Виталий Мешков

МОЯ ЖИЗНЬ. МОЁ ПРИЗВАНИЕ. МОЯ СУДЬБА

Санкт-Петербург. 2014

Вы открыли книгу воспоминаний Виталия Николаевича Мешкова — уникального свидетеля первых энергетических строек на Кольском полуострове, непосредственного участника процессов становления и развития Кольской энергосистемы, руководителя (с 1986 по 2000 год) регионального системообразующего предприятия “Колэнерго”. Это книга о жизни, посвященной энергетике, о людях — энергетиках Заполярья. Взгляд сквозь призму событий нашего времени.

Посвящаю энергетикам

Судьба человека — это цепь случайностей.
Но, в свою очередь, случайность
есть неосознанная закономерность.

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. “Враги народа” и прочие аристократы

Поезд несёт меня сквозь снежную мглу всё дальше на север по дороге памяти. Свирь, Зеленоборский, Кандалакша… В купе мурманского фирменного тепло и уютно. Проводница разносит чай в латунных подстаканниках. Такой антиквариат в домах уже не сыщешь, но РЖД хранит традицию, видимо, считая его частью своего стиля. Что ж, моё почтение традиции.

И вновь всплывают картинки прошлого. И люди. Их образы всегда со мной, они — моя легкая грусть о былом, о стремительно летящем времени…

Пора представиться. Я, Мешков Виталий Николаевич, нахожусь на заслуженном отдыхе. Позади — активная жизнь, насыщенная делами и событиями. Пришло время размышлений, оценок и выводов.

Впрочем, каждый из вас, мои дорогие попутчики, выводы волен делать сам. Уважая ваше мнение, не буду докучать вам дидактикой. Мои взгляды постараюсь донести до вас повествовательно, взяв за основу сценарий собственной жизни. Итак…

* * *

Дворянское происхождение моей матери долгое время считалось страшной тайной, которую она доверила лишь отцу. Я намного позже услышал эту историю. Была она младшим ребенком в многодетной семье полковника Белой гвардии Петра Ивановича Кржижановского.

Старшие братья тоже служили офицерами. В двадцатом году, когда белых погнали через Крым (известный факт), ей было всего девять лет от роду, поэтому родители не рискнули взять её с собой в эмиграцию, оставив на попечение друзей в Симферополе. Рассуждали примерно так: разлука продлится недолго, ведь красные, получив власть, успокоятся — тогда мы вернёмся. Но события развернулись совсем не по сценарию классических индийских кинолент, где потерянные братья и сестры в финале обязательно встречаются.

Не случилось. Мне остаётся лишь гадать, гражданами какой страны, чьими подданными являются теперь их потомки…

А матушка осталась в семье инженера-строителя Арцибашева (кстати, его родной брат, Михаил, был известным писателем-декадентом). В советскую школу мать не ходила ни дня, получив домашнее образование от бабки Арцибашевых, которая заодно обучила её французскому языку. Имелись у Арцибашева и собственные дочери — Калерия, Надежда и Нина. Семья большая — всех не прокормить, ведь в ту пору в Крыму свирепствовал голод, была ужасная безработица. Поэтому рано повзрослевшая Калерия вышла замуж и подалась с супругом на заработки —строить электростанцию на северной речке Свирь. Вскоре написала оттуда моей матушке письмо: приезжай, здесь и для тебя место найдётся! Мать, не задумываясь, махнула на север, где и повстречала моего отца. И дальше её жизнь потекла по новому руслу…

* * *

Семья отца тоже была многодетной и очень музыкальной. Двенадцать отпрысков Мешковых даже организовали в своё время детский хор, хотя музыкального образования ни у кого не было. Есть такой городишко на севере Тверской области — Красный Холм называется — там вся их родословная прописана. Помню, приезжали мы туда как-то бабушку навещать, а деда я не застал, он умер ещё до революции. Знаю только, что работал он приказчиком и происходил из мещан.

Отец мой, Николай Иванович Мешков, крепкий и статный мужчина, заядлый спортсмен, рыбак, охотник и отменный гитарист, — всю жизнь строил гидроэлектростанции, работал геодезистом и маркшейдером. Мать, Алла Петровна, умная, высокая и властная красавица, — трудилась рядом с ним. Так первопроходцы, мещанин и дворянка, положили начало новому сословию — энергетиков. Вот и выходит, что родом я из энергетиков. А ещё была у них общая большая страсть к книгам. Их совместно собранная библиотека до сих пор пылится в моей старой квартире в Мурмашах…

Появился я на свет холодным утром 13 января 1933 года в Лодейном Поле, где родители возводили Нижнесвирскую ГЭС. Правда, в конце того же года наша “ячейка общества” собрала пожитки и подалась ещё дальше на север, в Заполярье, строить первую крупную гидроэлектростанцию будущей Кольской энергосистемы — станцию Нива-2. По плану ГОЭЛРО массу народа сгоняли на эту стройку “по этапу”, но мои родители были в числе добровольцев-романтиков. Они ехали на Кольский север “за туманом”…

* * *

Интересная публика населяла тогда базу кольских гидростроителей — посёлок Нивский: это были не только заключенные, но и спецпоселенцы, трудпоселенцы, условно осуждённые, в общем — ссыльные всех мастей и калибров, в основном по политическим статьям, представленные в большинстве своём коренными питерцами, интеллектуалами старой закваски. Жили они в бараках, но своим аристократическим манерам не изменяли: рядом устроили теннисный корт, организовали клуб, где собирались по вечерам и праздникам. Таким образом, моим первыми впечатлениями об этом мире стали нивские бараки, местные аристократы, играющие в теннис, и ещё дорога к отцу, возводившему плотину на порожистой речке Пиренга.

Плотина на Пиренге нужна была для регулирования водного режима будущей электростанции, а впоследствии — всего каскада Нивских ГЭС. Естественно, в эти тонкости я по малолетству не вникал, зато первозданную красоту северной природы вдыхал полной грудью.

Помню, как добирались с матерью к отцу на боте, который курсировал по свинцовым волнам озера Имандра. Моему взору открывался широкий мир, наполненный людьми и событиями. Мир завораживал, пугал и восхищал одновременно, ну вот как это бескрайнее озеро!

Также в моём детском сознании отпечатался образ соседки — добрейшей тёти Нюши из семьи врагов народа. “Враги” были сосланы из Псковской губернии и работали в бригаде моего бати. Трудились на совесть, отчего меня не покидало чувство неловкости за то, что этих улыбчивых людей все вокруг называли “врагами”. Ничего вражеского в их поведении я не видел.

Ещё одну картинку детства запечатлела память — образ лопаря, пьющего чай. Ходил к нам в гости знакомый лопарь, иногда пойманную сёмгу приносил. Мать традиционно приглашала его к столу чайку отведать. Чай он заваривал сам, очень крепко, а сверху добавлял тюлений жир. Матушка картинно возмущалась таким гастрономическим “изыском”, а лопарь улыбался и всё приговаривал: “Как же, как же, и мы также. Всю жизнь пьём”. Действительно, чай — национальный саамский напиток, привычку к употреблению которого лопари вынесли из своей древней азиатской прародины, а добавление тюленьего жира — это уже привнесённая традиция, впрочем, как и питие “чего покрепче”…

II. Кандалакша — Казахстан — Кандалакша

В 1939 году по окончании строительства первой гидростанции Кольского полуострова наша семья перебралась в окрестности Кандалакши на новую стройку — Нива ГЭС-3. Там я пошёл в школу. Однако учиться пришлось недолго — началась война. Были первые налёты и воздушные бои. Отца, как и всех военнообязанных, мобилизовали, а остатки коллектива треста Нивастрой эвакуировали с семьями в Восточный Казахстан, под Усть-Каменогорск, в посёлок Аблакетка, где возводилась мощная гидроэлектростанция.

Не прошло и нескольких месяцев, как вернулся отец с фронта. Я глаза выпучил, увидев его на пороге нашего нового жилища:

— Никак батя от немца драпанул!? — подумал я.

Прочитал он мои мысли по глазам и усмехнулся:

— Не бойся, не сбежал. Отпустили!

Действительно, в 41-м отозвать человека с передовой было почти нереально. Видимо, решение принималось на самом высоком уровне. Умные люди тогда в ставке сидели, соображали: немцы под Москвой, вышли к Волге, есть опасения, что Гитлер дойдет до Урала, — и потому срочно создавали промышленный потенциал на востоке страны. Строительству ГЭС в Восточном Казахстане требовались специалисты — вот их-то и отозвали.

Но уже в апреле 44-го, когда стало ясно, что победа не за горами, трест возвратился на прежнее место прописки, под Кандалакшу, в посёлок гидростроителей Нива-3, также организованно, как и уезжал, — в теплушках, с техникой на платформах. Дома меня ждали друзья, с которыми я потом по жизни не расставался…

* * *

Впрочем, следы одного из приятелей затерялись довольно скоро. Вспоминаю эт у историю как драму в двух действиях из прошлой жизни. Она началась ещё в 1943 году. Был у меня старший товарищ, Мишка, по фамилии Эльзенгер — потомок то ли датчан, то ли голландцев, осевших в царской России. Его дед был первым капитаном ледокола “Ермак”, а отец работал вместе с моим батей на строительстве ГЭС. Мишка обладал авантюрным характером — с ним не соскучишься. Именно такие пацаны притягивают, как магнит, младших по возраст у. Меня он всегда защищал, но время от времени “воспитывал”, выдавая тычки и затрещины для острастки.

Как-то задумал он мир повидать — дальние страны манили. Предложил и мне составить компанию. Ну, естественно, меня уговаривать долго не пришлось. Наметили мы срок побега от родителей, стали готовиться основательно — изучать карты теплых стран, складировать съестные припасы на чердаке. Но когда наступил решающий день, я дрогнул. Матери признался, расплакался. Она моим признанием не ограничилась, а начала допытываться “что да как”, затем позвонила Мишкиной матери, Татьяне Леонидовне, которая тоже применила по отношению к своему сыну меры профилактического воздействия. В общем, наш план рухнул.

Иду я в школу на следующий день после “капитуляции”, а Мишка меня по пути догоняет: ну, думаю, сейчас “воспитывать” начнет! А он довольно хлопает меня по плечу: “Виталь, нас разоблачили!” Оказывается, он и сам не рад был затее, но дело зашло так далеко, что идти на попятную было “по-пацански” унизительно.

А в следующем году, после возвращения из Казахстана, в Мишкиной семье случилась трагедия — Мишка отца убил. Случайно. Дело было так: местные мужики собрались на зимнюю охоту и Мишку прихватили. На охоте он, хулиган по своей натуре, стал перезаряжать ружьё, ну и разрядил его невзначай собственному бате в живот. Помню лишь, как мужики привезли домой Эльзенгера-старшего в санях, уже мёртвого. После похорон Татьяна Леонидовна срочно собрала пожитки и, прихватив в охапку Мишку, уехала в Ленинград, откуда больше не возвращалась. Вероятно, решила убежать от тяжёлых мыслей…

* * *

В том же году, ещё до окончания войны, возобновилось строительство уникальной подземной гидроэлектростанции Нива-3. Начальником стройки стал Иван Иванович Наймушин, который позже руководил возведением знаменитой Братской ГЭС. Мать работала в плановом отделе, отец был “на передовой”. Точность прокладки тоннелей будущей станции полностью зависела от качества его работы. Проходя скалу с двух сторон и делая сбойку, геодезисты и маркшейдеры рисковали головами, ведь по тем временам не дай бог разойтись, ошибиться в расчётах. Если б батя ошибся, то копал бы шахту где-нибудь “во глубине сибирских руд”! Но в результате — получил орден Трудового Красного Знамени. Проводя сбойку, он трое суток не приходил домой ночевать, а потом его друзья привезли в стельку пьяного — снимал стресс таким образом. После ударной “релаксации” отец сутки спал, приходил в себя, потом вновь вышел на работу…

Нива ГЭС-3 стала первой подземной гидростанцией в Советском Союзе, чем все мы жутко гордились. Её машинный зал находится в скале, на глубине 75 метров от поверхности.

Впоследствии родители строили верхнюю станцию Нивского каскада, затем Княжегубскую, Иовскую и Кумскую ГЭС. Выйдя на пенсию, обосновались в посёлке Зеленоборский, где и похоронены…

III. В погоне за знаниями

В 1947 году я окончил семилетку в пригородном посёлке Нива-3 и поступил в школу № 1 города Кандалакши. Глубоко запали в память наши пробежки за знаниями: пять километров в одну сторону и столько же обратно. И так в любую погоду, ведь общественного транспорта не было. Директор школы, Пётр Владимирович Русанов, суровым был мужиком. Он нам квоту такую дал: два раза за четверть можно опоздать, но всё, что выше квоты, будет расценено как преступление против человечества. Вот и приходилось расстояние от дома до пункта назначения преодолевать исключительно бегом. Но мы не тужили, а только крепли физически, хотя жили голодновато. В результате таких пробежек один мой знакомый, Булат Дусалеев, даже мастером спорта по легкой атлетике стал…

* * *

Надо сказать, школьная пора сыграла в моей жизни громадную роль. Класс был небольшой, совсем как в популярной песенке: десять девчонок на девять ребят. В военные и послевоенные годы полуголодные учителя вкладывали в нас себя целиком, без остатка. Они не только давали нам приличные знания, но и вместе с нами собирали металлолом, макулат уру, заготавливали дрова. Было трудно всем, но мы держались вместе.

Выпускники 1-й школы славились очень высоким уровнем подготовки. Достаточно сказать, что позже, поступив в Московский энергетический институт, я ни в чём не уступал москвичам, а по некоторым дисциплинам был подготовлен даже лучше них.

Кроме основной учёбы, мы постоянно занимались в литературном клубе, школьном театре, спортивных секциях. Почти каждый из нас являлся поэтом, актером и спортсменом одновременно. Стихи сочиняли взахлёб, соревновательно. Часто проводили конкурсы: писали от руки, затем вывешивали результаты творчества в школьном коридоре для “народной оценки”. Объективности ради авторство не указывали, предоставив “народу” право судить и оставлять на приглянувшихся листках свои автографы.

Мой товарищ Юра Минькин умудрился даже выпускное сочинение написать стихами, за что получил законную пятерку в аттестат. Такой вот своей влюбленностью в литературу нас зажгла молоденькая (позже ставшая заслуженным учителем) Казимира Александровна Боссияк. Она — затейница, фанат литературы, и нас сделала фанатами…

* * *

Под руководством Казимиры Александровны мы поставили спектакли “Евгений Онегин” и “Борис Годунов”. В частности, в “Годунове” мне досталась роль монаха, отца Мисаила, — играл я её вдохновенно, от души! Но имелся в этой затее и меркантильный интерес. Заключался он в том, что 2-я мурманская школа (позже она была преобразована в Государственный педагогический институт) в ту пору имела свой радиоузел, и нигде в области такого узла больше не было. Мы же, завидуя мурманчанам, задались целью организовать у себя аналогичную точку. Для воплощения мечты в жизнь нужны были средства — решили их заработать. Каким образом? Начали ставить спектакли, зазывать публику, продавать билеты. В сборе денег мы с другом участвовали активно. Друг у меня был “номер один”, Алик Барышев, жаль, погиб рано — повесился в молодости. Интересный, начитанный и мыслящий был паренёк, обладавший необыкновенной памятью. Книги глотал страницами, запоминая каждую строчку, — бывало, я на спор проверял и всегда искренне удивлялся его способностям. Но, видимо, не в ту эпоху родился…

Так вот, собрали мы необходимую сумму и купили радиоаппаратуру. Учителя договорились с военными связистами, которые нам её смонтировали, оставалось только запустить в работу. Событие было планетарного масштаба, когда мы поставили в школьном коридоре громкоговоритель и провели показательную радиотрансляцию физзарядки (в те времена в школах ежедневно перед занятиями зарядку делали). Первый блин, как водится, получился комом — при запуске аппаратуры нам пришлось основательно повозиться с клубком проводов и клемм. Но потом дела пошли в гору, радиопередачи стали регулярными. Сейчас порой и самому во всё это трудно поверить, но было…

* * *

Такие педагоги, как Пётр Владимирович Русанов (директор), Ольга Ивановна Микуленко (в ту пору учитель химии, затем — директор), Лидия Михайловна Котлова (учитель математики), Иван Иванович Стою (учитель немецкого языка и тренер по тяжёлой атлетике), старшая пионервожатая Антонина Николаевна Трофимова (работавшая позже в Мурманском горкоме комсомола, а затем — директором детского дома), не только дали нам очень достойные знания по школьной программе, но и раскрыли много прекрасного в жизни, сделали нас людьми заинтересованными, мыслящими, увлечёнными, и что очень важно, знающими себе цену в хорошем смысле слова. Всё это в дальнейшем пригодилось…

IV. В столице

Школу я окончил с медалью и подался в Москву, ведь вокруг меня всё настолько пропиталось энергетикой, что, не помышляя об иной участи, без колебаний подал документы на гидроэнергетический факультет Московского ордена Ленина энергетического института имени Молотова.

Когда объявили, что завтра экзамен, я очень удивился. У меня даже ручки с собой не нашлось, ведь думал так: раз медалист, значит, пройду без экзаменов! Не готов был совершенно. Но оказалось, что таких, как я, пруд пруди, — вот и назначили конкурс.

Чтобы пройти отбор, необходимо было решить контрольную по математике, состоящую из пятнадцати задач. Что ж, где наша не пропадала… Завели нас в аудиторию, выдали листочки, посадили за столы: дерзайте! Прочитал я условие задачки, почесал затылок — не понимаю, с какой стороны к ней подобраться. Огляделся: все что-то пишут. Получается, один я не пишу. Ну, думаю, совсем тупой — пора собирать чемодан. Но ехать домой почему-то не было желания. И затем такая злость на меня накатила, что захотелось доказать себе, что всё смогу, если захочу! Взглянул ещё раз, зацепился за одну задачку (она оказалась с небольшим подвохом), раскусил её, а потом остальные начал щёлкать. В результате успел решить тринадцать из пятнадцати.

На следующий день на двери приёмной комиссии прикрепили листок с итогами конкурса. Видимо от волнения, в списке “зачисленцев” я себя не нашёл. Но затем посмотрел внимательнее, ткнул пальцем: есть! Оказывается, не хуже москвичей справился с заданием…

* * *

Студенчество вспоминаю лоскутно и ярко: жизнь в Москве, институт, общага, столовая, где обед стоил 10 копеек и состоял из трёх блюд, — уже не помрёшь с голоду.

Здесь всё было в новинку, ко многому приходилось привыкать. Это были далекие пятидесятые и жили мы по тем самым классическим законам общежития, которые можно увидеть в некоторых старых фильмах. Практически всех обитателей общаги на Лефортовском валу я считал своими друзьями. Взаимовыручка во всех её проявлениях стояла на первом месте. Каждый наш день был расписан и до краев наполнен событиями: учеба, спорт (я начал заниматься волейболом, получил первый разряд), самодеятельность (институтский хор), дежурство в дружине (в те годы — ОСОДМИЛ), походы в театры, музеи, кино, воскресники (например, строительство стадиона в Лужниках), туризм. Зимой очень любили каток. Да всего не перечислишь. Главное — мы всегда были вместе, как одна семья, не в одиночку. Очень дружно жили. Общага того времени — это отличная школа коллективного выживания. После окончания института прошли десятилетия, но раз в пять лет мы регулярно собирались всем курсом в Москве. Сей факт говорит о многом…

* * *

О студенческих временах можно рассказывать бесконечно. Помню 1953 год. Пятого марта умер Сталин. Как раз в этот день мой друг Виталий Березин готовился отметить день рожденья (сейчас он мне сватом приходится, у нас с Виталием Константиновичем внуки общие растут). Собрались студенты, решили основательно закутить, вдруг объявили по радио траур. Сидим, молчим. Ничего не поделать — горе в стране. Общее настроение можно охарактеризовать как хреново-упадническое: стоит в углу запотевшая бутылка водки, выпить хочется, а повода нет. Ищем повод. Наконец я придумал: “Выпьем за здоровье товарища Сталина!” Сразу все заулыбались. Начало было положено, и дальше всё пошло как по маслу…

* * *

Следующим утром, шестого марта, диктор по радио объявил, что народное прощание с товарищем Сталиным состоится в Колонном зале Дома союзов. Первый коллективный поход в этот Дом для нас обернулся абсолютным провалом. Собралось тысяч пять студентов, пошли мы дружными рядами и… попали в мясорубку. Гигантский людской поток, представлявший собой сплошную биомассу, смял нашу группу, раскидал веером. В общем, потеряли мы друг друга.

Дело в том, что организаторы прощания перекрыли грузовиками соседние улицы и люди оказались в мышеловке. Отпихиваясь локтями от наседавших, я думал только об одном: как бы живым выбраться! И не зря я так думал, потому что наших институтских ребят, насмерть задавленных, человек пятнадцать потом нашли.

Я вернулся в общежитие, радуясь, что хоть ботинки на ногах остались. Подтянулись и другие ребята с помятыми боками, стали потихоньку в себя приходить. Вдруг врывается в комнату наш знакомый, Эдик Лившиц, и торжественно произносит: “Мужики, чего сидим? Пойдем с товарищем Сталиным прощаться!” Стыдно отказаться, поплелись в очередной раз…

В этот раз мы были умнее, прихватив с собой студенческие билеты, где в графе “место жительства” вписали адреса домов, прилегающих к Дому союзов. Пользуясь такой хитростью, мы намеревались проникнуть к нему короткой дорогой, обойдя с фланга людской поток. И действительно, через пару кордонов КГБ мы прошмыгнули беспрепятственно. Но последний был более бдительным и повернул нас обратно — мол, много вас тут таких шастает! Правда, горевать пришлось недолго: когда свернули в соседний дворик, что в Григорьевском переулке, то встретили местных девчонок — тут мы сообразили, что именно они нам помогут. Девчонки завели нас через черный вход со двора в коммуналку, провели длинным коридором и вывели на парадную лестницу. Оставалось выбрать момент и рвануть в толпу, что мы и сделали. Патруль за нами не угнался…

Надо отметить, что второй день прощания был организован гораздо лучше, чем первый: мы беспрепятственно вошли в зал, отдали должное “вождю народов” и гордыми вернулись в общежитие из своего маленького приключения…

* * *

Считаю, что в облике Сталина осталось много противоречий и недосказанности. Я далёк от мысли его оправдывать, ведь массовые жертвы нельзя объяснить ни борьбой за власть, ни чрезвычайными обстоятельствами, в которых перманентно пребывала наша страна. Но история часто пишется на злобу дня, поэтому даже сейчас его роль в ней остаётся непонятной и незавершённой. Видимо, не пришёл час расставить точки над “i”. А в ту пору нам было проще, ведь мы являлись детьми своего времени, у которого существовали свои мифы, немного отличные от нынешних…

Постепенно атмосфера траура всё больше овладевала массами. Я не стал исключением. В результате моих переживаний родилось эмоциональное стихотворение, посвященное смерти Сталина. Стишок получился неуклюжий, в глуповато-высокопарном стиле. Но зато писал я от души. Начинался он так:

Когда прочитал ребятам, они одобрили слог и посоветовали отнести в институтскую многотиражку. Что ж, понёс. Захожу. Вижу — сидит за столом редактор с опухшим лицом и красными глазами. Я тоже придал лицу трагическое выражение. Он посмотрел на меня, нахмурился и разрыдался. Я постоял, помолчал, а потом… тоже заплакал.

