В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. ПЛЕМЕНА ГЛУХОГО УГЛА.

[469]

Камчадалы.

В Тихом океане, омываемый Камчатским и Охотским морями, лежит громадный полуостров — теперь последняя грань русских владений на востоке. В истории колонизации Сибири этот край играет немаловажную роль, представляя собою арену, на которой [470] с полною безнаказанностью и зверством еще столетие тому назад разыгрывались страшные сцены порабощения и поземельных захватов. Камчатка вынесла на себе все ужасы этой борьбы, усложненной еще мужеством ее исконных обитателей и непримиримою ненавистью их к смелым предводителям первых казачьих шаек, обрушившихся на это когда-то многочисленное и смелое племя.

Первый русский, ступивший на Камчатскую землю, был Федор Алексеев — торговый человек, занесенный сюда бурею. Камчадалы, принявшие его сподвижников за духов, располагавших громом и молнией, быстро уверились в их земном происхождении. Один из прикащиков, бывших в этой партии, зарезал на глазах у дикарей своего товарища. Это событие навело их на мысль истребить всех русских, что они тотчас же и привели в исполнение. Собственно первым покорителем Камчатки является казак Атласов — цельный тип грабителя-колонизатора, вносившего огонь и убийство в захватываемую им страну. Нужно сказать правду, враги стоили друг друга. Вдали от административных центров казаки и государевы прикащики делали с камчадалами все, что им было угодно. Их затравливали на охотах, сжигали живьем, топили в реках. Не ограничиваясь этим, казаки и между собою жили далеко не мирно. Не признавая даже номинально отдаленной власти, каждая партия колонизаторов считала Камчатку своей страною. Казачьи пятидесятники воевали друг с другом, брали друг у друга острожки, вешали друг друга, считая себя воюющей стороною. Присылаемые правительством ревизоры начинали прямо с грабежа и своих, и чужих. Покоряемые, преследуемые камчадалы отличались такою неукротимой свирепостью, такою энергией отчаяния, какую едва ли встретишь и у прославленных дикарей Северной Америки. Две расы здесь боролись на жизнь и на смерть, до тех пор пока в конце прошлого столетия центральная власть не положила предела этой кровавой эпопее захватов, битв и грабежа. Тогда же смирились и камчадалы, согласившись уплачивать ясачную дань России соболями, бобрами, выдрами, лисицами и др. мехами.

Камчатка, особенно же камчатский юг — прелестный край. Проезжайте его летом — и вас поразит могучая красота сибирской природы, причудливые очерки горных вершин, словно потонувших в безоблачной лазури ослепительно сияющего неба, сжатые отвесными и утесистыми берегами бурливые речонки, мирные идиллические озера, окруженные зеленеющими пажитями или цепями мягко очерченных, не представляющих ни одной резкой линии, холмов. А эти чудные леса!., каше леса — целые царства лесов, где вечно царят суровые, настраивающие душу на самоуглубление и созерцание тишина и тень. [471] А эти конусообразный сопки, еще до сих пор выбрасывающие черные клубы дыма над мирными долинами и тихими берегами, откуда в недосягаемую даль тянется подавляющий простор великого, в самом покое своем таинственно-грозного океана...

