животное отличается от других китов клыком, длиною в 10 футов. Скоресби даже нашел один такой клык сломанным во льду. Есть повод думать, что нарвалы действительно встречаются в норвежских водах, по крайней мeрe, один из них был выброшен на берег, подле Бергена. В наших северных морях я не встречал их вовсе; но промышленники в Вайдо-губe рассказывали мне про какую-то большую “рыбину с копьем”, встреченную ими в десяти верстах расстояния от мыса Кекур на Рыбачьем полуострове. Виденные нами близ Кильдина и Кольской губы киты относились к породе Balaenoptera longimana (Rudolfi), которые также особенно многочисленны и близ Новой Земли. Несмотря на их величину, они не так сильны, как другие китородные.

Промышленник, взятый на пароход “Качалов” из Тириберки, ходивший в течете 20 лет на Матку¹, сильно жаловался на норвежцев-китоловов. Они, по его словам, “заполонили” наши северные воды². Ходят и в наш океан, и в наше Карское море; в 1872 году за китами явилось из Ост и Вест-Финмаркена до семидесяти иностранных судов, в то время как ни одно русское судно не занималось этим промыслом. Другой упрек его – гораздо основательнее. Он сообщал, что пока наши реки еще стоять и русские суда не могут выбраться в море, норвежцы, у которых гавани не замерзают вовсе, уже хозяйничают во льдах на Новой Земле. Когда приплывут русские шкуны и лодьи, – зверь уже распуган и ушел [101] Тем объясняется упадок наших звериных промыслов на этом континентальном острове. Следовало бы положить конец такому ненормальному порядку. Из китоловов-норвежцев особенно выдается Фойн, ежегодно, приобретающий в наших водах до 70,000 рублей чистого барыша, и Петерсон – нисколько меньше. Что же касается до норвежцев, посещающих Новую Землю – то имя им легион.

– Толку нет ноне ходить на Матку! объяснял промышленник. Придешь и уйдешь с голыми руками, а у зимовщиков спросишь – до пропасти, говорят, зверя было; несосветимая сила! да всё норвежане отбили!.. Такой, я тебе скажу, народ, только в чужую мошну и смотрит.

Этот новоземельский промышленник был уже старь, но глаза смело смотрели из-под нависших бровей, а губы складывались в необыкновенно добрую улыбку. Когда он заговаривал о промысле, лицо его оживлялось и взгляд сверкал, но стоило только подойти к нам его хозяину – толстому и отдутловатому лимфатику-помору – и старый коршик смолкал, спина его как-то горбилась, лицо блекло и он с заискивающим, почти собачьим выражением заглядывал в глаза своему патрону. Скверно делалось на душе даже у постороннего человека, когда он становился свидетелем этого принижения. Где же эта самостоятельность старых, известных коршиков, о которой пишет г. Максимов?..

– Что-ж вам не случалось останавливать норвежцев?

– Нам! Нет, у нас руки коротки. Остановишь! На Мурманe с берега норвежанам и вовсе не приказано рыбу ловить, а ловят же! Раз он и явились под Кильдин самый, отогнали наших от песчанки, и давай сбирать наживку. Половили в одной губе и в другую пошли, ну, тут русских больше было. Наши их и погнали. Что-ж бы ты думал. Становой эфто дело на грабеж поворотил и в самую промысловую пору давай сажать народ сотнями!.. Вот оно... А сунься мы к норвежанам, – и правы, да скрутят и в Дронтгейм, в тюрьму пошлют...

Таким образом, мы прошли мимо губы Долгой и Зеленецкой, до узких ворот, образуемых двумя массами матерого берега по правую и но левую сторону Кольской губы, которая далеко налево сияла серебряною полосою в то время, когда пароход подходил к Торос-островам, лежащим у западного ее берега. Эти пять утесов называются торосами, потому что весною они задерживают тороса, т. е. пловучий лед, выходящий из Кольской губы в океан. С виду – это бесплодные скалы от 1 1/2 кв. верст до нескольких десятин, из гнейсо-гранита, лабрадора, слюдяного сланца и базальта. Здесь даже встречаются месторождения хорошей яшмы, которую с успe[102]хом можно разрабатывать. Особенно красивы тут узкие и глубокие проливы, образуемые отвесными скатами берегов, над которыми нависли небольшие площадки скудного торфа, покрытого полярною растительностью. Острова сплошь усеяны чайками, гавками, поморниками, бакланами и зуями.

На острове Торос один из бродячих лопарей как-то приучил к себе большую белую чайку. Ежедневно около полудня с необыкновенною точностью она являлась к нему за подачкою и позволяла брать себя на руки, ласкать, чистить перья и т. д. Поморники здесь естественные враги чаек. Они подстерегают их, когда те выхватить из волн, добычу и тотчас же отнимают ее, заставляя часто даже выплюнуть уже проглоченную рыбу. Они также, соединяясь стаями, нападают на орлов-рыболовов, которые появляются часто на этих берегах. Стоит поморникам только увидеть орла, чтобы они бросились за ним в погоню и тотчас же отогнали его. Между собою они живут в мирe и согласии и занимаются часто ловлею мелкой рыбы – артелью, сообща. Прекрасное зрелище представляют выбоины и промежутки между островами – Торос, где вода стоит как в чашке. Сверху они кажутся совершенно белыми от множества птицы, осевшей на них. Но стоит только где-нибудь показаться человеку, чтобы они все разом поднялись с воды. Первые улетают бакланы и гавки, привычные чайки и зуйки остаются, подлетая почти к самой голове непрошенного посетителя.