Попробую передать эту сцену: он сидит, плачет, я стою, плачу… Убитый горем, не говоря ни слова, протягиваю ему листок. Он, плача навзрыд, читает текст, сворачивает листок и кладет в карман. Я, всхлипывая, ухожу…

Думал, этим всё закончится. Но 11 марта, в день похорон вождя, вышел внеочередной номер многотиражки. Ребята принесли экземпляр. Смотрю — он полностью посвящён смерти Сталина. Интересная такая газетка получилась: почти все полосы заняли стенограммы скорбных речей Маленкова, Берии и Молотова, и только на последней полосе в рядок уместились три стихотворения. Авторы стихов — лауреаты Сталинской премии Константин Симонов и Николай Грибачёв, а ещё некто Мешков, студент третьего курса МЭИ. Такая подобралась компания.

Я газету отослал матушке, и она гордо хранила её несколько лет, пока не собрался XX съезд партии, после которого мать моя, человек многоопытный, сразу уничтожила её как улику.

В течение долгого времени и я не вспоминал об этой публикации. Но как-то раз, уже в бытность генеральным директором Колэнерго, в мой адрес из МЭИ пришло письмо, в котором ректор просил что-то закупить для студентов. Я сделал закупку, отослал в родной вуз и записочку приложил: “Не сохранился ли у вас в архивах номер многотиражки от 11 марта 1953 года? Пришлите, по возможности, экземплярчик. Буду благодарен”. И вот таким образом у меня вновь появилась газета. Правда, в последнее время что-то не могу её найти — опять куда-то запропастилась…

V. Кольская энергосистема

А преддипломную практику я проходил, конечно же, на Нивской ГЭС. Именно тогда глубоко врезались в мою память лекции по регулированию скорости турбины, которые читал нам, студентам, начальник ГЭС-2 Евгений Вениаминович Смирнов. Как заправский педагог, он чертил схемы и давал под запись формулы. Правда, потом я узнал, что за его плечами нет даже техникума, а глубины познаний он достиг исключительно самообразованием. Именно ему, рабочему человеку, доверили руководить станцией. Кстати, сын его, Валерий, также пошёл по стопам отца, возглавив в свое время производственно-технический отдел Нивского каскада, а затем и целый каскад Серебрянских ГЭС…

По окончании практики всем студентам пришлось сдавать зачёт. Принимал его главный инженер каскада Михаил Орестович Кульматицкий, который ко мне отнёсся с пристрастием — гонял основательно. Как потом оказалось, неспроста: узнав во мне местного паренька, он присматривался, чтобы затем предложить поработать на Ниве-3. С его предложением я сразу согласился. Правда, при распределении кто-то перепутал документы, и в результате направили меня чуть южнее — в посёлок Зеленоборский, на Княжегубскую ГЭС…

* * *

Что же представляла собой в ту пору Кольская энергосистема, ставшая главным делом моей жизни? Вначале как таковой системы не было. А были мои детские воспоминания — плотина на Пиренге, станции Нива-2 и Нива-3. Всё это я представлял как одну большую стройку, от которой тянулись опоры высоковольтных ЛЭП. Это были линии напряжением 110 киловольт от станций к Кировску и Кандалакше, которые постепенно обрастали ответвлениями. В тех местах, куда дотягивались провода, шло бурное строительство, невиданное в других краях России-матушки, появлялась цивилизация.

Кольский полуостров манил своими рудными богатствами, потому в плане ГОЭЛРО руководство страны его отметило приоритетным по строительству ГЭС. Уникальное сочетание минеральных ресурсов и быстрых, полноводных, порожистых рек давало зелёный свет развитию промышленности. Залежи минералов и водная стихия, как источник дешёвой энергии, находились буквально под ногами…

В 1936 году, через два года после пуска первой заполярной ГЭС, было создано районное энергетическое управление Колэнерго, которое прописалось недалеко от Мурманска, в посёлке Мурмаши, где строилась новая ГЭС на реке Тулома. Затем очередная высоковольтная ЛЭП соединила построенную зэками Туломскую ГЭС с подстанцией в Мурманске. А позже, перед войной, была протянута линия электропередачи с севера на юг (от Мурмашей до Кандалакши), которая соединила в параллельную работу Ниву с Туломой. Так постепенно проявлялись контуры энергосистемы…

Многие первостроители, завершив очередную стройку, переходили на соседние площадки. И мои родители не стали исключением. Я был свидетелем этой эпопеи во времена беззаботного студенчества, наведываясь к ним на каникулы …

Начала подниматься заполярная промышленность. Один плавильный цех на Североникеле чего стоил! Благодаря высоким темпам энергостроительства область не испытывала дефицита энергии, за исключением, пожалуй, 1959 года, когда пришлось остановить комбинат Североникель, а людей временно перевести на другие предприятия. Тогда пуска Кировской ГРЭС ждали как манны небесной.

А рядом Апатит, горно-обогатительные камбинаты в Оленегорске, Ковдоре и Ревде, заводы в Мурманске и Кандалакше. Всем требовалась энергия — и они получали её.

Города росли как на дрожжах, но чуть раньше в тайге и тундре появлялись посёлки энергетиков, которые создавали базу для развития промышленных районов. И в этом смысле энергетиков можно ставить в один ряд с первопроходцами — покорителями севера…

VI. Зеленоборский

Итак, в 1957 году я, выпускник гидроэнергетического факультета МЭИ, впервые приступил к своим обязанностям в должности дежурного инженера Княжегубской ГЭС. И, конечно, активно включился в комсомольско-спортивную жизнь.

Общественная жизнь была с детства весьма значительной частью моего существования и сыграла важную роль в моем становлении как личности. Сколько себя помню, всегда кем-нибудь был. Среди пацанов во дворе — заводилой, в пионерские годы — председателем совета отряда, потом — предсовета дружины. В комсомол вступил в 13 лет, ибо в нарушение Устава ВЛКСМ прибавил себе годик. С восьмого по десятый класс — секретарь комитета комсомола школы. В институте был бессменным редактором факультетской фотогазеты — пригодилось моё увлечение фотографией. Поэтому неудивительно, что в Зеленоборском меня избрали секретарем объединенного комитета комсомола посёлка, включавшего в себя двенадцать “первичек”…

Славное было время! Строительство Княжегубской станции и бурное развитие Нотозёрского леспромхоза притягивало молодежь. У нас сложилась очень приличная волейбольная команда, занимавшая в табели о рангах второе место в области. Любые соревнования превращались в настоящие спортивные праздники, которые мы сами себе устраивали. В результате многие турниры районного масштаба стали проводиться не в Кандалакше, а у нас.

Ещё в памяти остались массовые воскресники, особенно те, на которых мы собирали металлолом, чтобы вырученные деньги передать на сооружение памятника герою Советского Союза Александру Спекову. Этот памятник и сейчас стоит в Кандалакше…

* * *

За годы жизни в Зеленоборском я оброс друзьями, с некоторыми из которых дружба продолжается до сих пор. В 1959 году я был избран членом обкома комсомола и вполне естественно, что в следующем году стал кандидатом в члены партии. А ещё — женился…

Свою будущую жену, Зою Сергеевну, встретил на Княжегубской несколькими годами раньше, в 53-м, когда приехал к родителям на каникулы и неожиданно заболел. И настолько серьезно, что пришлось взять академический отпуск. Тогда в дирекции станции работал мой старший приятель по институт у Армен Гатенян, в просторечии — Алик. Вот однажды Алик сообщил, что на станцию новобранцы прибыли: “Пошли, надо познакомиться”. Вот так я познакомился с Зоей, которая мне сразу приглянулась. Она, стройная зеленоглазая девушка, коренная ленинградка, блокадница, выпускница энергетического техникума, приехала с подругой на север по направлению и устроилась в отдел геодезии, которым руководил мой отец. И вскоре стала членом комитета комсомола КняжегубГЭСстроя. Звёзды сошлись таким образом, чтобы наше знакомство было продолжено…

Современную молодёжь, наверное, удивит тот факт, что в течение целых шести лет мне пришлось за невестой ухаживать. Правда, на то были веские основания: я продолжил учёбу в Москве, а Зоя, отработав договорной срок, вернулась в Ленинград, успела поступить в университет и побывать в геологоразведочной экспедиции. Но как только наши дорожки сошлись вновь, так сразу мы подали документы в загс…

После свадьбы я выкрал Зою у Северной столицы и вернул обратно в Зеленоборский. Но местный актив всё равно на нас жутко обиделся: “Вы что, сачконуть решили?” Пришлось под Новый год повторную свадьбу закатывать. Помню, качали нас ребята, точнее, запускали в небо, будто из ракетницы. Дальше, повинуясь закону тяготения, мы возвращались на грешную землю — и Зоя в свадебном платье летела в сугроб, откуда все дружно её выковыривали, пока замёрзнуть не успела.

Впрочем, за здоровье жены я не переживал, ведь заводилой нашей компании был Юрка Губачёв, главврач зеленоборской больницы, сосед по дому. Мы до сих пор с ним дружим…

Зоя устроилась в местную школу-интернат воспитателем и преподавателем географии. В мои дела она шибко не вмешивалась, но всегда оставалась добрым помощником, за что ей премного благодарен. С тех пор тылы у меня защищены — поэтому, наверное, по жизни успеваю много сделать…

* * *

Княжегубская — особая веха в моей жизни. Знал я всех работников по имени-отчеству, и до сих пор память хранит светлые, мудрые лики наставников. В то время директором станции был Николай Федорович Семёнов — с ним меня по жизни ещё многое будет связывать, я буду брать с него пример и стараться относиться к жизни, как он. Позже он станет заместителем главного инженера Колэнерго, а спустя годы, когда его переведут на другую должность, я займу место Семёнова. Кстати, его сына, Владимира, будущего генерального директора Карелэнерго и Ленэнерго, председателя законодательного собрания Карелии, я в cвoё время принимал на работу. Вот такая преемственность получается.

А непосредственно на рабочем месте моим учителем стал старший мастер Владимир Григорьевич Речинский. Удивительный человек! Он не имел образования, но жил в нём талант изобретателя — мог самостоятельно собрать любой механизм, заменив собой проектно-конструкторское бюро…

И начальник электроцеха Княжегубской ГЭС Борис Михайлович Цейтлин тоже весьма творчески воспитывал молодежь, ставя перед нами неординарные задачи. К примеру: упростить каскадную схему возбуждения генераторов, провести эксперименты непосредственно на машине. Сейчас, наверное, дежурный не представляет, с какой стороны к этой задаче подойти, а в то время я заказывал в библиотеке нужную литературу, изучал тему, подыскивал приборы и шёл обкатывать схему на практике. По аналогичному сценарию собрал на выпрямителях и заменил 60-вольтовую батарею связи.

Со временем Борис Михайлович увидел, что я созрел для более масштабных дел, и стал мне подбрасывать ту или иную книженцию для расширения кругозора. Он доверял мне, обычному дежурному, выполнение технически сложной работы. Так постепенно у меня возрастал интерес к электротехнике. И до такой степени, что после трёх лет работы дежурным инженером мне захотелось более серьезной практики и глубоких познаний в данной области…

VII. Крутой поворот

Как раз в это время, в связи с резко возросшими мощностями горно-промышленного комплекса и обозначившимся дефицитом электроэнергии, правительство страны приняло решение о строительстве в центре Кольского полуострова, у подножия Хибинских гор, первой крупной (по тем временам) тепловой электростанции высокого давления — Кировской ГРЭС (теперь — Апатитская ТЭЦ).

Станция избавляла регион от энергетического голода. Первоначально планировалось установить два агрегата по 50 тысяч киловатт, потом проект пересмотрели в сторону увеличения, решив мощность удвоить. Но расчёты показали, что и этого мало, поэтому пришлось ещё раз удвоить мощности.

Биография станции начиналась, как говорится, в чистом поле. Поначалу не хватало специалистов и рабочих рук, поэтому стройку объявили всесоюзной ударной комсомольской…

* * *

В 1960 году я уговорил начальство перевести меня инженером в лабораторию электроцеха на строившуюся станцию. Стремился к новой, активной, живой, интересной работе — и, надо сказать, в дальнейшем о своём выборе не пожалел. К тому же на ГРЭС трудился мой приятель — волейболист-перворазрядник Гена Иванов. Мы выросли с ним в одном дворе, учились, пропадали на спортплощадках. Он был уверен, что вместе нам под силу поднять спорт на станции на должную высоту…

Оставив зеленоборскую квартиру, где протекала вполне уютная жизнь с молодой женой, я прописался в бараке с удобствами во дворе. В первое время — без Зои. Города Апатиты тогда ещё не было, на его месте стояли “деревяшки” посёлка первостроителей под названием Молодежный. Вот и стал жить в Молодёжном среди молодёжи — такой же пацан, как и все.

Росла станция, возводился город — была одна большая стройка. Моими новыми учителями в ту пору я считал начальника электроцеха Михаила Николаевича Андреева, руководителя электролаборатории Рафаила Ароновича Каневского и электромонтера лаборатории, релейщика 5-го разряда Дмитрия Дегтярева. Дима оказался отличным товарищем. До знакомства с ним я толком не разбирался в релейной защите — не имелось у меня ни знаний, ни опыта в этой сфере. Именно он дал мне их, став наставником с первых дней моего появления на ГРЭС.

Конечно, как любому молодому человеку, мне хотелось расти профессионально и творчески — я благодарен окружению и обстоятельствам, которые тому способствовали. Как инженер электролаборатории, я с энтузиазмом участвовал в наладке оборудования построенных котлов, генераторов, подстанций, активно впитывая всё новое…

* * *

Однажды объявили конкурс на лучшее рацпредложение. Как раз накануне я занимался проверкой защит — стоял за громоздким испытательным стендом и костерил его на чём свет стоит. Наверное, существуют и ныне такие операции в релейной защите, при которых нужно собирать кучу однородных схем и деталей. Завершишь работу, разберёшь схему, а потом — собирай всё сначала. Одно и то же каждый раз! Эта “волынка” была изысканной пыткой — релейщики меня поймут. Вот и решили мы с коллегой Ваней Барановым раз и навсегда покончить с такими мучениями — и в результате изобрели передвижной стенд для испытания релейных систем защиты энергоустановок. Собрали схему, готовую к применению. Конкурсной комиссии “рацуха” показалась удачной, и она присудила нам первое место, что давало шикарный повод для гордости! Правда, изобретение не ушло в массы, да и нам послужило недолго, ведь совсем скоро отечественная промышленность наладила выпуск мобильных испытательных устройств. Но какое-то время доморощенный стенд нас выручал…

* * *

Вместе с основной работой я окунулся и в общественно-спортивную жизнь станции, где тоже всё только начиналось. Естественно, первым шагом стала организация волейбольной команды. Вместе с Геной Ивановым мы лихие развернули баталии — в результате завоевали звание чемпионов района. Позже запустили маховик межцеховых спартакиад (волейбол, легкая атлетика, футбол, лыжи, хоккей). Таким образом, можно утверждать, что именно молодежь Кировской ГРЭС стояла у истоков будущих спартакиад энергетиков. Спорт на станции начал культивироваться и постепенно перерос в массовое увлечение. Мы по праву считались сильнейшими участниками всех районных соревнований, и по сей день Апатитская ТЭЦ славится своими спортсменами.

А друга Генку мне искренне жаль, так как земной путь его оказался недолгим. Этот рослый и крепкий парень, который пользовался неизменным успехом у женщин, переехал в Ковдор и через некоторое время погиб под колёсами автомобиля…

* * *

Осенью 1961 года меня избрали в профком (в ту пору — завком) и поручили курировать спортивный сектор. Профессионально заниматься социальными вопросами я никогда не мечтал, но вскоре, совершенно неожиданно для себя и безо всякого на то желания, стал освобожденным председателем завкома — так сложились обстоятельства.

Радости от такого поворота событий не было никакой. Я отбивался, как мог, за что был вызван в горком партии, где припёрли меня к стенке партийным поручением. Секретарь горкома Сергей Иванович Гурьянов (будущий управляющий Колэнерго) тоном, не терпящим возражений, заявил: “Ты, Виталий, являешься кандидатом в члены КПСС — считай, что это твое партийное задание. Не справишься — пеняй на себя!”

Ну как т у т возразить? Пришлось принять факт отстранения от любимой работы как должный, правда, с оговоркой: отработаю повинность девять месяцев, до следующих выборов, — и сдам дела. А причина моего скоропалительного избрания была в том, что прежний председатель завкома, машинист котлов, загулял. И профсоюзную кассу пропил. Коллектив большой — тысяча человек, поэтому решили поставить председателем кого-нибудь из инженерно-технических работников, вот и выбрали меня. Потом я не раз благодарил судьбу за ту суровую школу, которую пришлось пройти в течение этих долгих месяцев. Спустя годы я оценил, как много дала мне, молодому и неопытному в житейских делах парню, эта очень трудная работа…

VIII. Cоциальный опыт

Опыт общения с людьми я стал приобретать с первых же часов пребывания в должности председателя завкома. Коллектив строящейся ГРЭС жил в тяжелых условиях: бараки, плохо организованное питание, примитивные бытовые помещения, нехватка жилья и детских садов — молодые семьи тонули в ворохе проблем.

Сижу я в кабинете на второй день после избрания, горюю: на массивном столе, покрытом зелёным сукном, покоится пыльная куча заявлений, с каждым из которых нужно разбираться. Что делать? В это время в кабинет врывается молодая мамаша с грудничком:

— Ты председатель?

— Кажется, я.

И по заведенной тогда в среде советских женщин традиции бухает ребёнка на стол:

— Вот и нянчись, коли яслями не смог обеспечить!

И привет… Я сижу, молчу. Сверток тоже молчит. Потом наблюдаю, как он начинает шевелиться и попискивать. Страшно… Позвонил девчонкам из комитета комсомола. Приходят:

— Ой, какой хорошенький! Где взял?

— В магазине, — отвечаю.

И тут “сверток” расплакался. Спрашиваю комитетчиц:

— Женщина за дверью стоит?

— Стоит, — говорят.

Тогда я снимаю телефонную трубку и ору в неё так, чтобы и в коридоре

слышно было:

— Милиция!? Мне тут ребёночка подбросили. Присылайте наряд, заберите подкидыша!

Мамаша услышала, влетела в кабинет, схватила малыша и с криком “Я тебе покажу милицию!” — сбежала… Кстати, потом я устроил его в ясли. Таким образом проблемой яслей и садов пришлось заняться первостепенно. И жилищным вопросом тоже…

* * *

В тот же памятный для меня день пришёл на приём мужчина: весь в саже, только зубы блестят и глаза сверкают, недобро так сверкают. Оказался сцепщиком топливно-транспортного цеха, где вагоны с углем разгружают.

— Что, сидишь? — говорит. И дальше на непечатной лексике понёс меня по кочкам, потихоньку подбираясь к столу с тяжёлой пепельницей. А что к чему — не объясняет.

Я человек спокойный, но он довёл меня до степени кипения. Терпел я, слушал, а потом как заеду кулаком по столу. Говорю:

— Ну-ка, пошёл отсюда!

Он oпешил:

— Как это так — “пошёл”? Я жаловаться буду! — и скрылся.

Думаю, батюшки, куда я попал? Дурдом! После работы жене заявил, что больше в завком ни ногой, но она уговорила повременить. На следующий день вновь стук в дверь, появляется вчерашний мужик, только чистенький, выбритый:

— Здрасьте, можно войти? Вы меня извините, я вчера не прав был, наверное.

— Взаимно, — говорю, — ты меня тоже прости, погорячился. Но почему ты так орал на меня?

В ответ он изложил проблему: в барачном посёлке условий нет, у него двое детей и жена беременная, живут в кладовке с дырявой крышей, сквозь которую проглядывает небо, и не могут добиться переселения. В доказательство он привёл меня в гости, и я, увидев весь этот ужас собственными глазами, сразу же направился в кабинет директора станции Кальницкого с требованием выделить комнату.

Александр Григорьевич (главный в моей жизни наставник, замечательный человек!) даже не спросил, зачем она мне нужна — вызвал начальника ЖКО и поставил задачу: комнату найти. Тот начал было упираться, но директор возражений не любил. В результате у многодетной семьи появилась крыша над головой, приличное жильё…

* * *

Конечно, слух о моих подвигах разошёлся по всей станции: пришёл, мол, молодой председатель, творит чудеса. Люди с заявлениями на квартиру в завком повалили. Пришлось остужать их пыл: я не волшебник! Но, по крайней мере, народ обо мне узнал. Тогда мне было 28 лет — хотелось действовать, работать, помогать людям. Главное, я прочувствовал, что такое чужая беда. Ведь когда человеку помогаешь, то берёшь его боль, примеряешь ситуацию на себя…

Когда настали долгожданные перевыборы, руководство облсовпрофа предложило мне зачисление в штат, даже пообещало направить в высшую школу профдвижения. Тогдашний председатель Василий Сергеевич Грищенков уговаривал меня: “Ты молод, у тебя всё получится”. Но я был непреклонен, настояв на возвращении в цех (не для того на Кировскую ГРЭС просился, чтобы изменять профессии), и со спокойной душой вернулся на прежнее место в электролабораторию.

Правда, моя профсоюзная эпопея не осталась незамеченной. К моменту возвращения в лабораторию я знал практически весь коллектив станции, и меня знали все…

* * *

Как становятся руководителями? У каждого из них был свой случай, которому предшествовала определенная череда событий. Но в то же время множество толковых ребят не могут реализоваться, потому что не было в их жизни ситуации, в которой они смогли бы себя проявить. Такое тоже часто бывает. Ко мне же судьба была благосклонна, поэтому спустя несколько месяцев после описанных выше событий, в начале 1964-го, я получил повышение — меня назначили заместителем начальника электроцеха. Одновременно, как молодой коммунист, возглавил комитет комсомола ГРЭС. Правда, тут же, на второй день после назначения, я получил первый выговор за слабую воспитательную работ у с персоналом цеха. “Как же так?” — удивился я. Но в ответ услышал: “Злее будешь!”

IX. Из кипящего котла

На Кировской ГРЭС в ту пору интересно работалось: идёт стройка, всё растёт и развивается. Мы вводим котлы, турбины, генераторы, трансформаторы. Каждый очередной генератор по окончании монтажа, как танк во время войны, с конвейера уходит на фронт. Остановить машину в ремонт почти невозможно, ведь в этом случае страдают предприятия, мощности которых увеличиваются не по дням. Мы, как и положено энергетикам, шагаем впереди промышленности. Введут, например, металлурги новую печку — и тут же она получает от нас “что покушать”…

Вместе с производствами рос город Апатиты. Жизнь кипела. У нас сложилась дружная компания: все ребята молодые, активные, интересные, живущие полнокровной жизнью. Кстати, первым культурным заведением в Апатитах стало молодёжное кафе “Хибины”, в котором я был избран председателем совета.