Камчатка — край, который при широкой производительности мог бы не нуждаться в промышленной опеке своей метрополии. Царство животных этого полуострова безгранично. Камчатская лисица — лучше остальных сибирских лисиц. Чернобурые здесь встречаются чаще, чем даже в привольных пустынях приамурского простора. Камчадалы промышляют их отравою, клепцами и стрельбою из луков. Челибуха, примешанная к мясу или рыбе — почти мгновенно умерщвляет лисицу. До покорения Камчатки казаками и следовательно до начала правильных промыслов за лисицами, последние отнюдь не пугались присутствия человека. Камчадалы в случае нужды били их палками, что впрочем случалось редко, потому что дикари собачий мех предпочитали лисьему. Камчатский соболь крупнее и пышнее всех остальных сибирских соболей. Как мало ценили их первоначальные властители полуострова — видно из того, что, отдавая за топор до 20 хороших шкурок, камчадалы смеялись над казаками, как над круглыми невеждами. Они считали годным к употреблению только мясо соболя, а мех его или выбрасывали, или если и ценили — то гораздо ниже собачьего. Соболей в настоящее время они ловят обметами (сетями) и стреляют их из луков. Меха песцов и зайцев ценятся весьма дешево, и потому их бьют только при случае, никогда не снаряжая для этого особенного промысла. Пищухи, горностаи, ласки, тарбагаганы добываются здесь во множестве. Меха росомах приобретаются ими для собственного употребления. Калашников и Крашенинников, исследовавшие некогда Камчатку, сообщают о медведях ее весьма оригинальный факт: “сие достойно примечания, говорит последний, что тамошние медведи не делают вреда женскому полу, так что в летнее время берут с ними вместе ягоды и ходят около их как дворовый скот, одна им от медведей и то не всегдашняя обида, что отнимают они у баб набранные ими ягоды.” По всей вероятности, теперь медведи потеряли эту рыцарскую вежливость к прекрасному полу, потому что в позднейших источниках мы уже не встречали указаний на такое великодушие лесных жантильомов Камчатки. Медведей камчадалы бьют из луков, из ружей, преимущественно подымая их в берлогах или убивая у морских берегов, куда промышляемый зверь направляется летом для рыбной ловли. Дикари полуострова особенно дорожат волчьими мехами, которые у них в большой чести. Оленей и дико-каменных баранов бьют из ружей и стре[472]лами. Замечательно, что для камчадала полевая мышь является одним из полезнейших животных. В ее норах они отыскивают значительные запасы сараны, кедровых орехов и питательных корней, высоко ценимых ими. Но самое дорогое животное для дикаря — это его собака. Она здесь играет ту же роль, какую олень для самоеда. Она доставляет камчадалу одежду, она же служит для него и средством передвижения. Об этом верном друге камчатского номада будет еще сказано ниже.

Кроме этого камчадалы занимаются главным образом рыболовством и боем морских зверей, которые Беринговым проливом заходят сюда из Северного Ледовитого океана. Короче, камчадал ведет трудовую и деятельную жизнь, изредка только озаряемую светлыми для него моментами разгула и общенародных празднеств.

Царство растительное — здесь также богато. Летом вся Камчатка из конца в конец представляет одну зеленеющую поверхность. Глаз удивляется то могучим формам лесных великанов, то яркости и аромату луговых цветов, то неизвестным и причудливым растениям, заткавшим все просветы между деревьями, вершины которых там и сям раскидывают над одинокими тропинками свои величавые и тенистые шатры. Вдоль уединенных бухт Охотского моря, глубоко врезавшихся в матерую землю, неподвижно рисуются на голубом фоне вечно ясного летнего неба громадные тополи и лиственницы, напоминая сердцу случайного странника счастливый край бессменной весны, далекую, теплую родину, оставленную им для скитальчества в глуши чужих морей и холодных пустынь севера. Разумеется, зимою этот заманчивый край является во всем своем суровом величии. Ледяные оковы погружают его в летаргию — и только одна пурга, словно полновластный хозяин, ревет и воет по всему этому простору, празднуя торжество полярного мороза над жизнью, светом и блеском природы.

Камчадалы — далеко не привлекательны. Представьте себе неуклюжего, малорослого, смуглого и скуластого дикаря с подозрительно бегающими глазами, цепкими и тонкими руками, словно крадущеюся походкой, во всяком движение которого так и сквозит раболепство и лукавство. К этому же необходимо прибавить, что они почти никогда не моются и обладают каким-то особенным, только им одним свойственным, запахом перегнившей рыбы. Женщины их особенно противны. Тут нечистоплотность достигает своего апогея. Это просто ходячие зверинцы — и понятен ужас одного американца, которому пришлось провести несколько дней между этими изящными представительницами прекрасного пола.