Пароход от Кольского залива принял северо-западное направление и, обойдя мыс Лодейный, прошел мимо губы того же имени. Образуемая Сeт-наволоком и Лодейным носом, она окаймлена постоянным буруном. В утесистых берегах вечно бьется неугомонный океан, подмывая выступающие среди волн скалы. В одном месте губы, именно в утесе, образующем мыс Пушку, есть круглое отверстие вроде пещеры, проходящей от основания до вершин громадной гранитной массы. Эта дыра идет под углом 60° к горизонту. Туда вкатываются прибои волн и брызги вылетают вверх с сильным шумом, подобным пушечному выстрелу. Температура воды здесь была +9°, воздуха +11°. “Качалов” быстро миновал: Сeт-наволок, Карелинскую губу, Почат-наволок, губу Ворью и, обогнув мыс Медвежий, мы вступили в Урский залив. Все пройденное пространство ярко рисуется в моих воспоминаниях; эти высокие красивые берега, уходящие в синие дали, фиолетовые выступы мысов и туманные глыбы остающихся за светом губ, целые стада китов в отдалении, а иногда и вблизи от парохода; у самого носа его иногда мелькали перья акул, и плюхали в воду какие-то большие рыбы. Наконец, ни с чем несравненная красота этих морей – [103] акалефы, или морское масло, как называли их здесь. Я не знаю ничего красивее их. Часы я проводил, сидя у кормы парохода и всматриваясь в воду. Их плавали целые стаи. Кажется, что иногда более многочисленные и сплоченные стада их состояли из Rhizostoma cruciata (корнеротов) и из жгунов. Иногда океан на мили бывает расцвечен этими прелестными “цветами моря”. Ч. Дарвин совершенно верно заметил, что ласам материков никогда не достигнуть такого оживления, как морям. А Гумбольд еще ранее выразился, что на своей поверхности море представляет роскошь и полноту жизни, о которой земля не может дать и приблизительного понятия. Все цвета радуги, кажется, отдали свой блеск акалефам. Звездообразные, колокольчатые, круглые, фута полтора в поперечнике, усеянные лучистыми полосами всевозможных оттенков, переливающихся одни в другие с бархатистою мягкостью и очаровательными неожиданными эффектами, – они тысячами попадались под киль и, разумеется, гибли, разбиваемые волнами и массою парохода. Они все были обращены внутреннею своею полостью, изнанкою, к течению. Зубцы или щупальца, окружавшие их, сжимались и разжимались, как пальцы руки, вероятно схватывая микроскопическую добычу, приносимую им волнами. Покачиваясь и мирно вздымаясь с водою, они в определенные моменты, когда вероятно совершаются самые энергические жизненные отправления, теряли бархатистый блеск и сверкали теми же, что и прежде, цветами, но только режущим глаза сиянием драгоценного камня. Я не знаю даже, как дать хотя отдаленное понятое об этих прелестных обитателях моря. Природа являлась здесь всего прелестнее в своих простейших органических формах. Их можно рисовать только радугою, солнечным лучом да цветами концентрированного солнечного спектра. Между ними двигались бесчисленныe стада таких же существ, но уже бесцветных отливавшихся на синих сгибах каким-то лунным, серебристым блеском. Кажется, что относительно акалефов существует не совсем правильное мнение в науке, присвоившей им название морской крапивы. Думают, что прикосновение их к обнаженному телу производить такую же боль, как и крапива. Это факт для южных морей, но в Северном Ледовитом океане и у берегов Белого моря местные жители безопасно берут их в руки. Из них медузы бывают до того жидки, что проскользают между пальцами. Когда по моей просьбе с парохода бросили широкую посудину и вытащили ею на палубу одно из этих очаровательных жителей моря, а попробовал было взять его, но он расплылся у меня между пальцами, как масло или студень, не произведя никакого обжога. Гораздо ближе было бы назвать акалефы не морскою крапивой, но морскою розой, .. (Далее пропущено. В оригинале не хватает стр. 104, 105, прим. ред. КК)

Примечания

[100]
1 Матка – Новая Земля.
2 Не могу не поправить здесь ошибки г. Данилевского. На стр. 158 своих исследований он говорит, что новоземельный покрут основан на таких началах, что и мурманский. Это далеко не верно. Промышленники идут на Новую Землю не из трети, как на Мурмане, но из половины. Так, например, ходившие в 1872 году из Сумского посада на Матку, восемь рабочих от двух хозяев приобрели на свою долю 1,000 рублей и на хозяйскую столько же. Из Сороцкой волости туда же отправилось восемь рабочих, на двух шняках, и добыли всего 4,000 рублей, из них денег 2,000 рублей пришлось рабочий. Из Поньгамской волости один хозяин отправил 4 покрученника, добывших на свою долю 500 рублей и столько же на хозяйскую.

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011