Зоя устроилась в Кольский научный центр Академии наук, со временем стала заведующей сейсмостанцией физического института, опубликовала несколько серьёзных научных работ, приступила к защите кандидатского минимума…

* * *

В июне 1965 года приехал на станцию Кальницкий (он к тому времени уже руководил Колэнерго) и вызвал меня: “Слушай, Мешков, ты ведь у нас по образованию гидроэнергетик, какого хрена сидишь на тепловой станции? Ну-ка, иди, поработай директором Пазского каскада!”

Как снег на голову. Я был в замешательстве, ведь жизнь только стала налаживаться, будущее виделось захватывающе-увлекательным, вдруг надо всё бросать и ехать в незнакомую даль. Меня, честно говоря, такая участь не прельщала. Конечно, посёлок Раякоски по-своему романтичен, но из апатитского кипящего котла так не хотелось вылезать! Думал на жену сослаться, но Александр Григорьевич предварительно позвонил Зое, заручился её согласием. Выбора не оставалось.

Сознаюсь, что всякий раз, когда получал новое назначение, когда приходилось с корнями выдираться из налаженной, бьющей ключом жизни, то всегда поначалу горячо сопротивлялся. Потом перебирался на новое место и снова уходил по уши в работу. Находил новых друзей, не прерывая отношений со старыми. И снова жизнь била ключом, и было не менее интересно, чем на прежнем месте…

X. От турбин до крестин

Таким образом, в июле 1965-го достаточно внезапно я стал директором каскада гидроэлектростанций Колэнерго, расположенных на реке Паз, что вытекает из озера Инари в Финляндии и через 380 километров впадает в Баренцево море. По её долине, которая представляет собой единую озерно-речную систему, проходят границы трёх государств: Финляндии, России и Норвегии.

Каскад начинался с ГЭС Янискоски, которая до войны принадлежала Финляндии. Когда эта территория отошла к Советскому Союзу, финская фирма “Иматран Войма” по контракту восстановила электростанцию. В 1955 году она же построила для нас ГЭС Раякоски, а четыре года спустя — ГЭС Кайтакоски, которая сейчас используется в качестве регулирующей станции каскада.

Еще две гидростанции Пазского каскада — Борисоглебская и Хевоскоски, были построены позже по заказу нашей страны специалистами норвежской фирмы “Норэлектро”. С десяток лет Борисоглебская ГЭС числилась самой северной гидроэлектростанцией мира. Но затем пальма первенства перешла к одной из станций то ли на Чукотке, то ли на Аляске…

* * *

Так начались мои будни в приграничном посёлке Раякоски, где заменил я Виктора Орехова — интересную и незаурядную личность. Я почитал Орехова как старшего товарища и брал с него пример. Мне нравилось его обходительное отношение с людьми и умение доходить до каждого. Виктора Фёдоровича назначили директором каскада Нивских ГЭС, а меня поставили на его место. Тот период я тоже вспоминаю как очень интересный — и работу, и людей, и жизнь вокруг…

Как раз в это время состоялась первая встреча руководства Колэнерго с норвежцами по поводу строительства станции Хевоскоски. После приёма в честь зарубежной делегации я решил немного прогуляться и, услышав стук мяча, присоединился к местным волейболистам, игравшим поблизости на грунтовой площадке. Как вы понимаете, играл я неплохо (в свое время выступал за сборную области), так что погоду не испортил. После игры местные стали расспрашивать:

— Мужик, ты к нам в командировку приехал?

— Считайте, что в командировку, — говорю.

Потом они долго смущались, увидев меня в кресле директора. Пришлось успокаивать:

— На работе я — директор, а после работы — как все.

Действительно, я настолько люблю жизнь во всех её проявлениях, что спокойно вхожу в любой коллектив — и нет там генералов, профессоров и прочих заслуженных деятелей. С людьми легко схожусь, потому что не “выпучиваюсь”…

* * *

Там, на Пазском каскаде, очень пригодился мне пусть небольшой, но всё же опыт профсоюзной работы. Удаленность посёлка Раякоски от районного центра и его пограничная изолированность (Борисоглебский и Янискоски, как населённые пункты каскада, тоже находились в аналогичной ситуации) обязывали директора быть не только руководителем производства, но и хозяином, который отвечал за всё — “от турбин до крестин”. Пришлось заниматься и натуральным хозяйством: коровами, теплицами. Работал я с удовольствием. Правда, не было у директора личного времени, но от этого недостатка я как-то не страдал. Благо, основу коллектива составляла молодёжь — с ней легко удавалось находить общий язык. Хорошие отношения сложились и с районной администрацией. Замечательным человеком был Игорь Александрович Никишин — первый секретарь Печенгского райкома партии — умный, талантливый и, как позднее выяснилось, ещё и поэт, что любопытно само по себе…

Постепенно мы обросли новыми планами, стали толково работать. Уже полным ходом шло строительство ГЭС Хевоскоски, но в проекте стройки не были предусмотрены социальные объекты, поэтому пришлось немало повоевать, чтобы поправить дело. В последний момент мне удалось буквально втиснуть эти объекты в проект. С тех пор в посёлке появились великолепная школа, новый гараж и кафе…

XI. Приграничная жизнь

Неуютно себя чувствуешь, когда в твои окна 24 часа в сутки смотрят окна норвежского погранпоста, а управление каскада делит здание с погранкомендатурой. Общаться с пограничниками в качестве шефов — это одно, а жить с ними общими заботами, зависеть друг от друга, при всём различии рода занятий — совсем другое. Бывало всякое, но по большому счёту неплохие они мужики — после Паза дружу с пограничниками и считаю, что это взаимно…

Постепенно завязывались наши деловые контакты и с соседями. С первых дней моего появления на Пазе началась международная работа, связанная не только со строительством ГЭС, но и с возведением прямой линии связи с потребителями в Финляндии. Дело в том, что мы занялись экспортом электроэнергии от станций каскада финнам, позже — норвежцам. Это были совершенно новые страницы жизни, и заниматься такими делами мне пришлось в дальнейшем постоянно.

Не надо забывать о том, какое было время: Норвегия и Финляндия ещё недавно воевали против нас. От Европы наших граждан отделял “железный занавес”, поэтому поначалу встречи с коллегами проходили на нейтральной полосе, в присутствии погранкомиссаров. Но и в те времена соседи видели, что мы такие же люди, как они, и признавали, что в технических вопросах разбираемся не хуже, а даже лучше их. К примеру, главный инженер каскада Николай Иванович Малыгин, который тридцать с лишним лет “оттрубил” на Пазе, слыл легендой не только в Колэнерго, но и среди скандинавских коллег тоже. Когда упоминали его фамилию, скандинавы выражали почтение: “О, Малыгин!” По все стороны границы он считался непререкаемым авторитетом…

* * *

Но однажды мне всё ж пришлось его переубеждать. К тому времени на Нивском каскаде уже было налажено телеуправление двумя станциями, и мне хотелось сделать то же самое на Пазских ГЭС, что решило бы многие проблемы, связанные с географической отдаленностью станций друг от друга. Проект внедрения телеуправления поддержал прекрасный релейщик Борис Львович Паллон, знавший его назубок. Но Малыгин, как председатель технического совета, был против: “Как можно станцию на ключ запереть? А если пожар, а вдруг не сработает сигнализация?” Но я собрал техсовет и сам его провёл, убеждая всех в своей правоте. Специалисты меня поддержали, и с тех пор на каскаде существует телемеханическое управление станциями. Все ГЭС каскада работают в автоматическом режиме, управление ими осуществляется с единого пульта, смонтированного на ГЭС Раякоски…

* * *

Народ в Раякоски жил гораздо благоустроеннее, нежели в других уголках области. Дома на 4–6 квартир, которые построили норвежцы и финны, по советским меркам считались очень даже комфортными. Да ещё квартиры полностью меблированные. В общем, к хорошему привыкаешь быстро. На примере Раякоски любопытно было наблюдать, как бытие определяет сознание. Вот как-то раз заявилась ко мне на приём женщина, плачет, жалуется, что сломался холодильник и уже целых два дня его никто не приходит чинить.

— У меня ребёнок с голоду пухнет, — причитает она.

Выслушал её, спрашиваю:

— Сколько лет здесь живёшь?

— Два года.

— А раньше где жила?

В ответ она назвала какой-то захудалый райцентр в Средней полосе.

— У тебя холодильник раньше был?

— Нет.

— Ну так что же ты плачешь? Всю жизнь без холодильника прожила, а тут каких-то два дня потерпеть не можешь!

Дама даже заулыбалась — действительно, вся жизнь и два дня несопоставимы. Впрочем, хоть и жили мы по тем временам вполне сносно, но частенько приходилось перебиваться от получки до получки. Нет, мы не считались бессребрениками, но не были помешаны на деньгах. В мыслях не держали что-то урвать. Сейчас же голым никто не ходит, но многое в людях поменялось. Я их не виню — эпоха другая…

* * *

Жизнь в маленьком посёлке отличалась своеобразием ещё и потому, что между бытом и работой не имелось резких границ — везде одни и те же лица. Вот общаешься с коллегой и видишь в нём одновременно и соседа по дому, и футболиста дворовой команды, и напарника по рыбалке, и члена добровольной пожарной дружины. Кстати, насчёт пожара и рыбалки есть у меня небольшие истории…

Однажды загорелся соседский дом — финский блоковый многоквартирный. Начался переполох, люди принялись спасать утварь, звонить в “пожарку”. Благо, наша добровольная дружина была вполне дееспособной. Расчёт прибыл быстро и приступил к тушению. Я тоже полез заливать горящий угол крыши водой из ведра, чуть не слетев с покосившейся лестницы. Прокоптились мы основательно, но общими силами дому не дали сгореть. Как потом оказалось, дети в подвале, экспериментируя со спичками, разожгли из хлама костёр, а затем пламя перекинулось на стену и крышу. Старший из них первым выскочил на улицу и в панике захлопнул дверь подвала, где его братья-близнецы оставались. Но спохватился, вернулся и отпер малышей. К счастью, всё обошлось…

Теперь о рыбалке. Купил я как-то навороченный по тем временам спиннинг, стал тренироваться во дворе, а сосед, Гришка, принялся меня поучать: “Ну кто ж так делает! Не тупи блесну о камни, иди лучше в воду побросай!” Следуя совету, спустился я к воде рядом с домом, к тому месту реки, где никто не рыбачил, и бросил… Подумал, что заброс вышел неудачный, видимо, крючок на корягу сел… Потянул сильнее — повело! Потом схватил удилище обеими руками и, спустя несколько минут борьбы, показавшихся вечностью, вытащил кумжу килограмма на три. Эту рыбину, леопарда северных вод, удержать на крючке ой как непросто. Вцепился я в неё мёртвой хваткой, крепко прижав к груди, чтоб не ускользнула, и с восторженными криками помчался к дому. Вот и рассуждай после этого, много ль человеку надо для счастья…

* * *

В 1966-м я стал членом райкома партии, а в следующем году родилась дочь Алла. Два с половиной года на Пазе пролетели незаметно, но и событий произошло немало. Здесь многое начиналось впервые для меня, для станций, для посёлка. Были заложены традиции спартакиад и совместного проведения праздников. Директор со всеми вместе бегал, прыгал и песни под гитару пел…

А Зоя Сергеевна мне по жизни помогала. От неё добро исходило. Не считала себя женой начальника, не выпячивалась перед людьми, поэтому многие каскадовцы поддерживают с ней до сих пор добрые отношения. Зоя не бывает равнодушной по жизни и в любых ситуациях занимает социально активную позицию, такой уж у неё характер. Вот как, к примеру, она организовала озеленительную кампанию.

Дело в том, что финны, строившие посёлок, выполняя планировку местности, щедро посыпали щебнем территорию вокруг домов, отчего казалось как-то неуютно — живём среди леса, а вокруг одни камни… “Нужно начинать озеленение, — заявила однажды Зоя, — гумус есть на подсобном хозяйстве. Буду вёдрами носить. Думаю, помощники со временем найдутся”. Мне ничего другого не оставалось, как поддержать инициативу. Оказалось, люди тоже созрели для этого, им нужен был сигнал, чтобы взяться за лопаты. И если сегодня вы приедете в Раякоски, то поразитесь обилию зелени вокруг каждого дома. Считаю это заслугой Зои Сергеевны…

Традицию совместной встречи Нового года тоже заложила Мешкова. Она задумала устроить в Раякоски всеобщий бал-маскарад. Зоя — человек коммуникабельный, поэтому большинство откликнулось. В клубе в новогоднюю ночь собрались почти все жители посёлка. И даже те, кто запланировал отметить праздник в кругу семьи или в тесной компании, все равно не удержались и в конце концов присоединились к общему куреню.

Праздник получился шикарный — до сих пор некоторые каскадовцы вспоминают о нём с восхищением. Вот и недавно вспомнили, как я встречал Новый год в костюме художника, а наш бухгалтер Леонова была облачена в белый докторский халат, из кармана которого выглядывала откупоренная бутылка водки — ближе к утру этим напитком она исцеляла страждущих …

* * *

Когда завершалось строительство ГЭС Хевоскоски, управляющий Колэнерго Матвей Исаакович Зархи зачастил на Паз — решал вопросы приёмки. Зархи — человек с большой буквы, фронтовик, бравший Норвегию, личность очень известная в области и уважаемая во всех инстанциях. Был он предан Кольской энергетике фанатично, пройдя путь от строителя Нивы-2 до руководителя энергосистемы. Именно при нём на полуострове резко активизировалось энергостроительство, правда, частенько в ущёрб социальным вопросам. Но не его в том вина — не успевал он всё охватить…

Как-то раз, после очередного визита Зархи, пришёл ко мне Коля Малыгин:

— Неудобно говорить, но Зархи предложил мне должность заместителя главного инженера.

— Отлично, — говорю, — своя рука в руководстве не помеха!

Но время шло, а Николай всё ждал вызова. И вот однажды, перед очередным совещанием в управлении, меня окликнула секретарь Роза:

— Виталий Николаевич, зайдите к Гурьянову.

Захожу в кабинет главного инженера.

— Ты пойдёшь ко мне замом? — спрашивает Сергей Иванович.

— А Малыгин? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Я тебя спрашиваю, — уточняет он.

— Надо подумать, — говорю неуверенно.

Вышел я от главного, воспоминания нахлынули. Надо заметить, что когда втягиваюсь в работу, обрастаю планами и задумками, то стараюсь их довести до ума. Поэтому мне трудно было оторваться от пазских дел. Что ни говори, но жилось там комфортно, сложились отличные отношения с людьми. Но и предложение манило своей новизной, ведь впереди ждала масштабная работа системного характера. На хорошую должность два раза не зову т. Решил: ехать!

Вернулся к Коле, рассказал о том, какая история приключилась, — он скис немного, но выдавил из себя: “Надо соглашаться”. В общем, получилось так, будто я ему дорогу перешёл, не желая того совершенно. В результате у нас на некоторое время отношения подпортились…

В ту пору руководящие кадры подбирались очень тщательно. Прежде чем назначить на вакантную должность, кандидата годами просеивали через мелкое сито отбора, положительные и отрицательные его стороны были всем хорошо известны. Может быть, поэтому Кольская энергосистема славилась довольно высоким уровнем подготовки специалистов и руководителей.

XII. Урок благородства

Ну как бы то ни было, в декабре 1967 года, накануне Дня энергетика, я перебрался в Мурмаши. Когда “входил в образ”, то всё больше впечатлялся масштабом предстоящей работы и ответственности, которую навалил на себя добровольно. Заменял я на посту заместителя главного инженера Колэнерго опытного Николая Федоровича Семёнова, перед которым я преклонялся. Ему поручили другую ответственную, но менее перспективную работу. Говорят, у Зархи с ним были некоторые трения, хотя в коллективе Николай Фёдорович пользовался непререкаемой репутацией. Не знаю, какие бури переживал в душе этот великий человек, но ко мне он отнёсся весьма благосклонно, преподав урок благородства на всю жизнь. Впрочем, благородство — это его сущность. Так один поступок, один эпизод характеризует человека.

Хорошо помню моё первое рабочее утро в Мурмашах. Люди, традиционно перед началом работы, кучкуются у входа в управление, разминают языки “про баб”, “про футбол”, коллегам “кости моют”. “Старики” поджидают меня, сверлят насмешливыми взглядами, готовятся к встрече. Чувствуется напряжённость — кто я для них, опытных зубров, матёрых профи? Стою, переживаю. Потом нерешительно делаю шаг вперёд, затем второй ещё более неуверенно. Вдруг Николай Фёдорович отделяется от толпы и идёт мне навстречу. Поравнялись.

— Главное, не переживай. Веди себя обычно, — шепнул он мне, положив руку на плечо, и повёл к толпе, представив как своего лучшего друга. Далеко не каждый способен на такой благородный поступок!

— Вот, ребята, ваш новый руководитель. Прошу любить и жаловать. И принять в команду, — рекомендовал меня по-свойски. Все старослужащие заулыбались, они Семёнова уважали, поэтому моё вхождение в коллектив прошло без подводных камней и течений. Для меня это было важно. Благодаря Семёнову я стал относиться к жизни по-другому, стараясь поступать в пограничных ситуациях так же благородно, как он…

XIII. Масштабные годы

Мы с Гурьяновым разделили зоны деятельности и закатали рукава. Главный инженер был человеком немногословным, но если резал, то всегда точно. В своих словах и делах всегда был очень пунктуален, но никогда не давил авторитетом. Наоборот, надо сказать, что Сергей Иванович дал мне полную самостоятельность в решении подотчетных мне вопросов, за что я ему век благодарен, вечная ему память. Это была отличная школа технического руководства энергосистемой. При этом Гурьянов, конечно же, оставался по технике номером один, и я всегда мог обратиться к нему за советом.

Отработали мы в таком тандеме двенадцать лет, вплоть до 1980 года. Время это было по-своему насыщенным событиями: возводились гидростанции Серебрянского и Териберского каскадов, строились крупные подстанции в районах концентрации энергоемких производств, вводились в строй высоковольтные линии электропередачи, связывавшие между собой каскады ГЭС, тепловые станции, промышленные предприятия, города и посёлки области. Сейчас все ГЭС и ТЭЦ области закольцованы сетями, что повышает надежность энергоснабжения потребителей.

С начала 70-х годов на ЛЭП стали устанавливать железобетонные опоры вместо деревянных. Класс напряжения 110 киловольт мы сохранили, но в новом строительстве сделали упор на более экономичные линии напряжением 150 киловольт. Бурно внедрялась новая техника, проводилась модернизация действующего оборудования — и во всём этом я так или иначе участвовал, принимал решения, добивался воплощения планов в жизнь…

Бывали и промахи, ну как же без них. Будучи уже на пенсии, прочитал как-то в газете о проблеме “прыгающей” подстанции в Оленегорске и испытал угрызения совести. Здесь есть и моя вина. Дело в том, что заказчиком подстанции был Оленегорский горно-обогатительный комбинат, но мы не смогли его руководство “дожать”, заставить соблюсти все наши требования. По большому счёту, её вообще на рыхлом грунте нельзя было ставить. Лучше — на скале. Я хотел было в свое время, в искупление собственных грехов, собраться силами и перенести подстанцию в более подходящее место, но уже не вышло…

* * *

На моих глазах поднималась Серебрянка. Из всех освоенных энергетиками северных рек Воронья, впадающая на севере полуострова в Баренцево море, была самой труднодоступной. Строительство каскада Серебрянских ГЭС началось с прокладки 120-километровой дороги, которая пролегла через топи и скалы. Строителям пришлось создавать дорожные механизированные десанты, которые обходили в работе самые трудные места и вели прокладку дороги дальше. Оставшиеся в тылу болота и сопки “пробивали” другие бригады, оснащенные необходимым оборудованием…

Генеральным проектировщиком обеих станций был Ленгидропроект, а строил их известный коллектив Севгидростроя, используя метод непрерывной укладки бетона. Параллельно в тундре шла застройка посёлка Туманный для будущих работников нового каскада.

Зархи был генеральным директором строительства, а я — третьим лицом на стройке и вторым по технической части. Приходилось постоянно быть в курсе серебрянских событий и, как представителю заказчика, решать множество технических вопросов. Массу времени посвятил я этой стройке…

5 ноября 1970 года вода Вороньей начала вращать рабочее колесо турбины первой станции. Гидроагрегаты второй станции дали ток в декабре 1972 года…

Строительство двух ГЭС на реке Териберка (восточнее Вороньей), к которому приступили в 80-х годах, началось тоже с прокладки дороги. А сами станции строили вахтовым методом: гидростроители приезжали из Мурмашей и Туманного. Верхнетериберская ГЭС была пущена в эксплуатацию в ноябре 1984 года, Нижнетериберская — в сентябре 1987-го. Сегодня установленная мощность объединённого каскада Серебрянских и Териберских ГЭС составляет около 32 процентов установленной мощности всех гидростанций Кольского полуострова…

* * *

В те годы крепли наши связи с энергетиками Финляндии и Норвегии. Сергей Иванович поручил мне сотрудничать с ними по техническим вопросам, поэтому управляющий Колэнерго брал меня на все встречи и переговоры.

Ещё в самом начале совместной работы в приграничном бассейне Инари-Паз, где сосредоточены энергетические и жизненные интересы трёх стран, в технических вопросах мы не уступали зарубежным коллегам. Но в бизнесе были ещё зелёными, а потому перенимали у них эту науку. Напомню, наша сторона построила линию и стала продавать электроэнергию в Финляндию, что оказалось делом выгодным. Когда возводили Борисоглебскую станцию, то электроэнергию на стройплощадку брали из Норвегии, а после сдачи ГЭС в эксплуатацию уже мы в свою очередь стали продавать её норвежцам. Благодаря прямым международным связям о Кольской энергосистеме узнали в Европе…

Существовало между нами и неформальное общение. Ещё на Пазе я познакомился с Маритой Ярвинен, исполнительным директором финской сетевой фирмы. Официально мы общались через переводчика, но понимали друг друга с полуслова. Кроме сетей, фирма имела договоры обслуживания на территории муниципалитета Инари. Она являлась поставщиком электроэнергии, а мы были её производителями, поэтому неизбежно приходилось утрясать массу технических и финансовых вопросов. Вначале с финскими коллегами встречались официально, но со временем появился и формат “без галстуков” — за обеденным столом или на спортплощадке.

В 1967 году Марита переехала на юг Финляндии, а на вакантное место заступил Пентти Келлокумпу — очень грамотный руководитель, который начал с того, что построил новый офис и провёл ребрендинг, после которого фирма приобрела название “Inergia”. Бывало, заезжаешь в городок Ивало — там площадь, похожая на мурманскую “Пять углов”, рядом — транспортная развязка: одна дорога ведёт в Норвегию, другая — в Россию, третья — на юг Финляндии, четвёртая — в офис компании.