Камчадалы живут острожками. В каждом острожке поселяется [473] по нескольку семейств; прежде, в первые времена завоевания полуострова, эти поселки укреплялись валом или палисадником, как это и до сих пор еще делают оседлые коряки. Острожки состоят из земляных зимних юрт и из летних балаганов. Для первых выкапывают землю аршина на два в глубину. По середине ямы ставят четыре толстые столба и вершины их соединяют с краями ямы накатником. В этой куполообразной крыше оставляют отверстие, служащее и окном, и дверью, и трубою. Кровля покрывается землею и дерном, так что снаружи такое жилье похоже на холм — и только подымающийся от вершины его дымок указывает на местопребывание убогой семьи полудикого камчадала. Внутри юрта представляет правильный четырехугольник. У одной из стен его устраивается очаг, к которому в виде норы идет вывод снаружи. Цель этого отверстия — доставить внешнему воздуху возможность выгнать дым из землянки в окно, устроенное в центре ее кровли. На нарах внутри жилья спит семейство на рогожах или на шкурах добытых им зверей. Из землянки выходят по лестницам в то же окно, откуда идет и дым. Во время топления очага непривычному весьма трудно бывает проникнуть в юрту или выйти из нее. Часто одна юрта устраивается на несколько семейств, но каждое из последних имеет непременно свой отдельный балаган. Эти балаганы служат одновременно и амбарами для съестных припасов, и жильем. Они устраиваются высоко от земли на крепких столбах, на которых делают помост, устилаемый травою, а над помостом треугольником воздвигают кровлю, служающую одновременно и стенами неприхотливого воздушного шалаша.

На непривычного путешественника производят странное впечатление эти юрты и особенно балаганы. Последние часто попадаются и в безлюдных урочищах, там, где только раз в год камчадал ловит рыбу или устанавливает охотничью станцию для звериных промыслов. В этих помещениях до зимы оставляется предварительно высушенная добыча промыслов.

Такие поселки устраиваются камчадалами преимущественно по островам в густых тальниках, при этом выбор окрестностей обнаруживает в дикаре тонкое понимание красоты окружающей его природы. Всякий острожек ту реку, на которой он стоит, считает своим неотъемлемым владением. Если несколько семей захотят выделиться из общего поселка, то они устраивают свои юрты и летовья непременно по этой же реке. Отсюда можно заключить, что рекою и окрестным районом владеет один род, отнюдь не смешиваясь с другими. Камчадалы по этому поводу рассказывают, что [474] их прародитель Кутха на каждой реке жил по два года, оставив повсюду детей и отдав им занимаемые ими места в нераздельное пользование. Домашняя утварь камчадала весьма проста. Несколько чаш, корыто, берестяные чуманы — вот и все. Себе и собакам есть они варят в одних и тех же посудинах, да и едят вместе с животными, не стесняясь.

Несколько лодок и сани дополняют хозяйство камчадала. Лодки бывают двух образцов: у одних нос выше кормы и бока пологи, у других нос и корма одинаковой высоты. Первые употребляются для плавания по рекам, вторые исключительно предназначаются для моря.

Занятия камчадалов определяются временами года. Летом они ловят и сушат рыбу, собирают разные коренья, ягоды и мухоморы; осенью они продолжают рыболовство, бьют птиц, гусей, лебедей, уток, заготовляют лес; зимою охотятся за соболем и лисицею, плетут сети для рыбы, делают санки, перевозят запасы из летних промысловых шалашей в свои юртовья. Весною — начинаются морские звериные промыслы, ловля бобров. Все эти работы строго распределены между мужчинами и женщинами: первые бьют и ловят зверя, вторые занимаются его приготовлением. Первые строят юрты и балаганы — вторые шьют платья.

Коряки могут считаться законодателями моды для всего севера и востока Сибири. До знакомства с ними, камчадалы просто носили на теле собачьи и лисьи шкуры, но под влиянием первых они стали одеваться в куклянки — маховые мешки шерстью вниз и в парки — такие же мешки мехом вверх. Подолы куклянки обшиваются арабесками из разных лоскутьев сукна. Иногда сукно заменяется подборами, т. е. куском замши, расшитым разными шелками. Женщины отличаются только своею обувью, которая у них длиннее. Это те же пимы, которые употребляются и самоедами Архангельской и остяками Тобольской губерний.

Камчадальская дамы носили прежде шиньоны, которые вероятно позаимствованы от них нашими европейскими. К несчастно, они давно бросили эти тяжелые и некрасивые колтуны, предоставив их в исключительное пользование нашим красавицам. Как и последние, они употребляют белила и румяна, заменяя первые порошком гнилого дерева, а вторые какою-то морскою травою. Как видите, идеалы красоты одинаковы и для дикарки камчадальского юртовья, и для красавицы нашего европейского мира. Разница только в средствах и материалах.

Пища камчадалов состоит главным образом из юколы, приготовляемой из всех рыб рода лососей. Каждую рыбу они делить [475] на шесть частей. Бока с хвостом сушат на воздухе, спинки и тешки приготовляют особенно. Головы квасят в ямах, пока весь хрящ покраснеет — и несмотря на страшную вонь, едят их как лакомство. Остающееся на костях мясо снимают, сушат и толкут для примеси к вареву, а кости заготовляют для собак. Затем следует рыбья икра, которая сушится вместе с корою ивы и березы и употребляются в пищу во время промыслов и охот. Мясо и жир тюленя, моржа и др. морского зверя они также едят, приготовляя его с разными кореньями и травами. Ягоды и сарана (корни лилейных) дополняют их неприхотливое menu. Пьют они настойку мухомора, о котором будет сказано ниже.

Способы передвижения камчадалам дают собаки. К езде из последних назначаются только кладеныя, причем в каждые санки запрягается их по четыре цугом — две впереди и две позади. Такая четверка собак называется нартою. Езда эта не особенно удобна. Нужно держаться в санях как можно крепче и сохранять равновесие. Собаки не останавливаются. Ездок, упавший из саней, не остановит их криком. Придется идти пешком до того пункта, где они лягут от утомления. Особенно опасны путешествия по Камчатке зимою во время сильных бурь. Собаки в это время теряют чутье и силы; — и если вблизи нет леса, под защитою которого мог бы укрыться путник — ему грозит неминуемая гибель. Сколько раз в глуши этого полуострова отыскивались трупы людей, заваленных снеговыми сугробами посреди безлюдного и мертвого простора!...

Мифология камчадалов весьма немногосложна. Первый человек — Кутха сотворил землю из своего сына — Сымскалин, которого родила жена Илькхум, гуляя с ним по морю. До сотворения земли Кутха жил на небе. Поселившись в Камчатке, он имел двух детей: сына Тыжил-Кутху и дочь Сидуку. Кутха был ужасно глуп. Он не умел ловить рыбы, почему вместе с детьми питался древесною корою. Когда из Камчатки он отправился странствовать, то под тяжестью его тела гнулась земля, отчего и образовались горы и долины. Тыжил-Кутху пошел дальше своего отца. Он научился делать сети из крапивы и ловить рыбу. Он же сотворил зверей и птиц и поручил их Пилучаю или Пилячуче. Пилячуч — едва заметен, так он мал ростом. Он живет в облаках — и часто, напившись настоя из мухомора (амброзия — греков?), ниспосылает на землю сдуру гром и молнии. Он ездит в санях на куропатках и отличается своим роскошным платьем. Как уже выше замечено, камчадалы своего бога и прародители, своего Адама-Кутху — считают дураком большой руки. Они ему не молятся, смеются над ним, ругают его, рассказывая о нем анекдоты самого [476] неприличного свойства. Выше всех богов и духов — неведомый Бог — Дустехтич. Знаменуя его, они ставят ему среди тундр и гладей столбы, близ которых приносят в жертву Дустехтичу хвосты от рыб и разные негодные остатки от своих съестных припасов. В окрестности этих столбов они не рвут ягод, не бьют ни птицы, ни зверя. В огнедышащих горах живут злые боги — бесы (Камули); в дремучих лесах царят духи — Ушахчу, жены их носят детей приросшими к спине; в море живет бог Митч — большая рыба, царица всех рыб и океана. Под землею есть другой свет, другое небо, другая земля. Наша земля только изнанка того неба. Там царит Гаечь и туда-то после смерти переселяются люди, животные, птицы, насекомые и рыбы. Никто не умирает. Даже и муха воскреснет на том свете. Работать и там придется так же, как и здесь: ловить рыбу, бить зверя, собирать ягоды, напиваться настоем мухомора. Когда у нас зима — на том свете лето, и обратно. Бедные здесь будут богатыми там, а богатые станут нищими. Гаечь, принимая умерших, наблюдает следующий порядок: кто к нему является в богатой куклянке, хороших санях и на крепких собаках — тому он дает лохмотья, скверные, разбитые сани и дрянных, заморенных собак. Разумеется, беднякам все это отпускается в лучшем виде. На том свете нет бурь, пурги и снегу. Суеверия их нелепы до безобразия. Убийство, самоубийство, прелюбодеяние и тому подобное — они вовсе не считают грехами. Напротив, смертный грех вытащить утопающего из воды, потому что в таком случае спасителю грозит одинаковая участь. Грешно также пить горячую воду или мыться в ней, всходить на огнедышащие горы, драться над кислой рыбой; таковы были их суеверия. Не смотря на номинальное обращение в христианство, старые верования и до сих пор незыблемы в умах камчадалов. Они и теперь приносят в жертву огню собольи и лисьи норки, заговаривают китов и медведей, ставят столбы неведомому богу и держат в своих землянках идолов, грубо сделанных из камня и дерева. Нынче в некоторых местах Камчатки эти дикари уже отрекаются от старых заблуждений, хотя школы, устроенные для их детей (еще в прошлом столетии), приносят весьма незначительную пользу этому убогому племени.