Наши люди ездили к финнам по обмену опытом, финские специалисты стажировались в наших бригадах. Завязывались товарищеские отношения, знакомились семьями. Мы принимали их волейбольную команду, участвовали в международных соревнованиях по рыбной ловле, которые финны проводили в районе Инари. Надо отметить, рыбалка в тех краях знатная! Подкупал и сервис: автобусы доставляли горячие обеды рыбакам непосредственно к месту лова. Также Пентти организовывал зимние сафари на снегоходах, для нас этот вид досуга был тогда в диковинку.

С тех пор много воды утекло. Мы остаёмся добрыми соседями, но искренне жаль, что наши связи потеряли былую привлекательность, стали протокольными. Конечно, есть встречи на уровне руководителей, но нет прежней непосредственности…

* * *

Среди международных встреч особняком выделялись ежегодные трехсторонние переговоры по регулированию водного режима озера Инари. Соглашение на эту тему было подписано ещё в 1959 году между правительствами СССР, Норвегии и Финляндии. Его предметом являлся контроль уровня воды в расположенном на территории Финляндии огромном озере и вытекающей из него реке Паз (по-фински — Paatsjoki, по-норвежски — Pasvikelva), которая, напомню, протекает вдоль трех границ и впадает в Варангер-фьорд Баренцева моря. На реке расположены семь гидроэлектростанций, пять из которых объединены в каскад Пазских ГЭС и две принадлежат Норвегии. Регулирующей станцией водной системы является наша ГЭС Кайтакоски, которая влияет непосредственно как на уровень воды в самом озере, так и на уровень, необходимый для работы станций, расположенных ниже по течению.

Ситуация с озером Инари уникальна в мировой практике. Выходит, что для нас и норвежцев Инари — это источник энергии. А для местных жителей, финнов и саами, озеро является местом жизни, бизнеса и рыболовного туризма. Можно было бы махнуть рукой: живите, как хотите, а мы будем держать такой водный режим, какой считаем нужным. Но в этом случае мы здорово подпортили бы жизнь соседям, в том числе и тем, кто ниже по течению — норвежцам. Поэтому с самого начала трехсторонняя комиссия задалась решением оперативных вопросов, возникающих в ходе существования этого сложного природного, социального и гидротехнического симбиоза.

Каждую из сторон представляли уполномоченные лица — всего трое. Начиная с 1985 года и в течение многих лет я был уполномоченным представителем от Советского Союза. У норвежцев уполномоченные менялись часто, но всё ж довольно плотно мы сработались с Винсентом Госсирудом. Уполномоченным от Финляндии был Тимо Коткасаари, один из замов профильного министерства. У него, кстати, в семье воспитывались два усыновленных русских мальчика.

Уполномоченные совместно решали задачу из двух составляющих. Первая — получить максимальные объемы электроэнергии, и вторая — не истребить жизнь в озере, ведь из-за работы ГЭС сильно страдала рыба, снижались рекреационные возможности водоема. Необходимо было сохранить флору и фауну, воссоздавая условия для нереста и жировки рыбы, сохранения её запасов. Эта деликатная задача была успешно решена. За годы совместной деятельности не произошло ни одного серьезного конфликта. Россия и Норвегия согласились не выжимать из своих гидростанций на реке полную мощность…

Как происходил этот процесс? В начале каждого года финны выдавали прогноз, докладывал как всегда их главный специалист по приточности. Прогноз ложился в основу наших расчётов, ведь необходимо было увязать объёмы выработки электроэнергии с графиком ремонтов и при этом дать жить соседям. Обсуждали сообща, спорили, определяли допустимый диапазон, в котором может меняться уровень воды, сочиняли протокол и принимали решение, в каком режиме будут работать водосбросы станций. Если прогноз не совпадал, то собирались вновь и вносили коррективы.

Кстати, изначально финны выторговали у Советского Союза обязательство пополнить рыбные запасы Инари, поэтому СССР профинансировал в виде компенсации строительство двух рыбоводных заводов на их территории. Кроме того, мы выдавали финнам некоторую часть электроэнергии бесплатно, тоже в виде компенсации.

Да, были недовольные с нашей стороны (мол, много уступаем), но я считал справедливыми такие требования. А возражавшим отвечал: “Будьте мудрее. Нельзя все сводить к рублю. Урвёте пару миллионов киловатт-часов, но потеряете человеческое отношение…”

Позже, когда я стал кавалером Ордена Льва Финляндии, то узнал, что за его вручение хлопотали мои коллеги и знакомые Пентти Келлокумпу, Тимо Коткасаари и муниципалитет Ивало в лице руководителя Пекка Ханнала. Я благодарен моим друзьям и коллегам и считаю этот рыцарский крест нашим общим крестом, который мы несли много лет.

Не менее теплые воспоминания за годы совместной работы остались у меня о финском переводчике Сеппо, норвежцах Йозефсене, Пер Инге, Ольге Даль. Некоторых из них спустя многие годы я встречал на своём юбилее…

XIV. Иван Иваныч, здрасьте!

Несмотря на занятость, от общественной нагрузки я не отказался. В 1970 году образовался обком профсоюза энергетиков — меня избрали членом президиума и поручили комитет по спорту. С энтузиазмом я занялся любимым делом, в частности организовал проведение спартакиад энергосистемы (они, кстати, проходят и сейчас). А в конце 70-х начал пробивать идею строительства спортивного дворца в Мурмашах. Но в этом вопросе мнения членов обкома разделились, ведь первоначально предполагалось построить аналогичное сооружение в посёлке Туманный. Я выступил против: “Дворец там будет пустовать и разрушаться. Лучше построить в Туманном школу, сделать хороший спортзал — этого хватит за глаза. А спортивный комплекс перенесём в Мурмаши: соревнования будем проводить, откроем секции, чтобы в теннис или волейбол могли играть все желающие, независимо от возраста и времени года”. С высоты прожитых лет я оказался прав — сегодня станции Серебрянского каскада переводят на автоматику, переселяя персонал поближе к областному центру, тогда как посёлок Мурмаши по-прежнему является Меккой для энергетиков области. А в ту пору мне поверил и поддержал идею председатель обкома профсоюзов Владимир Петрович Кривошеев…

Строить начали в 1977 году, и уже через два года дворец был введён в эксплуатацию. Во вторую очередь к нему пристроили плавательный бассейн, хотя вначале были трудности — профсоюз денег не выделил, а замначальника главка Кайранский с идеей бассейна меня и вовсе послал подальше: “Хватит с вас спортзала!” Выход подсказал завотделом капстроительства Колэнерго, человек интересной судьбы, Вилик Соломонович Зандман. До войны он жил в Польше, войну провёл в немецких лагерях, после был репатриирован в советские лагеря, на Кольский Север. Освободившись, обзавелся семьёй и осел в наших краях. Зандман тоже питал слабость к спорту. Вот он и предложил: “Виталий, давай проведаем мурмашинский авиаотряд. Туда на днях приехал начальник Северо-Западного управления, попробуем с ним поговорить — предложим авиаторам стать фондодержателями, а деньги на стройку как-нибудь сами наскребём!”. Ну, поехали…

Помню, как секретарша грудью прикрывала вход к начальнику: “Нельзя, шеф занят!” Но мы наглым образом ввалились в кабинет и попали как раз под раздачу — шло совещание. Я заранее узнал, как зовут ленинградского визитёра:

— Иван Иваныч, здрасьте!

Он на меня посмотрел настороженно:

— Что-то не припомню.

Я начал издалека: мол, не случайно к Вам обращаемся, знаем, что очень любите спорт, у Вас много молодых талантливых пилотов и спортсменов, Вы проявляете отеческую забот у о них, опекаете. Вижу, лесть подействовала, он расцвёл лицом. Тут я перешёл к конкретике, не слишком веря в успех:

— Есть предложение: вы становитесь заказчиками строительства бассейна, а мы будем участвовать в его финансировании. Что скажете?

И вдруг он призадумался:

— А почему бы и нет? Пожалуй, стоит обсудить идею.

В результате авиоотряд стал заказчиком. Гурьянов меня поддержал в этом плане, а Зархи отнёсся прохладно. Но потихоньку мы построили бассейн. Некоторое время эксплуатировали его вместе с авиаотрядом, а позже забрали на баланс Колэнерго…

В те годы, образно говоря, мы купались в море событий и дел, которые приносят плоды до сих пор. Я считаю, что получился славный дворец, достойный областного центра. Вряд ли сейчас кто-то из жителей Мурмашей представляет посёлок без секций, которые работают в спорткомплексе…

Первым директором “Энергетика” стал Станислав Алексеевич Мозгов, который непосредственно участвовал в строительстве. Вместе со Славой мы продумали подсветку залов, фонари поставили, распланировали и построили теннисный корт, организовали баньку. Позже Мозгов отошёл от хозяйственных забот, заявив, что начальствовать не в его вкусе. Он взялся тренировать женскую волейбольную команду и на этом поприще добился впечатляющих успехов. Ныне он заслуженный тренер России, единственный тренер в Мурманской области по командным видам спорта, удостоенный этого звания…

А для меня строительство Дворца стало своего рода дипломной работой по линии профкома. Кстати, намного позже, встав у руля энергосистемы, я оказался самым старым членом обкома Электропрофсоюз. Не припомню другого случая, чтобы руководитель крупного предприятия совмещал ещё и функции профсоюзного активиста, ведь профсоюз призван защищать интересы рабочего от гнёта начальника, а в моём случае вышло всё как-то не по правилам…

* * *

В 1980 году Матвей Исаакович Зархи ушёл на пенсию (70 лет — всё-таки возраст). Как тогда было заведено, управляющим стал Сергей Иванович Гурьянов, а главным инженером был назначен я. Начался следующий пятилетний этап моей биографии…

К тому времени к работе в должности главного инженера я уже вполне созрел. Двенадцать лет заместительства дали свои плоды, тем более Сергей Иванович никогда не ограничивал, а наоборот, поощрял мою инициативу и самостоятельность, с годами — всё больше. Данная должность (главный инженер энергосистемы) являлась номенклатурной в структуре ЦК КПСС, поэтому пришлось побывать в Москве на Старой площади. Можно подумать, что вызывали меня туда исключительно для постановки каких-то особо важных государственных задач. Нет. Секретов не было, приоритет оставался один: бесперебойное и надёжное снабжение потребителей электрической и тепловой энергией…

Заместителем своим я выбрал Николая Ивановича Лебедева, директора Северных электрических сетей, которого знал ещё по Апатитам. Скажу наперёд — проработали мы с ним таким тандемом двадцать лет и, считаю, довольно успешно. Тому было несколько причин. Во-первых, как специалисты, мы гармонично дополняли друг друга. Он по образованию и опыту предыдущей работы — электросетевик, я же — электростанционник. Таким образом два руководителя такого инженерно-насыщенного, сложного хозяйства, каким являлось Колэнерго, обеспечивали решение технических вопросов всего комплекса. Это важно!

Надо сказать, что инженерную работу я любил во все годы, независимо от должности. В свою очередь Лебедев был хорошим организатором, умеющим и не боящимся принимать решения на себя в пределах своей компетенции. В-третьих, несмотря на различия в характерах, мы с ним умели находить общий язык по принципиальным вопросам, не размениваясь по мелочам. Это тоже весьма значимый аргумент…

* * *

В целом, 1970–1980-е годы для меня были наполнены техническим творчеством в самом лучшем смысле этого словосочетания. Признаюсь, интересно было работать. Не сказать, чтобы очень легко, но удовлетворения от работы получал гораздо больше, чем разочарований.

Наши инженеры, специалисты и рабочие трудились с удовольствием, вдохновенно, творчески, от души, становясь авторами новых идей. Это действительно было так. И Колэнерго продолжало активно развиваться. Я был председателем госкомиссии по приемке Териберских ГЭС, так же как и магистральной подстанции ПС-200 (330 кВ) в посёлке Выходной. Потом масштабное энергостроительство остановилось. Однако мощный прорыв произошёл в деле обновления оборудования, реконструкции объектов, внедрения новой техники, в том числе и в сфере управления производством. В Мурманске проводились работы по теплоснабжению города, включавшие возведение Южной и Восточной котельных, расширение Мурманской ТЭЦ, прокладку новых теплотрасс. Строились ЛЭП и подстанции. Эксплуатация действующего оборудования шла своим чередом…

В одном из научных журналов я прочитал о том, что в течение жизни человек может выполнить в среднем до пяти основных дел, к воплощению которых он и был призван в этот мир. У меня их тоже около пяти — это дела, которыми я жил. Вдаваться в подробности каждого из них не стану — не тот жанр, но всё же приведу характерный пример, как решение одной технической проблемы стало заметной вехой в истории Колэнерго. Речь пойдёт о том, как наши технические специалисты и руководители провели уникальную операцию по доведению турбин Серебрянских ГЭС до работоспособного состояния. Налицо была ошибка конструкторов. Высокая московская комиссия сделала заключение о замене турбин на новых станциях, что стоило огромных денег. Но мы посчитали, что турбины не исчерпали свой ресурс и нашли решение, которое оказалось в десять раз дешевле предложенного москвичами варианта. Вот как это было…

ХV. Резонанс

Вскоре после пусковых торжеств на Серебрянских ГЭС, при выводе новых агрегатов на определенный уровень мощности, они начали вести себя странно — возникала вибрация, которая могла привести к повреждению оборудования. Вибрацию не заметили при прокрутке на холостом ходу, а потом и в рабочем режиме удавалось проскакивать критический интервал, поскольку гидроагрегаты считались маневренными, способными быстро набирать и сбрасывать мощность. Но со временем проблема дала о себе знать в полный рост. При наращивании мощности с 54 до 60 МВт машина делалась неуправляемой. Её било, колотило — страшное дело. Я до сих пор ногами чувствую её толчки, и не я один. Вот что рассказал непосредственный участник тех событий, в то время главный инженер Серебрянского каскада, а ныне директор Кольского филиала ОАО “ТГК-1” Александр Антипов:¹ “Не по себе становилось, когда начиналась вибрация. Опорные конструкции приходили в движение, турбинные подшипники не выдерживали и плавились, корпуса трещали. Поэтому на первом этапе, пока не определили причину и не разработали план действий, мы ограничили мощность машин до 50 мегаватт. Набирать больше было запрещено. Но и оставаться в таком режиме тоже не годилось, ведь регулирующая станция в этом случае не выполняла свои функции.

Необходимо было выяснить природу явления, определить методику его устранения, причём сделать это на действующем оборудовании. Дело осложнялось тем, что впервые в отечественной и мировой практике при большом напоре воды применялись двухперовые поворотнолопастные турбины. Они были компактны и металлоёмки, но в данной ситуации их преимущества превращались в трудности…”

В общем, машинам мы временно ограничили мощность и призвали на помощь Ленинградский металлический завод. Там в бюро надежности работали два отличных специалиста по турбинам — Гальперин и Майзель (имён, к сожалению, не помню). С нами занимался Майзель, который подолгу “зависал” в Колэнерго, жил у нас, помогал всячески. Поначалу ленинградские специалисты посоветовали скорректировать форму лопастей рабочего колеса — но из этой затеи ничего путного не вышло. Вибрация продолжалась…

На разных совещаниях тогда искали выход из положения. Дело дошло до Москвы. По нашему вопросу в министерстве собирались большие начальники. В результате учёный совет постановил, что нужно турбины менять. Мы почесали затылки, посчитали и прослезились: каждое колесо стоило под три миллиона рублей, что по тем деньгам было запредельно дорого. Поэтому московское постановление мы пустили побоку, решив самим за дело взяться. Стали искать решение проблемы на установленных действующих агрегатах, и нам удалось отстоять свою точку зрения, хотя уверенности в стопроцентном успехе ни у кого не было. Вся надежда была на свои собственные знания, на опыт наших людей, умение учитывать массу факторов и обстоятельств в решении сложных задач. Рисковали, конечно, сильно.

Начались эксперименты. Оборудование, состоящее из сотен узлов и деталей, приходилось разбирать, вносить конструктивные изменения, устанавливать измерительную аппаратуру, вновь собирать и после этого определять эффективность проделанной работы. И так происходило десятки раз. В результате накопился огромный объём информации. Шаг за шагом сужался круг неясностей, пока не выяснилась причина вибрации — резонанс.

Дело в том, что водяной столб, который приводит в движение турбину, тоже имеет свою частоту. При совпадении частоты вращения турбинного вала с частотой водяного столба возникает неуправляемый процесс — и тогда болты, которые крепят крышку турбины, срывает напрочь. Даже самая прочная сталь не способна этому процессу противостоять.

В учебниках физики описывается случай, более популярно объясняющий это явление: через мост строем проходит подразделение пехоты — неожиданно мост обрушается, хотя до этого случая он выдерживал значительно большие грузы. Обрушение происходит из-за явления резонанса, когда частота шага солдат (шли в ногу) совпала с частотой собственных колебаний моста. В этих обстоятельствах возникли силы, превышающие расчётные.

В нашем случае роль солдатского строя играл поток воды через проточную турбину, а роль моста — ротор агрегата, турбинный вал. При определённых режимах возникали частоты, совпадающие с собственной частотой колебания ротора, что и приводило к разрушительной вибрации…

XVI. Точка опоры

Дальше необходимо было определить методику устранения вибрации. У начальника службы ремонтов Виктора Михайловича Полумбо была своя точка зрения в данном вопросе, которую я лично не поддерживал. Для меня было очевидно, что нужно смещать подшипник — именно на этом и стоял. Меня поддерживал Аркадий Миронов из секции испытаний, такой же точки зрения придерживался ещё ряд специалистов, в том числе из Ленинграда. Полумбо же пошёл другим путём: чтобы избавиться от резонанса, он решил рассечь струю и тем самым изменить частоту потока, вращающего колёса турбины. Переубедить его не удалось — он был прекрасным специалистом, но уж очень упрямым. То есть мы взялись за подшипник и вал, а он — за поток. Подходы были диаметрально противоположными.

Для изменения частоты потока специалисты службы Полумбо сооружали металлические решётки, которые ставили ниже рабочего колеса турбины. Трудная задача. Сделали, поставили, пустили машину — и все решётки улетели в нижний бьеф. Два раза ставили — результат отрицательный. Обуздать стихию было непросто — она оказалась непослушной! Мужики из службы ремонтов матерились по-чёрному, но и маты не помогли…

Мы же настояли на том, чтобы изменить сам подход к решению проблемы. Майзель в этом деле нам содействовал. Как оказалось, мы приняли единственно верное, правда, несколько необычное решение: поменять частоту колебаний ротора путем изменения высотного положения турбинного подшипника. Другими словами, для подшипника должна быть найдена новая точка опоры. Куда-то нужно было сместить турбинный подшипник генератора. Мы отпустили его на метр, что оказалось непростым делом в условиях станции. Испытания подтвердили правоту принятого решения. Подчеркну — правоту решения, принятого специалистами Колэнерго.

И, наконец, нам предстояло реконструировать все шесть агрегатов, один за другим выводя их из эксплуатации. А это значит — разобрать каждый агрегат, доставить вал весом почти два десятка тонн и длиной 5,5 метра на судоремонтный завод в Мурманск, где его взялись обрабатывать. Затем, уже в условиях станции, предстояло подшипник установить на новое место. Такая работа на каждом агрегате занимала по три-четыре месяца…

* * *

В ходе этой эпопеи нашим специалистам пришлось решать не только практические, но и научные задачи. Они собирали и анализировали данные экспериментов, проводили испытания вместе с представителями проектных и конструкторских организаций, завода — изготовителя оборудования. Специалисты Колэнерго, можно сказать, разделили участь создателей новых агрегатов, сломав расхожее мнение о том, будто это не их дело. И в итоге достигли результата.

Были разные подходы. И я доволен чрезвычайно, что выиграл наш метод решения проблемы. Более того, он оказался единственно верным. Главное сделали — машина заиграла, стала проходить проблемную зону, резонанс прекратился. Наша затея обошлась в 300 тысяч рублей за каждое колесо, то есть в 10 раз дешевле того варианта, что предлагала московская комиссия. Такую экономию мы принесли государству. Машины, конечно, были “дурные”, неудачной конструкции, но в итоге отработали по 27–28 лет, и лишь потом их успешно заменили на новые. В этой грандиозной эпопее принимали непосредственное участие многие и многие специалисты Колэнерго…

Сейчас вспоминаешь и диву даёшься — рисковые были ребята. Идти против воли высокого начальства и ученых степеней, брать ответственность на себя, рисковать карьерой, репутацией. Иной бы снял с себя ответственность, выполнив решение московской комиссии, после чего благополучно почивал на лаврах. Мы же никаких преференций не имели — работали на энтузиазме. Хотя… в итоге я получил ни с чем не сравнимое удовольствие! Некоторые из современных менеджеров могут посмеяться над таким результатом. Скажу им по секрету — зарабатывали мы неплохо, но на порядок меньше по сравнению с ними. И чёрт с ними, с деньгами, не в них счастье…

* * *

Когда я увидел последствия аварии на Саяно-Шушенской ГЭС, то невольно сравнил ситуацию с серебрянской. Предпосылки и причины разные, но есть одно общее — резонанс. Нам в своё время удалось его обуздать, сделать ситуацию управляемой и избежать драматических последствий. И дело даже не в том, что оборудование отстояли, технологию соблюли и деньги сэкономили, а в том, что людей уберегли. Когда представляю себе, что случилось на “Саянах”, меня дрожь пробивает. Там рабочее колесо турбины в сотни тонн весом порхало по цеху, как бабочка. А восьмидесяти человек как будто не бывало. Страшные кадры. Конечно, серебрянские масштабы были поменьше, но могло случиться что-то похожее. Тогда мы повели себя адекватно, не зарыли головы в песок, понимая, что последствия могут быть необратимыми: разобьет всё — силища была жуткая…

Считаю, что саянская трагедия произошла потому, что персонал испугался взять ответственность на себя за недовыработку электроэнергии, испугался остановить машину. Машинист турбины, невзирая на нагрузки, обязан был её “вырубить” — в этом было спасение. Но он сначала позвонил начальнику смены турбинного цеха, тот ответственность на себя брать не хотел и стал запрашивать разрешение у начальника смены станции, который, в свою очередь, начал названивать главному инженеру домой. Было четыре часа ночи. Главный ответил: “Подождите, сейчас приеду”. Но пока добирался, турбина “ухнула”…

Выходит, компетентные лица перекладывали эту самую ответственность друг на друга, боялись недовыработки, потери прибыли, а в результате потеряли людей и станцию. Людей в первую очередь. Как ни крути, а первопричина трагедии — деньги. Обвинения предъявлены директору и главному инженеру, но по большому счету судить нужно тех, кто создаёт систему, при которой нажива имеет определяющее значение, когда отключается элементарный инстинкт самосохранения, чувство опасности…

Вода сама по себе мощная стихия. Извините за нравоучение, но с ней надо обращаться бережно и понимать, что происходит и может произойти. Как-то раз попал я в шахту турбины. Там возились специалисты с измерительными приборами. Вдруг последовал удар и жуткий рёв — так долбануло, что, честно говоря, я “трусость отпраздновал”, интуитивно схватившись за поручень лестницы. Гляжу, а мужики сидят спокойно, иронично улыбаются. Я тоже успокоился, хотя стыдновато стало за то, что трусливее всех оказался.