У камчадалов всякая баба непременно — колдунья. Они упражняются и в шаманстве. Но в “Ниве” за 1871 год были помещены такие обстоятельные статьи о шаманстве сибирских народов, что повторять здесь уже достаточно подробно изложенные данные — по меньшей мере бесполезно.

Во время праздников и пиров камчадалы пьют настой из мухо[477]мора, или высушив этот гриб, глотают его целиком. Вслед затем почти тотчас же наступает опьянение: это тот же гашиш мусульманских народов. Русские казаки, употреблявшие это снадобье, рассказывают о нем самые удивительные вещи. Так, им мухомор приказывал удавиться, зарезаться, и это приказание непременно было бы исполнено ими, если бы не товарищи, вовремя останавливавшие расходившихся пьяниц. Другому казаку почудился ад и геенна огненная, причем тот же мухомор приказал ему исповедаться, что он и начал вслух на потеху хохотавших собеседников, выложив им все сокровенное. Коряки и чукчи едят мухомор, когда собираются кого-нибудь убить или решиться на опасное предприятие.

На своих пирах камчадалы также и поют. Песни их однообразны, хотя их ритм и мотивы не лишены своей приятности. Песни, преимущественно любовного содержания, сочиняются их девушками и женщинами. Вот, например, образчик одной:

“Я потерял жену свою и душу, с печали пойду в лес, буду сдирать кору с дерева и есть, после того встану по утру, погоню утку Аангич с земли на море и стану поглядывать во все стороны: не найду ли где любезной моего сердца!..” Камчадалы отличаются необыкновенною подражательностью. Достаточно ему раз увидеть вас, чтобы он воспроизвел в совершенстве ваш голос, движения, манеры, походку и смех.

В обычаях камчадалов весьма много странного. Вот как, например, у них еще недавно сводилось знакомство. Если один камчадал хотел короче сойтись с другим, то он, предварительно заготовив всякого рода припасов на десятерых, звал будущего друга к себе в гости. Юрта на этот случай топилась до невозможности. Хозяин и гость сидели в ней раздевшись. Затем последнему предлагались яства — и в то время как он ел, хозяин на раскаленные каменья очага наливал воду. Гость, по засвидетельствованию очевидца, старается все, что у хозяина приготовлено, съесть и жар его вытерпеть, а хозяин старается, чтоб гость взмолился и просил свободы от пищи и жару. Выйти из юрты гость права не имеет, хозяину же предоставляется оставлять ее, когда ему угодно. Гость откупается собаками или платьем. Обряды сватанья и свадьбы — так же нелепы: жених сначала служит как раб своему тестю и затем уже получает позволение “хватать” невесту. Как только позволение дано — невеста охраняется всем женским полом своего острожка.