А дело было в следующем: когда остановили агрегат на профилактику, то работники станции не слили воду из водоводов — она замёрзла. А когда вновь запустили агрегат, течение начало отрывать лед кусками. Льдины попадали в направляющий аппарат и производили мощные удары. В шахте кругом металл, поэтому стоял оглушительный рёв и скрежет. Это характеризует величину той природной силы, которая обрушивается на оборудование станции…

ХVII. Ну и пусть горит!

В нашем деле важно сработать на опережение, ведь известно, что восстанавливать всегда сложнее, чем предупредить. Допустим, что значит “ликвидация аварии” где-нибудь в зоне ответственности Северных электрических сетей? Для её устранения мобильным бригадам нужно пробиваться сквозь тундру в снег и в метель. Масса осложнений может возникнуть в пути. Бывают случаи, когда и вертолёт не поможет — только пешком. Другой раз людей на линию отправляешь и заранее знаешь, как им несладко придётся…

Однажды заглянул я в кабинет знакомого из Ленэнерго, вижу, у него на столе газета лежит с хвалебной заметкой: “Благодаря героизму петербургских энергетиков…” Прочитал, прослезился. Оказывается, ветер был 25 метров в секунду, кое-где сети потрепал. Смеюсь: “Что вы пишете? Какие героические будни? Да у меня на побережье в районе 177-й линии почти постоянно такая погода! Бывают порывы до сорока метров в секунду — и никто себя героем не считает. Люди идут туда, куда Макар телят не гонял, и просто делают своё дело. Выходит, каждому линейщику Колэнерго звезду героя на грудь давно нужно прикрутить!” А впрочем, точно нужно, заслужили…

* * *

У нас вся область поделена на климатические зоны, ведь в сорока километрах от Мурманска иной климат, чем в областном центре, а на побережье — третий. Когда сотрудники исследовательских институтов проектировали наши линии, то учитывали соответствие того или иного типа опор данной зоне. Но на Серебрянских линиях проектировщики слукавили, искусственно притянув климатические пояса друг к другу — вышло на пояс меньше, чем необходимо, что дало возможность поставить облегчённые опоры, сэкономив на металле и объёмах работ. Таким образом, две линии, которые соединяют каскад Серебрянских ГЭС с большой землей и побережьем, были построены по принципу “дешевизна минус надёжность”. Там должны стоять опоры башенного типа, а поставили “балеринки” на оттяжках, которые разбалтываются на ветру, требуя систематического надзора и ухода. Приходилось (и по сей день приходится) ежегодно снаряжать экспедиции в непреступные районы Баренцева побережья. Не направишь — завалятся опоры, ветры там гуляют нешуточные, порой человека могут унести с потрохами…

Частенько грешило удешевлением схем ленинградское отделение Энергосетьпроекта. Проектировщики много у нас начудили. Например, вместо выключателей на подстанциях стали лепить короткозамыкатели без разбору. Если на линиях что-нибудь случалось, то короткозамыкатель не отключал линию, а замыкал цепь, что создавало проблемы. В частности, по такой схеме была укомплектована линия электропередачи на Ковдор, правда, сейчас там установили-таки современные выключатели…

* * *

Но полёт фантазии проектировщиков не умаляет заслуг строителей. Наоборот, многое ими создано вопреки всему. И в этой связи я особенно преклоняюсь перед людьми, возводившими в строй наши линии электропередачи…

Начиналось всё с передвижной механизированной колонны (МК-27), где работали крепкие ребята, великие специалисты под руководством Виктора Петровича Шаповаленко. Именно они поставили на Кольском полуострове все линии 330 киловольт, и не только их. Та самая Л-177 (150 кВ), что проходит по Баренцеву побережью и скалистой тундре, тоже построена в 1970-х годах ребятами из МК-27 и вертолётчиками мурмашинского авиаотряда. Прокладка вдоль дорог стоила дорого, потому проектировщики срезали путь, сделав линию отдалённой. Доставляли опоры в дикую тундру вертолётом, а дальше, практически без техники (она туда не прошла), люди собирали их вручную, как гигантский конструктор.

Титанический труд выпал на долю линейщиков из МК-27. Их суровые трудовые будни и не менее суровый походный быт не каждый способен представить, и уж тем более — примерить на себя. Но эти парни творили великое дело. Как ни крути, цивилизованный мир считает тундру зоной выживания, а ребята не только жили там, но и качественно строили. Когда тело сковывает “дыханием Арктики”, сводит скулы и кровь леденеет в жилах, им приходилось вновь и вновь взбираться наверх, выполняя свою благородную миссию. И так изо дня в день — заливать фундаменты, собирать и ставить опоры, тянуть провода — на десятки, сотни километров.

Отважные ребята работали и в вертолётном отряде. Четверо из них погибли во время сборки опоры на месте — при подъёме многотонной детали оборвался трос, на котором она висела. И намотался этот трос на винты, завалив вертолёт. Экипаж был похоронен в Мурмашах на воинском кладбище…

* * *

И Петрович лично сам, на своей шкуре, испытал все прелести высотной профессии, облазив в течение жизни несметное число опор, намотав километры пути от монтажника до начальника мехколонны. Я с ним не раз бывал на линиях. Вот врезалось в память, как принимал работу монтажников после аварии под Мончегорском, где ветер сумасшедшей силы повалил целый анкерный пролёт. Тогда я смог наблюдать непосредственно, что значит труд на морозе –20 градусов при ветре 25 метров в секунду. Ребята в этих условиях в кратчайшие сроки смонтировали пять новых опор — собрали на месте, подняли, натянули провода. Поблагодарив их за труд, я понял, что не опоры они ставят вовсе, а памятники себе при жизни!..

Как ни старался я платить ребятам взаимностью, всё ж, к сожалению, в последующие за восьмидесятыми годы это делать становилось всё труднее и труднее. С грустью вспоминаю, как в эпоху безденежья заходил ко мне в кабинет Петрович и просто сверлил глазами, ничего не прося. Понимал, что мне нечего ему сказать, — денег в ту пору ни у кого уже не было. Но не буду забегать вперёд — это другая история. Кстати, сейчас мы с Петровичем живём по соседству, поддерживая тёплые дружеские отношения уже много-много лет…

* * *

Надо отметить, что в не менее сложных условиях трудились (и продолжают трудиться) линейщики Печенгского района электрических сетей и те, кто отвечает за электроснабжение областного центра, Мончегорского и Кировского промышленных районов. В структуре Колэнерго эксплуатацией и ремонтом этих линий занимаются специалисты Северных и Центральных электрических сетей, руководили которыми в моё время многоопытные Владимир Михайлович Столяров и его двоюродный брат Игорь Васильевич Линьков…

* * *

Вспоминаю добрым словом и наших подстанционников. Вот, к примеру, в составе Центральных электрических сетей особо выделялась Мончегорская группа подстанций, в зоне ответственности которой находился важнейший энергетический узел, куда сходились линии напряжением 150 и 330 киловольт. Группа обеспечивала транзит электроэнергии с севера на юг и питала промплощадку комбината “Североникель” вместе с Мончегорском. Там несли вахту серьёзные специалисты, ответственные за надёжную работу подстанций в условиях агрессивной внешней среды. Коррозия металла из-за сернистых выбросов Североникеля до сих пор остаётся огромной проблемой, отчего срок работы оборудования на треть короче, нежели в обычных условиях. Плюс постоянная смена погоды и ветры в окрестностях Монче-тундры, выжженной окисью серы и лишённой всякой растительности. Находясь в центре полуострова, эта группа подстанций к тому же являлась основным связующим звеном энергосистемы с Кольской атомной станцией, поэтому здесь все были профессорами в своем деле — другие не держались. МГП, как кузница кадров, воспитала многих прекрасных специалистов…

* * *

Впрочем, потребителю “до лампочки” все наши внутренние дела и заботы, главное — давай энергию в срок, в нужном объёме и качестве. Но в том и состоит задача энергетика, чтобы не высовываться, чтобы результат твоей работы люди воспринимали как норму, а факт энергоснабжения — как непременный атрибут цивилизации. Не замечают? Значит, нет аварий. Значит, производства выпускают продукцию, есть тепло, горит свет в квартирах. Ну и пусть себе горит! Хотя… В жизни, как в борьбе противоположных начал, не всё порой бывает однозначно. Вот, к примеру, лампочка Эдисона могла в своё время и не появиться. Говорят, изобретателю пришлось изрядно попотеть, настойчиво рекламируя своё детище…

ХVIII. Приоритет

И ещё скажу: к тяжести ответственности, как бы то ни было, потихоньку привыкаешь. Но к фактам травматизма привыкнуть нельзя. Известно, что энергетика сама по себе — травмоопасная сфера, все обстоятельства невозможно предусмотреть в инструкциях. В одном случае окажется, что заземление работник не проверил, в другом — защиту должным образом не использовал. Изредка техника подводит, но в основном собственная беспечность является причиной. Сейчас это дипломатично называется “человеческим фактором”, а я называл — разгильдяйством…

Порой ЧП случаются на ровном месте даже с очень опытными людьми. Как-то в Центральных сетях бригада меняла изоляторы на траверсе П-образной деревянной опоры. Линия была в ремонте. Специалист забрался на опору, отправив напарника вниз отдыхать, освободил траверсу от провода, затем бригада начала устанавливать новую гирлянду. Подъемным краном закинули траверсу наверх, чтобы затем, закрепив её, произвести монтаж провода с помощью лебёдки. Но, видно, время поджимало — люди внизу засуетились. В спешке водитель, управлявший краном, “домайновался” — так резко дёрнул стрелой, что опора развалилась на части. Все эти “дрова” вместе со специалистом, сидящим на них, рухнули вниз. И тишина — нет человека. Мужики, отойдя от шока, побежали смотреть на то, что осталось. Но благо снег глубоким был, да ещё упал человек удачно, оказавшись в сугробе между элементами опоры. Повезло. Отделался ссадинами. И первое, что он сказал, когда поднялся: “Трос отцепите, а то инспекция „ущучит“!” Видимо, до него не сразу дошло, что присутствует при факте своего второго рождения…

Ещё был случай грубейшего нарушения техники безопасности на линии 150 киловольт под Мончегорском. Двухцепная опора, металл. Бригада работала на правой цепи, там кран и оставила. А следующим утром перешла на другую сторону. По идее надо и кран перегнать, да недосуг было. Решили до левой цепи с прежнего места дотянуться, хотя правая уже под напряжением была. Так получилось, что именно под него и попали. Стрела крана дернулась, захлестнув провод, от короткого замыкания возник пожар. А на опоре сидел опытный монтажник, который только что отпустил погреться вниз молодого напарника. И вот публика внизу видит, как вспыхивает куртка на его спине, а затем его всего охватывает пламенем. Не знаю, сколько нужно человеку сил выдержать такое, однако этот живой факел нашёл их в себе, чтобы самостоятельно спустился с опоры. Потушили, отправили в мончегорский ожоговый центр. Я навещал его в больнице, а Лебедев мотался по флотам — в результате где-то на атомной лодке достал редкое и жутко дорогое противоожоговое средство. Выжил специалист, несмотря на пятидесятипроцентный ожог кожного покрова. После этого случая он больше не смог работать на высоте, хотя оставался физически крепким — нервы сдали…

* * *

И пусть поругивают охрану труда за привередливость (мол, достали инструкциями, пока пройдешь все допуски, о сути дела забудешь), но сколько жизней спасено! Конечно, всякий процесс можно довести до абсурда, но пунктуальность и осмысленность в действиях энергетика всегда должны присутствовать — цена высока. Здесь мелочей не бывает. И хоть ты трижды опытный специалист, все равно, будь добр, прослушай в очередной раз вводный инструктаж, ведь правила кровью писаны. Чем больше вложится в уши, тем больше отложится в голове…

А вот ещё трагический случай. В котельном цехе Апатитской ТЭЦ кран работал. Утром закончилась смена — крановщица осталась поболтать с заступившей на смену подругой. Едут они, беседуют в кабине крана о чём-то своём. В одном конце котельного цеха обустроена посадочная площадка, а с другой стороны её нет — там, чтобы выйти на лестницу, нужно перебраться через конструкции, хотя при желании спуститься можно. И вот проезжают они мимо работающего четвёртого котла, а в это время лопается водоперепускная труба котлоагрегата, откуда вырывается мощная струя пара под давлением. Женщины проскочили эпицентр аварии и попали в зону, где жарко, но терпеть можно. Оставалось лишь спуститься вниз по конструкциям, но подруги решили выйти из ситуации с комфортом, на посадочной площадке. Для этого им предстояло вновь проехать через пекло. Въехали… Видимо, в самый драматический момент кто-то из них с испуга открыл дверь кабины, пытаясь выскочить. А дверь была специально сблокирована с ходовой частью, чтобы исключить движение во время посадки. Естественно, кран остановился. И сварились обе заживо, погибли. В чём причина? Труба лопнула — значит, подвела техника. Но всё остальное — человеческий фактор, неадекватные действия в состоянии стресса.

Я специально привёл этот факт, чтобы показать, как трудно подобрать инструкцию на все случаи. Единственное, что универсально, — это приоритет человеческой жизни над результатом производственной деятельности, ведь каждый человек — это целый мир, Вселенная. Не стало человека — нет Вселенной…

* * *

И всё-таки мы создали свой стандарт безопасности. Подчеркну, этот документ не был спущен сверху, а выращен в домашних условиях. Стандарт мы сочиняли вместе с Николаем Ивановичем Лебедевым. Сразу с ним договорились: он должен представлять собой тот минимум требований, за который никому ну никак нельзя переступить. Стандарт стал нашим святым делом, молитвой…

Также в бытность главным инженером я ввёл в обиход утренние оперативки. Руководители технического блока собирались в большом зале, где шёл разговор с предприятиями, представители которых отчитывались за сутки, в том числе по вопросам охраны труда. Мы давали оценку их действиям, затем начинали рабочий день. Эта традиция существует и сейчас.

Позже, когда я встал у руля системы, то поручил проведение оперативок главному инженеру (так выглядело логичнее), а сам раз в неделю собирал директоров, готовых в любой момент отчитаться. Разбирался со штрафниками тут же, “не отходя от кассы”… Скажете — потерянное время? Ни в коем случае, ведь оперативки настраивают на определённый алгоритм поведения, заставляют быть в курсе и тонусе…

XIX. На трущихся поверхностях

Технический прогресс в системе мы поддерживали на высоком уровне, отчего имели заслуженный авторитет среди проектных организаций и заводов-изготовителей. Передовые образцы оборудования проходили испытание именно у нас. Не знаю других мест, где было собрано столько новинок. В частности, именно у нас впервые было введено автоматическое регулирование частоты и мощности (АРЧМ по методу ОРГРЭС, автор проекта Владимир Давыдович Урин), за что Колэнерго получило золотую медаль ВДНХ СССР. Эта эпопея стала практическим воплощением фундаментального труда, ознакомиться с которым можно в научных и учебных изданиях²…

Специалисты Колэнерго в числе первых стали применять электронику для решения инженерных задач и создали локальную компьютерную сеть, а затем приступили к внедрению волоконно-оптических линий связи (ВОЛС) — в те времена это тоже было революционно.

Диспетчерскую и технологическую связь, телеизмерения и телесигнализацию, телеуправление и релейную защиту — всё можно осуществить по волоконно-оптическим кабелям. Первая опытно-экспериментальная ВОЛС между Апатитами и Мончегорском, протяженностью 60 километров, была введена в 1992 году. В настоящее время Кольская энергосистема располагает тысячей и более километров таких линий, обеспечивающих скоростные цифровые каналы связи, оснащенные автоматическими системами сбора и передачи информации, цифровыми телефонными станциями, комплексами диспетчерского управления. Старт этому процессу, за которым будущее, был дан ещё в восьмидесятых…

* * *

Также одними из первых в стране мы применили полимерные материалы на трущихся поверхностях турбин и генераторов Верхнетуломской станции, что тоже было революционно. Вторая станция Туломского каскада, подземная Верхнетуломская, строилась совместными усилиями российских и финских специалистов. Все четыре агрегата ГЭС были приняты в эксплуатацию в 1965 году, и до 1975 года станция выполняла роль регулятора частоты в Кольской энергосистеме. Установленная мощность Верхнетуломской ГЭС составляла 228 МВт, а после реконструкции выросла ещё на 40 МВт.

Но проблема была в том, что на станции изначально был неудачно спроектирован узел рабочего колеса гидравлической турбины. И вот в одно прекрасное время мы обнаружили износ втулки рабочего колеса, отчего лопасти турбины начали проседать. Дошло до того, что машина стала терять управление. Надо было что-то делать с притёршейся друг к другу бронзовой парой “кольцо—втулка”. Мы вместе с представителем завода-изготовителя решили на этот узел напылить более твердый, чем бронза, материал. Это легко говорить сейчас, а тогда на операцию в условиях работающей станции надо было решиться. На свой страх и риск я дал “добро”. Благо, был не один, ведь рядом трудились коллеги, к советам которых можно прислушаться. Всю жизнь советовался — и в этом ничего зазорного не видел. Только глупец будет гнушаться советами, не подвергая критическому анализу свои дела и поступки.

Правда, прежде чем одобрить операцию, я побывал на Ленинградском металлическом заводе, где этот узел был изготовлен. Встретился с инженером по фамилии Пономарёв, от которого услышал об идее напыления. Этого талантливого работника на собственном производстве немножко недолюбливали за вольнодумство, прижимали его активность, но он не сдавался — натура была такова. И в этом качестве он мне как раз пригодился. Пригласил я Пономарёва совместно поработать над проблемой, и он дал согласие.

Нас убеждали, что такую филигранную работу можно сделать только на заводе, но никак не в рабочих условиях. Но деваться было некуда — станцию в то время нельзя было останавливать, так как она считалась основной регулировщицей в системе. Пришлось идти против течения …

Мы провели окончательные расчёты и, приняв все меры предосторожности, напылили полимерный порошок, коэффициент трения которого был раз в десять меньше, чем бронзовой поверхности втулки. Сделали эту работу на всех четырёх машинах и избавились от головной боли. Считаю напыление очень хорошей идеей. Узел потом долгие годы эксплуатировался в интенсивном режиме — проблема Верхней Туломы была снята. Эту победу я записываю в свой актив, потому что принципиальные решения, которые повлияли на режим работы станции, каскада и системы в целом, я принимал самостоятельно. Всё-таки регулирующая составляющая этой станции довольно серьёзная, машины большие. Если б мы не сделали этот удачный технический ход, станция не смогла бы выполнять свою функцию. Как видите, скучать в ту пору не приходилось…

XX. На рубеже эпох

Наверное, вот что ещё хотелось бы добавить. Вскоре после назначения управляющим, Гурьянов серьезно заболел. Работа первого руководителя Колэнерго, естественно, связана с нервотрепкой, но это уже было не для него. Меня пригласили в обком партии, и тогдашний первый секретарь Владимир Николаевич Птицын сказал, примерно, следующее: “Сергея Ивановича будем беречь, стараться не волновать, потому будь готов к общению с руководством области напрямую. Воспитывать, по мере необходимости, будем тебя!” Так вот пришлось чаще, чем в обычной обстановке, вникать в вопросы первого руководителя, решая их, в том числе и в министерстве. Сергей Иванович не возражал, он уже достаточно мне доверял…

А в 1985 году Гурьянов собрался на пенсию окончательно, хотя был сравнительно молод. В декабре меня назначили управляющим, главным инженером стал Николай Иванович Лебедев. Так начался новый этап моей биографии, и его начало совпало по времени со стартом горбачевской перестройки…

Быстрыми темпами стали внедряться новые экономические отношения в стране, привыкшей за многие десятилетия к плановому хозяйству под руководством компартии, которая думала за всех и была права “на основе демократического централизма”. Появился закон “О государственном предприятии”, из которого следовало, что именно мы, “красные директора” вместе с трудовым коллективом, являемся настоящими хозяевами своих производств и наделяемся определенными правами и, конечно, всей полнотой ответственности.

Началось внедрение хозрасчёта, которому пришлось учиться на ходу, так сказать, в темпе марша. Мне это понравилось, хотя поначалу процесс сопровождался массой накладок, несуразностей, шараханий и перегибов. Однако главной была мысль о том, что именно руководитель вместе с советом трудового коллектива может и обязан обеспечить успешную работу предприятий, достойную жизнь трудящихся…

Было интересно и полезно нарабатывать навыки настоящего управления, нацеленного на получение положительного результата деятельности всего пятитысячного коллектива энергосистемы. С другой стороны, руководство Колэнерго стало подотчетно этому коллективу. Совет трудового коллектива собирался каждый квартал, утверждал итоги работы за прошедший период, затем мы обсуждали и принимали контрольные цифры на предстоящий квартал. Считаю, что сам факт отчёта руководителя перед трудовым коллективом — это крайне полезное дело. Любой присутствовавший мог задать не самый лицеприятный вопрос и получить на него непосредственный ответ…

Совет коллектива стал контролирующим органом и в чём-то противовесом профкому, который существовал, ни за что не отвечая. На этой почве были серьёзные трения между предпрофкома Фёдором Чебухановым и предсовета трудового коллектива Сергеем Захарченко. Но в целом, я думаю, зарождалась довольно-таки удачная схема управления. К тому же нам давали всё больше самостоятельности, как по доходам, так и по расходам. Контроль со стороны министерства, конечно, оставался, но уже не тот, что раньше, когда за нас Москва считала каждую копейку, когда государство определяло план и фонды…

Что же касается революционных перегибов того времени, то именно в перестройку Михаил Сергеевич Горбачёв объявил директоров почти врагами народа. Если раньше директоров назначали, то Горбачёв, почему-то ополчившись на эту должность, сделал её выборной (вы их давите снизу, предложил он рабочему классу на одном из больших форумов, а мы — сверху, и они у нас шёлковыми стану т). Прокатилась по стране мутноватая волна выборов. Меня сия участь тоже не миновала…

XXI. Под прессом

Было это в 1986 году. Ещё чернила не успели высохнуть на приказе о моём назначении, как прозвучала анафема “красным директорам”. Кому было выгодно — те подхватили это дело. И в управлении Колэнерго тоже сложилась оппозиционная группа. Кто-то верил в идею, у кого-то была своя слабинка, которую использовали более ловкие личности, стремившиеся поиметь свои интересы, кто-то личные счёты сводил. Теперь иных уж нет, а те далече. Я обиды не держу, хотя многих из них считал своими друзьями…

В общем, сложилась команда из шести-семи активных оппозиционеров. А тут ещё Кольский райком партии, чтоб не выпасть из струи, задумал пленум с отчётно-выборным собранием провести. Перед собранием, когда утверждали отчётный доклад, я услышал от секретаря райкома Усачёва:

— Однако есть у нас ещё такие “красные директора”, которые очень боятся проводить выборы! — И назвал мою фамилию. Я закипел:

— Дайте немножко отдышаться. Вот по итогам года отчитаюсь, и выборы проведу, как положено.

Но меня слушать не хотели. Сразу после пленума подошли ко мне оппозиционеры — чую, гадость будут говорить:

— Райком требует! Назовите срок!

— Ладно, — говорю, — задавили.

Позвонил председателю совета трудового коллектива:

— Сережа, ставь на очередном совете вопрос о выборах. Сергей поскрипел зубами, но согласился…

В назначенный день и час состоялось заседание совета с известной повесткой. Вдруг слово взял машинист котельной Апатитской ТЭЦ по фамилии Безродных (к сожалению, от волнения не запомнил тогда его имени):

— Стоп! Не будем переизбирать Мешкова, пока не отчитается за год. Пусть поработает, а там посмотрим.

Все участники совета поддержали его предложение, а у меня гора с плеч свалилась, появилось время для передышки…

* * *

И вот завершился год, первый год моей работы в должности управляющего. Идёт итоговая конференция трудового коллектива — собралась сотня делегатов от подразделений Колэнерго. В повестку дня включён вопрос о выборах. Группа “раскольников” сидит отдельно и с интересом ожидает, как будут развиваться события, как отреагирует почтенная публика на мой отчёт. Кто-то из них делегатом тоже был и уже предвкушал победу. Но я подготовился тщательно и попросил начальника ПТО Николая Ивановича Прохорова собрать воедино все годовые показатели. Кстати, результаты были хорошими, удачным год вышел. В итоге на выборах я получил 96 белых шаров, два черных и два серых. Успех был налицо…

После собрания я пригласил “раскольников” к себе в кабинет и предупредил: “Будьте добры выполнять решение конференции. Начнёте опять бузить — с профсоюзом согласовывать не буду, выгоню к чёртовой матери!” Мою резкость можно понять, ведь целый год жил под прессом. Если бы что-то пошло “не по резьбе”, то слетел бы сразу, глазом не успев моргнуть.

Позже, когда партию разогнали, Усачёв, тот самый секретарь райкома, что старался быть в струе, подался в предприниматели, водкой стал торговать. Звонил как-то мне, приезжал, клянчил денег из бюджета Колэнерго на раскрутку бизнеса. “Взять и не отдать” — по такому принципу в те годы многие сколачивали первоначальный капитал, становясь миллионерами. Но я выставил “оборотня” за дверь…

* * *

Выбирали директоров и на предприятиях Колэнерго. Я следил за процессом, при необходимости вмешивался, кое-кого приходилось защищать. В этой связи вспоминается мне ситуация с выбором директора каскада Ковдинских ГЭС.

Ну когда толкового человека предлагали, я соглашался. А тут звонят из Зареченска, мол, работники собираются старого директора (отличного, между прочим, специалиста) сбрасывать. А выдвигали они популиста, рубаху-парня. Я приехал, послушал, понял: оболванили народ “революционеры”, обстановка так накалена, что отвоевать старого не удастся. Что делать? Стал думать. И вспомнил: когда-то была идея объединить каскады Ковдинских и Нивских ГЭС. Вот я за неё ухватился и довёл до ума: ликвидировал Ковдинский каскад, приписав его к Нивскому. Директором объединённого предприятия поставил руководителя Нивского каскада, а его заместителем сделал ковдинского директора. Производство спас, хотя криков было немало. Писали в Москву, Горбачеву. Это сейчас легко об этом говорить, а тогда, в 1986-м, трудно было принять “непопулистское” решение…

XXII. Командировка для Кухмая

Чтобы подробнее описать следующий кадровый случай, позволю себе вернуться на несколько лет назад. Когда Гурьянов пригласил меня с Паза на должность своего зама, каскадом вместо меня остался руководить некто Демидов Владимир Александрович. Нормальный мужик, но к “этому делу” слабоват. Ну и погорел он на “горькой”, да так, что стало известно в райкоме партии. Поэтому я получил задание от партийного руководства срочно выехать на Паз, разобраться в ситуации и сделать оргвыводы, в том числе и по партийной линии.

Приехал. Захожу к секретарю Печенгского райкома Никишину, который курировал каскад. А он мне с ходу:

— Вот, полюбуйся, какую ксиву пограничники нарисовали! Твой Демидов пьёт немеренно, обмочил магазин с той стороны, что смотрит на Норвегию. Кафе рядом — всех дам смутил и кавалеров распугал.

Я хотел было пригласить Демидова к секретарю, но тот отрезал:

— Не хочу его видеть!

Самое лучшее, что я мог для штрафника придумать, — отпустить восвояси без всяких оргвыводов. Пусть уезжает. Демидов, кажется, того и ждал. Увидев меня, выходящего из райкома, он помахал мне рукой:

— Ну, я поехал! — и в тот же день отбыл в родной город ткачих, в Иваново.

Я стал соображать: кого поставить на вакантное место? Коле Малыгину я должность директора каскада предложил сразу.

— Нет, — говорит, — категорически.

Действительно, этот великий технарь несколько тяготился общественной и хозяйственной работой. Пришлось долго перебирать кандидатов, но что-то на Пазе не срасталось…

И вот наступили годы перестройки. В то время в среде пазских “аборигенов” очень большой популярностью пользовался релейщик Валерий Долотов. Талантливый общительный человек, великолепный специалист, поэт и философ. Но никакой он не директор. Не был он готов для этой должности по многим параметрам, хотя местный истеблишмент грезил избрать именно его.

— Нет, — думаю, — только через мой труп. Валера, ну куда ты залезть пытаешься? Ты — отличный парень, чего тебе не хватает? Люди тебя обожают, но будут ли также обожать, когда станешь ими руководить?

Когда я набирал кадры, то всегда ориентировался как на профессиональные, так и на человеческие качества кандидата. Ни популярность, ни возраст, ни связи, ни былые заслуги не имели решающего значения. Главное, чтобы человек был знающим, ответственным, тот, который мог спросить и с которого можно спросить, коль потребуется. Такого в своё время я присмотрел на Нивском каскаде — это был Александр Кухмай, начальник производственно-технического отдела. Вот и решил я впустить “свежую кровь”, иначе там, на Пазе, произошло бы “закисание”. Звоню:

— Саша, приезжай.

Он взъерошился:

— Не хочу, и жена не поедет!

Я переговорил с его женой, Люсей, объяснил, что появился шанс для мужа. Мол, неизвестно, как жизнь дальше сложится, но начало карьере будет положено. Она вроде бы согласилась, но Сашка — ни в какую. Тогда я оформил приказом ему командировку на Пазский каскад — была такая хитрость с моей стороны. Человек он коммуникабельный — поехал, выиграл выборы и отработал там пять лет. А когда освободилось место заместителя управляющего по общим вопросам, я предложил ему перебраться в Мурмаши. На сей раз он уже не сопротивлялся. Вот такую командировку в будущее я выдал в своё время главному инженеру Колэнерго, а затем генеральному директору МРСК Северо-Запада Александру Марковичу Кухмаю…

XXIII. Мы рыбу не заказывали!

В восьмидесятые годы по причине пресловутого дефицита продуктов было модно и порой необходимо держать на предприятиях подсобные хозяйства. Колэнерго не стало исключением. Как-то раз я получил депешу из Москвы с требованием начать разводить оленей. Звоню в главк: “Вы что, озверели? Каких ещё оленей? Прикажете лопарей из Ловозера выписывать?” Мне стали грозить оргвыводами. Я в ответ: “Делайте со мной, что хотите, выполнять не буду!” Но буквально так совпало, что спустя некоторое время в моем кабинете появился некто Виктор Несветов, начальник отдела внутренних водоемов треста “Севрыба”. Мы были с ним немного знакомы. Я его считал мужиком привередливым, который постоянно придирался к режимам водохранилищ. Отношения были натянутыми. Он поздоровался, и по горящим глазам я понял, что сегодня он настроен дружелюбно:

— Виталий Николаевич, давайте вместе рыбу разводить.

— Где?

— На Верхней Туломе.

Дело в том, что Верхнетуломская подземная станция имеет тоннель для прохода сёмги на нерест, который потерял своё изначальное значение — сёмга через него в водохранилище не пошла. Но этот же тоннель весьма кстати подходил для рыборазводного процесса.

— Ведь это выход! Столичные начальники отвяжутся, если вместо оленей форель им предъявлю, — подумал я.

Ударили с Несветовым по рукам. Звоню в Москву: так мол и так, буду рыбу разводить. И получаю ответ:

— Не… Мы вам рыбу не заказывали!

— Чудаки, — говорю, — вы не заказывали, а оно так само по жизни получается!

В результате рыбное меню я продавил, правда, со скрипом. Мы создали производство, оформив его как совместное предприятие, которое учредили пять фирм: Колэнерго, финская Imatran Voima, Севрыба, Севрыбпоиск, Севрыбпромразведка. Почему финнов взяли? Потому что для совместных предприятий существовала налоговая льгота. К тому же финны подрядились построить уникальный подземный рыбзавод — и поставили его довольно быстро, за два года…

Рыбоводное хозяйство разместили в помещении у входного тоннеля — смотрю, получилось неплохо, поэтому предложил задействовать и нижнюю часть, в отводящем тоннеле. Воду взяли от турбин, которая охлаждает генераторы. С целью достижения оптимальной температуры провели отборные каналы от водоводов для смешивания воды. С помощью нехитрых манипуляций температура воды доводилась до 6–9 градусов, что считалось оптимальным для инкубации.

Вода проходила механическую очистку и, что особенно важно, аэрацию. Все технологические операции, включая режим дня и ночи, периоды кормления мальков, выполняла автоматика. Управлял процессом всего один дежурный с помощью компьютера. Вышел рыбоводный завод на загляденье, он к началу девяностых считался весьма передовым производством.

Затем мы размахнулись шире: Несветов посоветовал создать цех переработки рыбы — получился замкнутый цикл, безотходное производство. К тому времени моё мнение о нём кардинально изменилось, Несветов оказался мужиком умным и вполне порядочным. Цех разместили в посёлке Причальный, что напротив Мурмашей, на левом берегу Туломы. Он и сейчас там существует…

Прошло три года после инкубации, рыба выросла и дела пошли в гору. Основная продукция завода — малёк. Молодь радужной форели в специализированной машине из подземелья вытаскивали на свет Божий. Излишки стали продавать, остальную помещали в садки, что поставили у Нижнетуломского водосброса и в Падуне (п. Верхнетуломский). Прекрасная росла рыба. Производительность комплекса — четыре тысячи тонн в год, визуально — целый эшелон.

Со временем мы выкупили акции у рыбаков и финнов, полностью завладев производством. Построили домик на острове у Нижнетуломского водосброса, поставили там баньку…

* * *

Наведался как-то в Мурманск министр рыбного хозяйства СССР, и областное руководство ничего лучшего не придумало, как затащить его к нам. Что ж, пригласил в домик — водки выпили, рыбкой закусили, завели неспешную беседу, естественно, на форелевую тему. Благо, разговор сложился, ведь к тому времени я уже обладал некоторыми познаниями в этой сфере. А когда расставались, захмелевший министр сделал, как ему казалось, комплемент: “Виталий, ну ты у нас самый лучший рыбовод в стране, — уточнив при этом, — среди энергетиков!” Так я обзавёлся пусть неофициальной, но весьма редкой должностью “энергетик-рыбовод”. Наверное, нигде в мире больше такой нет, разве что на Кольской атомной, где и по сей день в сливном канале, принимающем воду из охлажденного реактора, выращивают садковую форель…

Но была и слабая сторона производства, которая со временем дала о себе знать. Дело в том, что состав рыбного корма — это целая наука. Для питания мелкой рыбы подходят лишь маленькие гранулы, для крупной — побольше. Каждая гранула содержит до восемнадцати компонентов, включая лекарства, витамины, рыбную муку, прочие добавки. Своих кормов у нас не было, приобретали их в Дании. Позже закупили канадский мини-завод по производству кормов, установили его на мурманском хлебокомбинате, но дальше дело не пошло, так как рыбные корма у наших хлебопёков упорно не получались. А когда обвалился рубль, и кило кормов стало стоить больше доллара, наш пыл и вовсе охладился. Пришлось сократить выпуск до трехсот тонн рыбы в год — на большее уже не тянули…

Со временем тема производства продуктов питания потеряла актуальность, как на местном, так и на государственном уровне, но в перестроечные годы подсобные хозяйства, организованные на базе предприятий, были серьезным подспорьем. В эпоху господства бартера мы снабжали садковой форелью работников, рассчитывались ею с контрагентами, выручали средства от продажи мальков. Сегодня другие люди продолжают наше “рыбное дело” в Причальном и Верхнетуломском, правда, уже в ином качестве, в других условиях, в иной форме собственности…

XXIV. Команда

Работала Кольская энергосистема весьма успешно. За многократно завоеванные первые места во Всесоюзном социалистическом соревновании получили мы на вечное хранение два знамени: одно от ЦК КПСС, ЦК ВЛКСМ, Совета министров и ВЦСПС, а другое — от Министерства энергетики и электрификации СССР. Колэнерго занесли золотыми буквами на Доску почета ВДНХ СССР, что в те времена считалось высшей оценкой деятельности.

Постановление Совмина “О государственном предприятии” позволяло нам иметь некоторые средства и направлять их на выполнение социальных программ. Наша заслуга в том, что мы вовремя начали строить жильё для энергетиков за пределами Кольского полуострова, опираясь на государственную программу “Жилье-2000”. Помните, к началу века Горбачев обещал каждую семью обеспечить квартирой. На своем уровне мы эту программу попытались реализовать и во многом преуспели…

* * *

В конце восьмидесятых Колэнерго стало производственным объединением, а я, соответственно, генеральным директором. Работа предстояла интересная — теперь мы сами должны были считать каждую копейку и зарабатывать. Пришлось по-настоящему, лично заниматься экономикой, финансами, бухгалтерским учётом. Таких забот у моих предшественников просто не было — раньше все вопросы решались в Москве, а руководители только отчитывались и получали нагоняи, если, по мнению министерского и партийного начальства, делали что-то не так…

Шаг за шагом приходилось отрабатывать стиль и методы управления. Генеральный — это не почётное звание, а ноша ответственности за всех. В одиночку её не потянуть. Без единомышленников в руководстве системы и входивших в неё предприятий ничего не вышло бы (кое-где так и случилось). Поэтому у нас, пусть не сразу, но довольно быстро, сложилась команда, которая почувствовала пульс времени и стала работать на общее дело.

Иногда, копаясь в себе, я прихожу к мысли, что я всегда был и остаюсь человеком команды. Наверное, гораздо предпочтительнее быть гениальным одиночкой, перевернувшим мир. Но, к сожалению, время одиночек прошло. Во всяком случае в такой инертной, многопрофильной и многоскоростной сфере, как энергетика, большие (и не очень) дела в одиночку не делаются. Командный дух во мне присутствовал всегда, став чертой моего характера, к которой можно относиться, как к данному. Он есть, и всё! По жизни либо я искал команду, близкую по духу, либо формировал её сам. Помните, как в песне:

Причём я давно усвоил, что отношения в команде должны строиться отнюдь не по схеме “я — начальник, ты — дурак”, ведь тупое подчинение непродуктивно. Нужны были деятельные личности, среди которых руководитель должен отстоять своё право давать распоряжения. Про Николая Ивановича Лебедева я уже говорил — он оказался мужиком что надо.

Заместитель генерального по экономике и материально-техническому снабжению Виктор Александрович Кривцов тоже дело знал на зубок, потому как много лет проработал в своей должности, даже дольше, чем я директором. Его опыт весьма пригодился в девяностые, в период безденежья, когда топливо для ТЭЦ приходилось приобретать “с колёс”, изворачиваться, реализуя порой самые фантастические схемы расчётов. Забота о топливе стала для него первостепенной.

Моим замом по капитальному строительству стал Иван Герасимович Колола, бывший первый секретарь Кольского райкома партии. С самого начала жилищной кампании все вопросы по возведению жилых домов для энергетиков легли на его плечи.

К тому времени в Колэнерго сформировался и великолепный плановый отдел, руководила которым Антонина Егоровна Мошнёва — очень грамотная женщина, хоть и страшная зануда, что, впрочем, при её должности тоже являлось положительной чертой.

И Александр Маркович Кухмай потихоньку вырос как руководитель.

А предприятиями системы руководили крепкие директора: упоминаемые мной Владимир Михайлович Столяров и Игорь Васильевич Линьков в электросетях, Николай Яковлевич Новиков на Мурманской ТЭЦ, Александр Павлович Ткаченко и Владимир Николаевич Яскевич на Туломском и Серебрянском каскадах…

* * *

О бухгалтерии расскажу отдельно. Во времена руководства Зархи и Гурьянова в сфере бухучёта и отчётности безраздельно “правила” многоопытная Мария Александровна Сычёва. Помню, ведёт совещание Зархи — она входит в кабинет и молча подкладывает ему бумаги, Зархи, не глядя, их подписывает. Меня коробили такие вольности в финансовых делах, тем более на старте перестройки, когда ответственность повысилась втройне.

Встав у руля энергосистемы, я просто обязан был глубоко вникать в бухгалтерию. Сычёвой, конечно, моя настырность не нравилась, и потому мы часто дискутировали на сей счёт. Я назойливо расспрашивал: “Марьсанна, а как вот это оформляется?” Главбух возмущалась: “Незачем Вам в бумажках ковыряться, я и без Вас всё, что надо, сделаю”. Ей было некомфортно, но я настаивал на своём участии. В ответ она ворчала: “С Зархи и Гурьяновым работала нормально, а Мешков появился — во всё лезет!” Я парировал: “Времена другие, поймите правильно и не обижайтесь”.

В общем, терпели мы друг друга долго, но однажды терпелка лопнула. Случилось это после того, как Сычёва попыталась продавить кандидатуру своего сына на место собственного заместителя. Я возмутился: “Что ж получается, всеми средствами Колэнерго будет распоряжаться ваша семья?” В ответ последовал очередной эмоциональный всплеск, после которого Мария Александровна подала заявление и ушла на пенсию аккурат перед годовым отчётом. Почти в то же время по семейным обстоятельствам уволилась и её заместитель — пришлось срочно искать специалистов в данной области…

В результате моих поисков в коллективе управления Колэнерго появились Владимир Винник (энергичный и грамотный молодой человек, недавно окончивший Московский институт управления им. Орджоникидзе) и Татьяна Павеличева из Смоленскэнергосбыта. Татьяна, новый главбух, согласилась временно поменять прописку и сразу взяла быка за рога. В течение пяти лет она закрывала брешь в бухучёте — при ней бухгалтерия расцвела, и Винник окреп под её крылом. Хотя на первых порах бывало ему неуютно — опытные сотрудницы “покусывали” Володю по причине “плавания” в первичной бухгалтерии. Пришлось мне вмешаться и предупредить девчонок: “Зря над ним смеётесь, ведь он способен вашу „первичку“ за пару месяцев освоить. Правда, потом я вам не позавидую”. После беседы девчонки от него отстали…

Перед возвращением Татьяны в Смоленск я спросил её напрямик:

— Кого поставим вместо тебя?

— Попробуйте Винника, — был ответ, — он, конечно, еще “зелёный”, но дела не испортит.

Так и вышло. В результате Володя достойно отработал много лет, став со временем моим заместителем по финансам. На его долю выпали тяжелейшие годы гайдаровских реформ, но выстоять ему помогли глубокие знания и спокойный рассудительный характер…

* * *

Важно и то, что новая команда нашла общий язык с профсоюзом и советом трудового коллектива — это очень помогло. Ведь в ту пору появилась новая схема организации энергетики, из которой следовало, что руководители предприятий становятся простыми исполнителями решений советов директоров. Совет директоров — эту надстройку, как правило, составляли функционеры, далекие от производства, но обретшие большие полномочия. И не факт, что к голосу “играющего тренера” (руководителя) они прислушаются.

Я посчитал такое положение дел недопустимым: ежедневная забота о коллективе и производстве лежит как раз на плечах генерального, именно у него в первую очередь болит голова за всё происходящее, так почему же стратегические решения должны принимать люди с гораздо меньшей степенью ответственности и компетентности? Какими интересами будут они руководствоваться?

Нет, думаю, так дело не пойдёт! Помирив профсоюз с советом трудового коллектива, я объединил их вместе с советом директоров в одну структуру — коллегию, наделив всех одинаковым правом голоса. Фактически получился новый орган управления: как коллегия решит, так и будет. В главке идею одобрили. Авторитет коллегии стал непререкаемым, и она в тот период времени послужила мне опорой. Кстати, с решением коллегии связана одна любопытная история…

* * *

Нивским каскадом долгое время руководил Евгений Иванович Гречневиков — крепкий хозяйственник. Но в перестройку его, как и многих других, стало заносить. Его охватила страсть к предпринимательству, захотелось иметь свой кусок пирога, когда на уровне правительства появились документы, разрешающие предприятиям выделяться в самостоятельные структуры. Во всяком случае, он данные постановления понял именно так, смекнув при этом, что каскад вырабатывает самую дешевую электроэнергию в системе, да ещё к нему присоединили Ковдинские ГЭС — почему бы не попробовать? Вот он и заявил:

— Виталий Николаевич, каскад, пожалуй, выйдет из состава Колэнерго.

Я опешил:

— Куда собрался?

И получил в ответ:

— В свободное плавание!

— Не спеши, подумай крепко, — посоветовал я ему, а сам времени даром не терял. Начальнику планового отдела поручил срочно подготовить расчёты к очередному заседанию коллегии: что будет иметь директор, а что — коллектив Нивских ГЭС, если каскад отделится. Расчёт получился не в пользу коллектива.

Когда собралась коллегия, я поднял тему: мол, некоторые товарищи решили отделиться. Не знаю, на что рассчитывает Гречневиков, по отношению к трудовому коллективу он, может быть, и выиграет, но все другие явно проиграют. После этого огласил цифры. Возмущению собравшихся не было предела! А Женя поле заседания всё ловил меня за рукав и повторял: “Отец родной, прости, не ведал, что творил!” Конечно же, простил, куда деваться. Тем более в своём деле он был профессионалом и впредь таких фортелей не выкидывал…

XXV. Энтузиасты

Не только команду, но и весь коллектив Колэнерго я считал своим единомышленником. В те годы к нам трудно было устроиться, никто не увольнялся, разве что — по возрасту. Текучесть кадров равнялась нулю. И смена поколений шла по накатанной колее — за пополнением наши специалисты ездили в Москву, в Иваново. К лучшим студентам энергетических институтов пристально присматривались, заключали договоры. Отобранным с четвертого курса мы начинали платить стипендию, чтобы позже они отработали потраченные на учёбу средства на предприятиях Колэнерго. Молодёжь шла к нам охотно, ведь север в ту пору еще не потерял привлекательности, а Кольская энергосистема пользовалась заслуженной репутацией и звучала на всех уровнях…

* * *

Меня часто спрашивали журналисты: по какому принципу выстраивались взаимоотношения руководителя с коллективом? Ничего особого выдумывать не приходилось. Главное — не врать. И уважать человека, кем бы он ни был. И чтобы мысли твои о людях простирались дальше инструкций и обязанностей. Не надо быть ласковым, но обязательно — внимательным и справедливым. Человек всегда ценит внимание. Вот, кстати, запомнился такой эпизод…

В одно время лечение зубов стало массовым увлечением. Работники управления, особенно женщины, часто отпрашивались за талонами к зубному — и пропадали на весь день. Подумал: надо что-то с этим делать. Распорядился, чтоб купили оборудование, устроили кабинет, наняли зубного врача. Врач стал вести запись по телефону и в назначенное время приглашать пациентов: “Зина Ивановна, через пять минут жду!” Как правило, после посещения кабинета работница придавит ваткой запломбированный зуб и вернётся на рабочее место. Конечно, когда было очень больно, я не заставлял боль на работе терпеть, но в девяти случаях из десяти зубная проблема была решена. Таким образом, лишил я женщин удовольствия болтать в очередях да гулять в рабочее время по магазинам, правда, проявил при этом должное внимание к их здоровью, и потому обиженных не было…

Меня не пугал тот факт, что не выгляжу достаточно грозно, что завтра тот человек, которому вчера посодействовал, может на шею сесть, перестанет выполнять свои функции. Нет, я был достаточно уверен в себе, чтобы обращать внимание на такие мелочи. И за сотрудников стоял горой, ну иначе как потом требовать от них самоотдачи?