В это время она одета в несколько платьев и вся перепутана сетями и неводами. Жених должен поймать свою невесту тогда, когда около нее нет никого. Прежде, когда камчадалы были не христиане — [478] этого было совершенно достаточно, и обряд венчания считали совершенным. Во время “хватанья”, юного героя старухи острожка часто искалечивали в конец. Затем невеста увозилась в юрту к жениху с многосложными обрядами, описывать которые не позволяет к сожалению объем настоящей статьи. Если женятся на вдовах, то этих обрядов не исполняют вовсе. Однако жениться на вдове нельзя, пока кто-нибудь не снимет с нее “вдовьего греха”, что для камчадала считается позорным. Впрочем, говорит Крашенинников, “с тех пор, как наехали в Камчатку казаки, трудность найти грехоснимателей миновала”. Прежде камчадалы допускали супружества между пасынками и мачехами, вотчимами и падчерицами, двоюродными братьями и сестрами. Разводы и до сих пор совершаются весьма легко. В прежнее время у этих дикарей — было по нескольку жен. Ревности они и до сих пор не знают, и девственность невесты ставится в порок тещам.

Их женщины отличаются особенно легкими родами. Через час после них женщина идет в юрту как ни в чем не бывало. Странны их поверья. Кто хочет иметь детей — тот ест пауков. Детоубийство — дело самое обыкновенное. Крашенинников говорит, что прежде случались и такие случаи: живых, только-что рожденных детей камчадальские медеи выбрасывали собакам или давили их без всякого сожаления; часто причиною этому были их суеверия, так как когда рождались двойни — одному из них следовало умереть. Грудью младенцев кормят по три и по четыре года. Отцы и матери вообще любят своих детей, но за то дети не отвечают тем же. Они презирают своих родителей за их старость и слабость, бранят их и даже бьют. Если молодой камчадал захочет жениться — он никогда не спрашивает позволения у отца или у матери, чаще он даже и не предупреждает их об этом.

Здоровьем камчадалы далеко не могут похвалиться. Главные болезни у них: цинга, чирьи, рак. Смертность впрочем между ними не особенно велика. Первоначально камчадалы не погребали умерших, а просто кидали их на съедение собакам, твердо веруя, что съеденный собаками — на том свете станет ездить на самых лучших псах. Все платья умершего выбрасывались вон, потому что всякий надевший их должен был неминуемо умереть в самое непродолжительное время. Мертвых младенцев кладут в дупла дерев без всяких обрядов. По умершим не особенно сокрушаются.

Вот общие черты характера этого полудикого племени, заброшенного на очаровательный летом и суровый зимою полуостров Камчатку. Нужно заметить, что камчадалы способны к прочной оседлости — и при малом проценте русских, живущих в их краю, [479] они, по всей вероятности, не выродятся так, как выродились те расы, которым привелось вести с могучею славянскою расой борьбу за существование. Так, мы видим, что число камчадалов не уменьшается, как уменьшается численность самоедов, остяков и других номадов русского севера. В камчатских школах камчадальское молодое поколение отличается способностями, быстротой и живостью понимания. Теперь уже почти все дикари этого полуострова говорят по-русски, многие русские обычаи усваиваются ими — и недалеко то время, когда последние следы варварства исчезнут здесь, уступая свое место цивилизующему влиянию завоевательного элемента, первое появление которого — облито кровью исконных обитателей.

Закон истории не знает пощады. Внося по-видимому разрушение и смерть — он создает иную мощную жизнь — и человечество все-таки выигрывает с каждым шагом его вперед. Недалека уже светлая будущность Камчатки. Естественные богатства ее дадут прочное основание для хозяйства ее тружеников, а с богатством — создастся и образование.

Тогда быть может этот гористый и далекий край не будет пугать своим суровым величием. Возделываемая природа развернется здесь со всею роскошью ярких красок, жизнь скажется повсюду и, — на могилах первых колонизаторов Камчатки возникнут богатые и самостоятельные села, где имя России будет не представителем чуждого нашествия — а именем родины, славы и счастья!

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011