Порой любил подшучивать, выступая в коллективах: “Вот японцы после утреннего чая обязательно совершают молебен: Господи, пусть наша фирма процветает! И вы не стесняйтесь, молитесь по утрам, молитесь, если согласны!”

Для меня было важно видеть, что люди не просто “отбывают срок”, а полноценно живу т в коллективе, в том числе вне стен лабораторий, участков, пультов, станций, подстанций, кабинетов. Настало время рассказать об инициативе и творчестве энергетиков. Здесь я обращаюсь не только к своей памяти, но и к воспоминаниям председателя клуба “Начало” Александра Говорова. Перескажу факты, хорошо известные многим жителям Мурмашей, но зато не погрешу против истины…

* * *

В конце семидесятых культурная жизнь посёлка Мурмаши не отличалась большим разнообразием. Молодежь, приходя в кино, щёлкала семечки, громко комментировала происходящее на экране, забираясь на последние ряды и мешая другим “окультуриваться”. “Хипарила”, отращивая длинные волосы. Шила широкие клеши, чтобы потом, врубив на полную магнитофон “Романтик”, прогуляться от верхней площади до нижней. Разнообразие вносили ноябрьские и майские демонстрации с кумачовыми транспорантами и криками “Ура!”, а также бутылочка “Южного”, раскупоренная на природе. В глубине души многим хотелось перемен.

Конечно, в местном Дворце культуры работали кружки и секции, некоторые из которых были весьма популярными. В хоровой кружок шли “старички”, в танцевальный — девушки на выданье, во все остальные, типа “умелые руки”, желающих было не ахти как и много. И вот в августе 1979 года на фасаде ДК появилась афиша, которая зазывала молодёжь на откровенный разговор с культработниками. Ребята пришли, но попытки заманить их в самодеятельность не увенчались успехом, и тогда работники ДК использовали последний шанс, спросив у зала: “А что вы сами-то хотите?” В ответ прозвучало предложение создать диско-клуб. Дискотеки тогда только начинали шествие по стране, активно вытесняя надоевшие ВИА. Культработники озадачились, но дали “добро”.

Желающим было предложено остаться на собеседование. Остались человек пятнадцать — молодые парни и девушки с горящими глазами и страстным желанием что-то изменить в своей жизни. Решили создать клуб, который нарекли “Начало”. А лидером избрали работника Колэнерго Александра Говорова. Вот как он сам вспоминает то время: “Все буквально заболели клубом. Начинали на пустом месте. Радиоаппаратуру, записи, информацию об ансамблях и певцах приносили из дома, одалживали у знакомых. Угощение для первых гостей (конфеты, яблоки) покупали на свои деньги. Удачное проведение первых вечеров вдохновило, и в дальнейшем мы уже не замыкались только на танцевальных программах, а создавали литературно-музыкальные композиции. Не забывали энергетиков, проводили вечера отдыха для работников управления Колэнерго, Нижнетуломской и Верхнетуломской ГЭС. Помнят мурмашинских энтузиастов и на погранзаставах. Клуб „Начало“ постепенно становился популярным, а потому продолжали рождаться всё новые программы. Жить стало интересней, жить стало веселей…

Свои вечера молодежь проводила в лекционном зале, и это помещение уже не могло вместить всех желающих, да и приходилось все время после вечеров, как говорится, быстро „сматывать удочки“, потому что там же проходили партийные собрания и выездные суды. Ребятам нужно было свое помещение, поэтому в 1981 году худрук Леонид Алексеевич Кунавин предложил им заброшенные подвалы Дворца культуры.

Вот счастье-то привалило! Это „счастье“ состояло из пяти помещений, в которых мирно паслись стада клубных крыс. Запыленные гранитные камни фундамента, ржавые лопаты, мастерки, гвозди, а рядом портреты руководителей страны из далекого прошлого, обрамленные массивным багетом, — от всего этого так и веяло холодом тех лет. Создавалось впечатление, что по подвалам ещё бродят призраки заключенных, которые в 30-х годах строили не только Нижнетуломскую ГЭС и посёлок Мурмаши, но и сам клуб „Энергетик“.

Буквально с первых дней родился проект, молодые энтузиасты уже представляли, где будет танцевальный зал, где комната отдыха и бар. Глаза боятся — руки делают. В общем, взялись они за работу, думая, что управятся за год. Но растянулась эта эпопея на пять долгих лет…

* * *

После нескольких месяцев упорного труда комсомольцы столкнулись с проблемой: где взять стройматериалы и мебель, как грамотно провести сантехнические и электрические работы? Необходим был новый шаг, и он был сделан. Молодежь обратилась в комсомольскую и партийную организации Колэнерго с просьбой помочь. Естественно, побывали они и у меня на приеме. Пришли Зиновий Наумович Берин и Александр Ефимович Говоров, рассказали о “молодежно-подвальной” инициативе.

— Ведь там же слесари свалку устроили, — удивился я.

— Ничего, — говорят, — разберём потихоньку.

Я думал, честно говоря, что ничего у них не выйдет. Но они пахали, как заведённые. Тем более что к делу подключился комсомольский и партийный актив управления. Тогда в Колэнерго общественная жизнь потихоньку начинала закипать. Жили единой дружной семьей, люди встречались после работы: в нижней столовой за кружкой пива, на лыжне, на сдаче норм ГТО, на сенокосе, на переборке овощей, на разгрузке картофеля. Так вот эта дружная колэнерговская семья с ломами и лопатами наперевес ринулась на взятие очередной “бастилии”. Даешь клуб “Начало”! И вот уже партийцы с комсомольцами вспарывали в подвале сгнивший пол, месили раствор, стучали топорами и молотками, а в перерывах травили анекдоты о единстве партии и народа…

Строительство клуба стало для многих молодых людей своей “стройкой века”, а заодно как бы ещё одним клубом, клубом встреч. Собиралась молодёжь обычно по субботам, в девять утра. Приходило человек по двадцать, но в основном вся тяжелая, грязная, незаметная работа ложилась на плечи Валерия Сыромятникова, Олега Иванова, Виктора Сергуна, Александра Маланова, Андрея Шакунова, Вячеслава Дёмина, Сергея Чепуха, Натальи и Владимира Ильиных, Алексея Баранова, Владимира Шабанова и, конечно же, Александра Говорова и Зиновия Берина. Они, каторжно работая несколько лет, привели в порядок помещение.

Я заглянул в гости, увидел, что дело движется, что у ребят намерения серьёзные, и взял дело на контроль, подключив специалистов треста “Колэнергоспецремонт” к отделочным работам…

* * *

30 марта 1986 года состоялось торжественное открытие нового помещения клуба “Начало”, который с завершением работ получил второе рождение. Молодые колэнерговские ребята Александр Сотников, Олег Подзоров, Александр Чернышёв здорово помогли активу стройки в предпусковые дни — они колдовали над цветомузыкальными устройствами потолка в танцевальном зале и доколдовались до того, что их работа была удостоена награды областной выставки достижений технического творчества молодежи. А эскизы художественного оформления клуба, выполненные Сергеем Севостьяновым, послужили толчком к тому, чтобы на эту стройку обратили внимание районные и областные власти…

По завершении строительства клуба туда зачастили корреспонденты телевидения, радио и газет. Они взахлеб рассказывали “о славных делах комсомольской организации Колэнерго, о подвиге скромных подвальных парней, которые стоят на переднем крае клубного движения”.

Только за первые два года, с 1986 по 1988-й, в новом помещении клуба “Начало” было проведено более 120 вечеров отдыха. Предложения и заказы сыпались со всех сторон, и каждый такой вечер дарил встречи с увлеченными людьми.

К ребятам приезжали в гости со своими программами молодые артисты Киностудии Довженко, барды, клубы самодеятельности Мурманска и Апатитов, театральные студии Мурманского пединститута и мореходного училища. Ярким событием стал областной фестиваль молодежных творческих объединений “Мурмаши-87”.

С подачи обкома комсомола в клуб стали наведываться заграничные гости. Сначала друзья по соцлагерю — чехи в 1986-м, затем молодые французские коммунисты в 1987 году отплясывали в клубе. В 1988 и 1989 годах пришел черёд американской молодежи из штата Флорида. Ну а норвежские и финские пролетарии вообще не вылезали из клуба. У ребят голова шла кругом от обилия встреч и знакомств, насыщенной и интересной была их жизнь…

XXVI. Созидатели и разрушители

Слухи о мурмашинских энтузиастах быстро расползлись по округе, и вот уже новые “ненормальные” лихорадочно бегали в поисках заброшенных подвалов и покосившихся зданий. Началась настоящая конкуренция за право обладания всеобщим вниманием. Один из ярких примеров тому — горнолыжный клуб “Каскад” в Мурмашах, организованный Евгением Подзоровым (Евгений Викторович ныне главный метролог Колэнерго).

Стояла себе сопка на территории Нижнетуломской ГЭС, никому не мешала. Но положил на неё глаз Евгений и с группой товарищей посрубал кустики, проложил трассу, провёл освещение, а для удобства из подручных средств подъёмник соорудил — все как положено.

Поражаюсь до сих пор, как много было сделано людьми в порыве энтузиазма, ведь никто за руку не тянул. Чтобы согреться, они привели в порядок стоящее недалеко бесхозное двухэтажное здание, где во времена ГУЛАГа располагался штаб НКВД туломской стройки. Мало того, подзоровцы время от времени устраивали народные гулянья под названием “Горновал”. Хорошие веселушки получались…

Помню стенгазету, на первой полосе которой красовался яркий слоган:

У кого здоровья мало — для того есть клуб “Начало”,
Кто здоров и жизни рад, приходите к нам в “Каскад”!

И люди приходили семьями, с детьми. Вот и я заинтересовался, заглянул однажды к ним на огонёк, да там и остался. Трасса была почти готова. Дали мне лыжи, стал регулярно похаживать. И главное, меня самого тянуло поучаствовать в этом “совместном предприятии”. Общими усилиями довели мы лыжный домик до ума: пристроили баньку, открыли пункт питания, детскую комнату отдыха — и отпраздновали окончание строительства. Помню, играл я на гитаре, а потом подарил её лыжникам. Главное, что инициатива исходила непосредственно от людей, а не откуда-то сверху, — это ценное свидетельство здорового духа, царившего в трудовом коллективе…

* * *

По примеру клубов “Начало” и “Каскад” впоследствии образовались другие: клуб моржевания, спортивный клуб “Арвиол” и женский “Хозяюшка”. Ко мне на приём по понедельникам потянулась вереница инициативных молодых людей, и я старался помочь воплотить в жизнь их планы, конечно, если таковые были разумными.

В одном случае мы нашли помещение для художественной студии, в другой раз для местных “моржей” сделали на острове спуск к воде, домик поставили на берегу с баней и раздевалкой. Мой заместитель по кадрам и быту Альберт Александрович Александров так этим делом загорелся, что не заметил, как и сам стал моржевать…

А параллельно с подзоровской горкой, на прибрежной горе Локаторной появилась ещё одна трасса. Организатором и вдохновителем второй лыжни стал пришедший с Серебрянских ГЭС Леонид Никитин, начальник лаборатории службы релейной защиты. Подъёмник, просека, освещённая трасса — всё было серьёзно спланировано и сделано капитально. Чувствовалась рука мастера и опыт представителя горнолыжной школы посёлка Туманный. Лыжня просуществовала лет десять, пока не наступили девяностые годы…

* * *

На смену энтузиастам восьмидесятых пришли “другие”, которые разобрали трассу по кусочкам. Ободрали провода и даже столбы спилили. Ни замки, ни охрана не помогли. Это говорит о градусе разрухи, прежде всего — в головах представителей эпохи девяностых. Осталась пустота, грязь, разрушение. И до сих пор мне кажется, что лихие времена всё никак не могут завершиться…

Возвращаясь в “Началу”, замечу, что в 1990 году клуб стал лауреатом премии Мурманского обкома ВЛКСМ, а через семь лет после этого триумфа случился пожар — сгорел ДК “Энергетик”, в подвале которого произошло так много замечательных событий и встреч. Молодежь нового поколения надолго лишилась помещения. И вот спустя много лет, уже в 2011 году, на уровне областного правительства было принято решение о восстановлении Дворца, а в мае 2013 года состоялось его открытие. Я, находясь к тому времени на пенсии, этому факту тоже содействовал, и буду рад, если найдутся энтузиасты, которые смогут возродить в стенах Дворца культуры клуб “Начало” и другие молодёжные объединения…

* * *

В восьмидесятые годы интересно жилось и работалось не только в Мурмашах. В эту пору директора предприятий, входивших в Колэнерго, чувствовали себя самостоятельными и были людьми весьма влиятельными на своих территориях. К тому времени Колэнерго оформилось как социально ответственная региональная структура, чьи “владения” раскинулись на огромных территориях от Белого до Баренцева морей. У каждого из предприятий региональной энергосистемы имелись некоторые средства, был свой баланс. Я, конечно, контролировал расходы на аренду и строительство залов, всякого рода спортивные, культурные и социальные мероприятия, но деньги на туалетную бумагу, как порой случается сегодня, директора у меня не просили.

В результате Северные сети выстроили у себя добротный спортивный зал, который действует по сей день. То же сделал Николай Яковлевич Новиков на Мурманской ТЭЦ. Кроме спортзала, по его инициативе началось строительство базы отдыха на 36-м километре финской трассы. Её возводили методом народной стройки. Популярное место было — грибное, ягодное, рыбное, спортивное. Там появились коттеджи, теннисный корт, волейбольная площадка с наружным освещением, бильярдная, форелевые садки. Я, правда, получил нагоняй в райкоме за самовольное строительство, но не каялся и не жалел о содеянном…

Со временем базы отдыха построили для своих работников Апатитская ТЭЦ, Центральные и Северные электрические сети. Посёлок Туманный (Серебрянские ГЭС) — отдельная песня, там в горнолыжной школе выращивали мастеров спорта, чемпионов. А ещё Зеленоборский, Териберка, Паз — везде на местах были наши директора, каждый из которых являлся человеком влиятельным в зоне своей ответственности. Нужно было поддерживать жизнь в посёлках, развивать социальные направления — и развивали, и поддерживали, и жили неплохо…

* * *

Для меня до сих пор остаётся загадкой, как во время энергореформы новые люди, допущенные в то время к руководству Колэнерго, умудрились отобрать базу у Мурманской ТЭЦ? Ведь теплоэнергетики строили для себя, и отдыхать туда семьями ездили! На строительстве работал весь коллектив, устраивая субботники и воскресники, сколько труда было вложено! Непонятно, как мог профсоюз согласиться на сдачу того, что принадлежало трудящимся, было создано их руками? Работники теплостанции, конечно, долго носили обиду в себе, но со временем она стала забываться…

Конечно, я тоже любил посещать эту базу, где чувствовал себя равным среди равных. Вот на днях созванивался с Александром Васильевичем Масловым и про базу вспомнил. Вспомнил, как мы там с ним в теннис рубились…

Договорились тогда сразиться: я в паре с опытным игроком Валентином Маношиным против молодых Александра Маслова и Олега Подзорова. Приехали мы с Валентином заранее, а молодёжи нет. Ждали с нетерпением, за это время успели пропотеть, убрать площадку и дорожки подмести. Наконец подъезжает красный “Москвич”, откуда важно выходят долгожданные соперники:

— Мы готовы, можно начинать!

— Деды всю площадь вспахали, а вы приехали на готовое! — возмутились мы, пообещав с честной спортивной борьбе выяснить отношения. Но не тут-то было. Поиграли они сета три:

— Ой, мы устали!

— С чего бы вдруг?

— Мы не размялись…

Тем и закончилась наша встреча. Ничего не поделаешь — демократия.

Хотя специалистами оба были прекрасными и ответственными. Александр руководил релейной службой (релейщики у нас всегда были в почёте), Олег работал начальником центральной диспетчерской службы (что тоже требует особого уважения). Сегодня Александр Васильевич Маслов — директор сетевого предприятия Колэнерго, Олег Викторович Подзоров — директор Кольского регионального диспетчерского управления…

* * *

Многие, о ком я сказал выше, — это созидатели. В противовес им — руководство “ЕСН Энерго” во главе с будущим олигархом Григорием Берёзкиным и потом господин Алеко с группой “эффективных менеджеров”, которых РАО “ЕЭС” назначило “порулить” в период раздела системы. Следуя своим идейно-материальным вдохновителям, они изменили Колэнерго до неузнаваемости, разъединив коллективы. Считаю, что в эти годы произошло отчуждение работников от результатов своего труда. Было потеряно творческое начало, которое отличает человеческий социум от стада животных. Разойдясь по профильным и непрофильным “активам”, люди замкнулись в своих мирках. Их векторы стали разнонаправленными.

Не скрою, и мне кое-кто из числа функционеров РАО “ЕЭС” предлагал подумать об отделении от Колэнерго той или иной структуры (время было мутное). В том числе предлагали (и не раз) передать каскад Нивских ГЭС Кандалакшскому алюминиевому заводу. Такие разговоры я пресекал на корню. В принципиальных случаях посулы больших благ для меня ничего не значили.

Впрочем, я немного забежал вперёд, и чтобы сохранить последовательность повествования, предлагаю вернуться в последние десятилетия прошлого века…

XXVII. Голосуйте за дядю Виталика!

Было это в конце восьмидесятых, когда лихое время только начиналось. Приходят ко мне на приём две молоденькие девушки и заявляют:

— Помогите открыть детский дом!

Я подумал:

— Юные леди, вам бы собственных детишек суметь воспитать, а вы на себя такое тяжёлое бремя взваливаете.

Но отговаривать не стал, ибо люблю людей неравнодушных, инициативных. К тому времени немало скопилось в Кольском районе детей, которым необходимы были дом, забота, ласка и еда. Гораздо позже воспитатели детского дома стали настоящими педагогическими звездами под руководством директора Любови Анатольевны Ерохиной, а тогда…

Напряг я Альберта, моего заместителя по кадрам и быту: “Помоги молодёжи реализоваться”. Надо отдать ему должное — он глубоко проникся идеей. И вот спустя некоторое время мы выкупили пустовавшее здание детсада в посёлке Причальное и дали название новому дому — “Журавушка”. Приобрели оборудование для кухни, автобус, УАЗик, кресла, диваны, люстры. И дела у девчонок пошли в гору. Они сразу определились, что в детдоме необходима доверительная тёплая атмосфера. Конечно, получалось не всё и не сразу, но девчонки постигали науку общения с детьми на практике — и потянулись дети в “Журавушку”.

Помню, пришёл мальчик лет десяти, звали его Сашка. Держал он за руку младшую сестрёнку, а на руках у него сидела другая — совсем малышка. Видно, много горя выпало на Сашкину долю, потому как клок волос у него на голове был совсем седой. Так и прописались они в “Журавушке” все втроём.

Я часто ребят навещал после работы. Нет, дорогими подарками не баловал, а набирал конфет в пакеты — и к ним! Нельзя описать словами то состояние, когда ты видишь, как ждут тебя дети…

— Ну-ка, — говорю, — Сашка, покажи дневник!

И сразу с десяток рук тянется ко мне с открытыми страничками:

— Дядя Виталик, посмотри мои оценки тоже!

Славилась “Журавушка” ещё тем, что её сотрудники прививали ребятишкам любовь к искусству. Настоящим педагогическим успехом музыкального руководителя Натальи Мякишевой стало создание студии танца, многократно участвовавшей и побеждавшей на районных, областных конкурсах и фестивалях. Сегодня Наталья Алексеевна — заслуженный учитель России. Ребята по сей день выступают с концертами во многих мурманских организациях и, конечно, у шефов — энергетиков. А в свое время Колэнерго подарило детскому дому целый гардероб танцевальных костюмов — это был праздник для ребят и воспитателей…

* * *

С выступлениями детей в коллективах связан один случай, который очень меня растрогал. Баллотировался я тогда кандидатом в депутаты Мурманской областной думы и с целью агитации посетил одну из воинских частей, где встретил воспитанников детского дома. Удивился:

— Какими судьбами?

— Гастролируем! — ответили они и стали наперебой делиться впечатлениями от картинок гарнизонной жизни.

Концерт для воинов прошёл на бис, а в финале, выйдя к зрителям, ребята начали дружно скандировать: “Голосуйте за дядю Виталика!” Выступление, видимо, было запланировано под выборы, но для меня оно стало неожиданным. И всё вышло так убедительно, что даже слёзы на глаза навернулись…

XXVIII. А в стране начиналась смута

Как известно, времена энергореформы предваряла не менее драматичная гайдаровская семилетка. После “парада суверенитетов” на обломках Союза появились новые государственные образования, и, казалось, этим дело не закончится — вопрос встал о сохранении единства России. Когда была потеряна управляемость территориями, когда рухнула идеологическая основа единства, когда всё, казалось бы, пошло вразнос, жизнь в регионах держалась во многом за счёт крупных региональных структур, предприятий, которые ещё находились на плаву, платили налоги в казну и как-то поддерживали социально-экономические отношения на прилегающих территориях. Так начинались 90-е годы. Тогда “наверху” родилась идея: вот пусть и армию поддержат. И мы поддерживали, как могли. По большому счёту работники Колэнерго тоже причастны к собиранию страны…

Как-то раз на одном из областных совещаний я сел рядом с руководителем Арктического регионального пограничного управления генерал-лейтенантом Анатолием Корецким, который пребывал, явно, в плохом состоянии духа. Спрашиваю его:

— Анатолий Владимирович, отчего такой грустный?

Он в ответ:

— Да впору волком выть, солдат кормить нечем. Едят один горох — на большее денег не дают.

Понял я, что у наших погранцов дела обстоят совсем худо, и позвонил на комбинат “Апатит”, который задолжал Колэнерго гигантскую сумму, причём часть долга была “мёртвой”, нереальной к взысканию. Договорился с директором комбината Федоровым: “Сережа, дай мне продуктов миллионов на пятнадцать, всё равно весь долг деньгами не погасишь, так что считай, что со мной на эту сумму рассчитался”. Благо в управлении рабочего снабжения комбината продукты не переводились. А Корецкому я сказал: “Пиши расписку, что задолжал 15 миллионов, когда-нибудь отдашь”. И пошли продукты солдатам. Дважды таким образом выручал их, пока они не начали сводить концы с концами. Вот такие комбинации приходилось в то время проделывать…

И с моряками контакты завязали самые тесные. Коллектив Колэнерго взял шефство над Кольской флотилией и флагманом Северного флота — тяжёлым атомным ракетным крейсером “Адмирал Нахимов”. Мы часто посещали корабль, моряки устраивали интересные встречи, а мы дарили им книжки да телевизоры. Командир корабля, капитан первого ранга (впоследствии контр-адмирал) Леонид Викторович Суханов отличался не только остроумием и весёлым нравом, но и практичностью. Во время одной из встреч он намекнул:

— Виталий Николаевич, не надо больше книжек.

— А что надо?

— Да вот, у меня камбуз из строя вышел…

— Хорошо, — говорю, — будет тебе камбуз по бартеру.

Как потом оказалось, камбуз — это весьма объёмное сооружение. Но отступать было некуда — нашли, закупили. А дальше — больше:

— Матросы, говорит, обносились. В рваных тельниках ходят.

— Сколько нужно? — спрашиваю, прикидывая в уме, что нахимовская команда — это полторы тысячи бойцов.

— По две штуки на брата должно хватить, — отвечает.

Ладно, пригласил к себе в гости очередного должника — начальника мурмашинской исправительной колонии № 16 подполковника Александра Прокопенко. Этот деловой парень организовал в ИТК производство — заключенные под его началом изготавливали мебель, рубили баньки и собирали дачные домики. Говорю:

— Пошей-ка мне, пожалуйста, тельняшек.

Он посчитал, что для меня лично:

— Пары хватит?

— Не-а, три тысячи.

Он почесал затылок:

— Материала нет!

— Ну, материал, — говорю, — твоя забота. Подумай, где достать, если хочешь долг скостить.

И подумал, и нашёл-таки Прокопенко материал, из которого зэки пошили морякам “небо в полоску” — традиционный предмет их гордости…

* * *

Каждый наш визит на подшефный крейсер был праздником для экипажа. Мы подъезжали непосредственно к борту, выгружали продукты и моющие средства, затаривали команду, а потом поднимались на трап. По этому поводу экипаж пришвартованного рядом “Адмирала Горшкова” завидовал нахимовцам и соперничал с ними за обладание шефским вниманием. Гонялся “Нахимов” в ту пору за обнаглевшей американской подлодкой, которая крутилась у побережья Мурмана и даже заходила в Кольский залив. Горшковцы же в этой затее не участвовали. И вот как-то, сидя вместе с нами в каюткомпании, капитан “Нахимова” произнес сакраментальную фразу:

— У нас как лодку отогнать, так нахимовцев посылают, а если чем-то на берегу отовариться, то горшковцы первые!

Эта вольная трактовка эпизода из популярного отечественного фильма ушла в народ и живо обсуждалась во флоте…

Помню также подробности посещения Северного флота патриархом Алексием, который прихватил с собой монашеский хор. Освящал он “Нахимова” как раз в то время, когда мы находились там с шефским визитом. Народу собралось превеликое множество. Патриарх раздавал иконы матросам на кормовой палубе, а потом мы все вместе спустились бражничать в кают-компанию. Но сие действо в корне отличалось от обычной пьянки, ибо священнослужители после каждой опрокинутой рюмки затягивали долгие духовные песни. Слушать это дивное многозвучие было интересно, но слегка утомительно — под духовную музыку точно не сопьёшься…

* * *

В 1991 году я был избран первым президентом Союза промышленников и предпринимателей Мурманской области. По причине загруженности основной работой я не претендовал на этот пост, поэтому поставил условие: “Если станет тяжело, то попрошу об отставке, и вы меня отпустите”. Так и решили.

Руководство области приняло Союз довольно прохладно, почуяв в нём, если не угрозу своей власти, то уж помеху точно. Губернатор Комаров был против, но мы объединили практически всю промышленность региона, поэтому высокое начальство вынуждено было нас терпеть. Союз стал весьма полезной организацией для руководителей предприятий. Они потянулись к нему, как к своей защите.

Спустя пять лет я добровольно отказался от президентства в пользу баллотирующегося тогда на пост губернатора Мурманской области Юрия Евдокимова, но позже разочаровался в этом своем благородном жесте, ибо после избрания губернатором Юрий Алексеевич стал рассматривать СПП лишь как один из рычагов своего влияния. Кажется, таким же рычагом чьего-то влияния он остаётся и по сей день. Правда, в те годы меня местное политическое закулисье мало интересовало, все мысли были о производстве, о системе, о людях в ней работающих. С Союзом, однако, не расставался много лет в качестве вице-президента. А когда был юбилей СПП в 2011 году, меня опять избрали президентом, но уже с эпитетом “почётный”…

XXIX. Киркенесский переполох

И даже в лихие девяностые нас не оставляла гордость за страну. Мы верили, что трудности — временное явление. Находясь в должности генерального директора, я иногда выезжал в Киркенес на переговоры с норвежскими энергетиками. Не преувеличивая своей роли в международных делах, я всё же осознавал, что на чужой территории представляю Россию. Однажды деловая встреча с норвежцами состоялась аккурат 23 февраля, а эту дату я никогда не пропускал. Вот и решил отметить её по канонам. Благо в Киркенесе на площади Амундсена установлен памятник нашему солдату, поэтому я обратился к норвежцам с пламенной речью: “Сегодня мы отмечаем День нашей армии, а посему предлагаю почтить память освободителей Северной Норвегии и возложить цветы к мемориалу”. “Натовцы” одобрили идею. Нужно сказать, что в целом, несмотря на “широту русской души”, прочие наши загадки, норвежцы к нам довольно тепло относятся. В их народе, особенно среди представителей старшего поколения, живет ещё память о Печенгско-Киркенесской операции, о советских солдатах, которые освобождая Северную Норвегию, были с местным населением достаточно сдержанны и обходительны…

Ради нас норвежцы перекроили повестку дня, и все участники совещания отправились на возложение цветов — человек двадцать набралось. Территория вокруг памятника поразила меня чистотой и ухоженностью. Дорожки подметены, включена подсветка, выставлен почётный караул. Признаюсь, я не ожидал такого эффекта!

Мы возложили цветы, то же самое сделали норвежцы. Не помню, как прошли переговоры, но возвращался я домой в приподнятом настроении, будто сделал большое важное дело. Потом российский посол в Норвегии прислал мне письмо, в котором поблагодарил за тот шухер, который мы навели в Киркенесе…

Тремя годами позже мне вновь пришлось отмечать 23 февраля в этом городке. Находились мы там вместе с главным инженером Пазских ГЭС Николаем Малыгиным. На этот раз памятник основательно занесло снегом — пришлось пробиваться сквозь сугробы с лопатами наперевес. Мы расчистили площадку, возложили цветы, присели молча у постамента, пропустили по рюмочке в память павших и потом с чистой совестью снова окунулись в повседневную суету…

XXX. Глоток свободы

В 1993-м Колэнерго стало открытым акционерным обществом — по тем временам совершенно независимой региональной энергосистемой, объединявшей выработку, транспорт и сбыт электроэнергии. Министерства энергетики не стало. Теперь мы уже окончательно поняли, что наступила новая эпоха, но не испугались её.

РАО “ЕЭС России”, пришедшее на смену министерству, поначалу не могло вмешиваться в нашу хозяйственную деятельность — собственный устав не позволял. Но государственная функция по ведению режима Единой энергетической системы за ним оставалась.

Ещё государство ввело регулирование тарифов на электроэнергию, что было по тем временам, конечно, правильно. Мы не могли заламывать цены и тратить столько, сколько хотим. На областном уровне был создан комитет по тарифному регулированию во главе с Анатолием Виноградчим. Члены комитета видели все составляющие нашего тарифа, проверяли и коллегиально принимали решение об его утверждении.

Наша рентабельность равнялась 10–12 процентам и ни в коем случае не должна была перескочить 25-процентный порог — иначе Колэнерго попадало в разряд монополистов. Дешёвая избыточная электроэнергия наших электростанций, поставленных на быстрых реках, оставалась основой промышленного развития Кольского края. Надо заметить, что кольским предприятиям с нами повезло — тариф в энергосистеме был очень низкий. Дешевле нашей была лишь электроэнергия Саяно-Шушенской ГЭС…

В целом в начале 90-х годов Колэнерго являлось весьма крепким организмом, отлично сбалансированным энергетически с Кольской атомной станцией, самодостаточным по финансам, с опытным и грамотным персоналом. Говорили о Колэнерго не то с завистью, не то с уважением, но не было равнодушных. Могу утверждать, что компания вошла в рынок вполне подготовленной, несмотря на то что сам по себе факт перевода экономики на рыночные рельсы — это болезненный процесс, который коренным образом изменил нашу жизнь…

* * *

Результаты первого года работы ОАО “Колэнерго” оказались более чем убедительными. Мы закрыли всю расходную часть баланса, получили разумную и достаточную чистую прибыль. Это было замечательно! РАО “ЕЭС” ничего у нас забрать не могло, так как Колэнерго не являлась его дочерней компанией. Это была мощная региональная система, по экономической составляющей не меньшая, чем Апатит или Североникель. От нас зависело энергоснабжение Мурманской области от “А” до “Я”, разве что лампочки в подъездах не вкручивали.

Я с удовлетворением вспоминаю те времена. Появилась возможность активно заниматься социальными вопросами, и многое удалось сделать на этом поприще. Большие средства мы направляли на соцподдержку работников, их семей.

Достроили спорткомплекс, возвели базы отдыха и теннисные корты. Кубок РАО “ЕЭС” по большому теннису три раза проводился в Мурмашах, на наших кортах. А ещё продолжили программу строительства жилья для ветеранов энергосистемы. Энергетические специальности были в фаворе, прилично подросла зарплата, в полной мере выполнялся “закон о Севере”. Но…

XXXI. Лихолетье

Чьими-то стараниями рухнула, и очень быстро, финансовая система государства. Все вдруг оказались неплатежеспособными. Энергетикам, я думаю, досталось больше всех. В общей сложности я отдал Колэнерго 43 года, из них 35 лет работал руководителем разных уровней, бывало всякое — умел держать удар, но самое суровое испытание выпало на мою долю в середине девяностых, когда накатился девятый вал неплатежей и окончательно утвердился пресловутый бартер. Вспоминать тяжело. Самым мучительным для меня стала невозможность рассчитываться с людьми в полной мере по заработной плате. Долг перед работниками доходил до трёх месяцев. Налоги бартером тоже не отдашь. Хорошо, хоть экспорт электроэнергии немного выручал. Его почти хватало для расчётов по налогам. А народ наш терпел, ругался, конечно, последними словами, но терпел. Не было ни одной забастовки. Я часто ездил в коллективы — люди понимали и верили мне. Никогда этого не забуду!..

А какие баталии происходили у меня с руководством Апатитов и Мурманска (особенно Мурманска), когда топлива в котельных из-за неплатежей оставалось буквально на часы работы. Была абсолютная угроза заморозить город — купить мазут было не на что. Из-за долгов с мэром Мурманска Олегом Найдёновым ругались с переходом на ненормативную лексику, хотя по жизни были мы в хороших отношениях. Я уважал и ценил Олега Петровича за хватку хозяйственника, но тогда всем было плохо, а город был должен Колэнерго немеренно.

Непрерывно мучил один жгучий вопрос: чем топить завтра? А следом другой, не менее жгучий: как расплатиться с коллективом? По ночам мне снился навязчивый сон про то, что не плачу зарплату рабочим. Ночной кошмар прокручивался в разных вариантах. Я соскакивал с кровати в холодном поту и дальше спать уже не мог. Утром кошмар продолжался наяву…

Впрочем, выбор у меня всё-таки оставался: либо слукавить и рассчитаться со всеми долгами, но при этом оставить людей на прежней зарплате, либо зарплату индексировать соответственно росту инфляции. Я посчитал, что при гиперинфляции оставлять работников без средств к существованию просто нечестно. Напряг финансистов — и мы подняли зарплату людям ещё на 75 процентов. Я также запретил отменять “закон о Севере”. Тогда многие удивлялись: что ты делаешь? В РАО “ЕЭС” меня не поняли и прямо сказали: “Либо лопнет компания, либо тебя будут поносить последними словами. В общем, выкручивайся сам”. Вот так и выкручивался, хотя многие руководители не выдержали испытания…

* * *

От неплатежей страдали и наши партнёры — кольские атомщики. Производство у них архисложное, Чернобыль развеял все иллюзии на счёт мирного атома. Поэтому мы делили кусок нашего скудного пайка с энергетиками Кольской АЭС так, как будто они являлись нашим основным подразделением. Конечно, рассчитаться с ними на все сто у меня никак не получалось — приходилось жить по средствам. Зато я ввёл систему, чтобы отмести все подозрения по этому поводу: условно, если сто рублей мы получали от абонентов, то установленную долю от целого мы переводили атомщикам. После этого начинали делить дальше. Вторыми по очереди были наши сетевые предприятия и гидростанции, затем — сервисные подразделения, дальше — управление Колэнерго, в последнюю очередь — руководство. Я получал зарплату последним в списке, после того как финансисты показывали мне заполненную ведомость. Это сработало, люди поверили, что не лукавлю и не прячу деньги в рукаве…

* * *

Расслабляться директорам в ту пору было противопоказано. Вот решил я провести отпуск по путёвке за границей, во Франции: лежу в номере отеля, смотрю по телеку иноземные новости, благодать! Вдруг вижу — фасад Колэнерго в экране мелькнул! Удивился, почувствовал неладное, быстро собрался, прилетел домой. Отпуск закончился…

С трапа самолёта сразу отправился на совет при губернаторе, собранный Евгением Комаровым из руководителей разных отраслей. С адмиралом Ерофеевым, который в ту пору командовал Северным флотом, мы всегда сидели напротив друг друга. Прохожу мимо — он не здоровается, бурчит что-то себе под нос. Это ещё больше меня озадачило. А после совещания Комаров говорит: “Виталий Николаевич, зайди ко мне, нас в Москву вызывают”.

Оказалось, что пока я находился в отпуске, мои замы отключили одну линию из двух, питающих базу подводного флота. Я сам не посмел покуситься бы на святое, но замещавшая меня “молодёжь”, Лебедев с Семёновым, решилась на этот шаг, потому что неплатежи достали. Справедливости ради надо сказать, что в тот же день архангельские энергетики отключили космодром Плесецк за неуплату, и на Балтийском флоте были отключения. В ответ военные подняли в прессе страшный шум — мол, лодки тонут без энергоснабжения, ракеты не взлетают. На самом деле ничего серьёзного не произошло, но шум был большой, и он коснулся почему-то только нас, избирательно…

Прибыли мы с Комаровым в Москву на заседание правительства, вёл которое вице-премьер Анатолий Сосковец. Вижу — сидят в зале министры за столами, а за ними длинные ряды приглашённых, точнее — приговорённых. Каждого приговорённого по очереди чихвостят. Ну вот настал и мой черёд. Запевалой был министр сельского хозяйства: “Энергетики оборзели. Надо срочные меры принимать!” Поставили меня в ситуацию, когда нужно оправдываться. Чувствую, обстановка накаляется. Ту т Комаров руку тянет. Сосковец ему:

— Вы что-то хотите сказать?

Комаров:

— Очень хочу!

— Ну выходите на сцену.

Комаров поднялся вслед за мной на эшафот:

— У меня есть всего один вопрос к правительству: нужен ли России флот?

Молчание.

— Если нужен, то давайте платить за электричество, — продолжил Евгений Борисович, — нельзя на энергетиков вешать безвозмездное содержание инфраструктуры флота. До определённого времени они терпели, больше не могут!

В целом, красивая речь у него получилась, не в бровь, а в глаз. В результате острота критики в наш адрес притупилась, и вопрос спустили на тормозах, хотя в проекте решения чёрным по белому было записано: освободить В. Н. Мешкова от занимаемой должности. Но мнение выступавших поменялось по ходу действия. На этот раз пронесло…

Вышли мы с Евгением Борисовичем из здания правительства на свежий воздух, он мне говорит:

— Ты бананы жаренные когда-нибудь ел?

— Нет, — отвечаю.

— Тогда сегодня будем есть. Под водочку!

В общем, поехали мы в представительство Мурманской области, нажарили бананов, запили соответственно — т у т мне полегчало, и я отправился домой.

Да что говорить, работа руководителя — это почти всегда приличная нервотрёпка. И таких случаев, которые били по нервам, было пруд пруди. Порой не ожидаешь, с какой стороны пуля прилетит. И не на кого сослаться — надо быть ко всему готовым. Если “командуешь парадом”, значит, будь добр, командуй даже в отпуске. Но с тех пор объекты флота мы не отключали, этой привилегией военно-морское начальство умело пользуется по сей день, регулярно забывая платить за электричество…

* * *

А в 1997 году я серьёзно заболел — получил инсульт, не вынес организм такой сумасшедшей нагрузки. Это было на совещании, когда много народу в кабинете собралось. Вот веду совещание и чувствую, что меня куда-то в сторону уводит. Народ заметил — пришлось всех распустить. Поднялся я и своим ходом отправился домой. Как-то ведь дошёл, упал в кровать. Но мой секретарь Галя Пилипенко подняла шум — в итоге сразу три “скорые” прикатили вместе с главврачом диагностического центра. Забрали в областную реанимацию, выхаживали. Потом я ещё долго ходил с палочкой, лечился в санаториях, постепенно восстановился. Думаю, что Олег Петрович Найдёнов рано ушёл из жизни как раз из-за того проклятого времени…

Сейчас вспоминаю “лихие девяностые” — аж мурашки по коже. Однако выжили. И не один год, а около пяти лет работали в напряжённейшем ритме. Позже, будучи уже на пенсии, я выбирался в Заполярье из Пушкина, где живу сейчас, выступал в коллективах и везде снимал шляпу перед людьми: “Ребята, простите, что не платил вовремя. И спасибо, что в те проклятые годы вы мне верили…”

XXXII. Самый лучший день

Знаменитая “Лыжня дружбы” тоже зародилась в лихие времена. Впервые она была проложена в 1994 году. “Лыжня” должна была появиться по определению, ведь река Паз стоит на трёх границах — многих так и подмывало проехаться вдоль соседских сопок и погранстолбов. Как говорится, идея витала в воздухе. В свое время директор Паза Александр Маркович Кухмай предложил её генеральному консулу в Киркенесе Анатолию Ивановичу Смирнову. Тот отнёсся к затее скептически, ведь возникала проблема одновременного открытия сразу трёх границ, что сделать почти невозможно. Но со временем нашлись единомышленники, которые организовали переговоры сторон — в итоге всё срослось. Первая совместная лыжня прошла скромно — бежали норвежские, финские и российские пограничники небольшими группами, а также несколько представителей Колэнерго, жителей посёлка Раякоски. А сейчас лыжня размахнулась на четыре тысячи участников! Мы не предполагали, что она станет традиционной и до того популярной, что будет включена в программу Международного праздника Севера.

Как ни крути, “Лыжня дружбы” дает возможность людям, минуя формальности и государственные барьеры, один день в году свободно путешествовать через границы. Интересно наблюдать за участниками: первыми бегу т спортсмены и пограничники — естественно, за медалями. А за ними чешет уже вся разношёрстная братия! Я лично первые годы бегал. Кто не был там — советую посетить этот шикарный праздник жизни с разноцветными шарами, красными лицами на фоне пограничных столбов, вечерним салютом и горами пустых бутылок из-под шампанского. С удовольствием принял бы участие в очередной лыжне, но, к сожалению, годы берут своё…

* * *

В 1996 году я выдвинул идею корпоративной газеты Колэнерго, пригласив редактором талантливого журналиста, доцента Мурманского педагогического института Юрия Александрова. Вскоре вышел первый номер “Энергетика Заполярья”. Потом газета начала выходить регулярно, она стала эффективной внутренней коммуникацией, объединяющей многочисленные трудовые коллективы компании, средством обратной связи работников с руководством.

Но вначале мы посоветовались с людьми, поместив в сигнальном номере опросник: нужна ли нам газета, будет ли она востребована? В результате получили рассерженные отклики:

— На кой чёрт она нужна! Лучше зарплату платите вовремя!

Но мы все-таки решились на выпуск пары номеров, и они разошлись влёт. Люди ухватились за газету:

— Где газета? Давайте!

Так она получила право на существование. Начинали с четырёх полос, потом размахнулись до двадцати. Затем пошли другие требования:

— Не задерживайте выпуск!

Считаю, в своё время мы выбрали правильное направление — стали писать о людях, ведь человеческий материал в энергосистеме богатый, у нас много интересных личностей, династий. К тому же, как ни крути, газета — это возможность обратиться напрямую сразу ко всем сотрудникам производств и к каждому отдельно. Сегодня корпоративные газеты в первозданном бумажном варианте уходят в прошлое, уступая место электронным аналогам. Но суть не меняется. Главное, чтобы сохранялся этот канал общения…

* * *

Сейчас вспоминаю и удивляюсь — как мы смогли выживать в таких условиях и сохранять энергосистему, когда деньги попросту исчезли из страны? Но зато за долги нам достался санаторий в Мурмашах, принадлежавший прежде рыбакам. Как-то в ответ на мои притязания на уплату долга глава идущей вразнос (но некогда мощнейшей) корпорации “Севрыба” сказал: “Денег не жди, их уже не будет. Скоро от нас вообще ничего не останется. Хочешь — бери санаторий плавсостава, пока его не растащили”. Я задумался. Благо, кое-какое оборудование имелось, был пищеблок, налажено питание. Комнаты сделаны под кубрики, по четыре человека в каждой. Я прикинул:

— На сколько мест?

— На триста, — ответили мне.

Подумал: не пропадать же добру, возьму хоть что-то. Переоборудуем в профилакторий на смену в 150 человек, но так, чтобы люди смогли получать настоящее качественное медобслуживание, как полагается.

И взялись мы за дело. В этом плане Альберт Александров сильно помог, заместитель мой по быту. После капитального ремонта в санатории-профилактории стали проходить курс оздоровления более 1500 энергетиков и 400 детей наших работников ежегодно. В те годы он был для нас настоящей фабрикой здоровья…

* * *

Также по мере сил и возможностей мы продолжили реализацию своих социальных прогpaмм (конечно, только на бартерной основе). Альберт Александров и Иван Колола в прошлом были строителями из Белоруссии и поддерживали контакты с малой родиной. В результате таких контактов появилась договорённость с местной фирмой о начале строительства двух домов для энергетиков-северян в Белоруссии. Прошло время, переселенцы отметили новоселье. Дальше сформировался проект строительства жилья в Киришах Ленинградской области. В итоге мы и в Киришах построили пять домов. Правда, заселили вышедшими на пенсию кольскими энергетиками лишь четыре из них, потому как пятый пришлось отдать по договору строителям. Такие драконовские условия нам не понравились, поэтому в следующий раз мы стали искать более сговорчивого застройщика. В итоге вышли на ленинградскую фирму “Санд”, которая не потребовала долю для себя. Молодые учредители фирмы, Александр Карлов и Дмитрий Бушуев, были в советском прошлом офицерами ВМФ. Когда на флоте начался бардак, они рванули в бизнес. Ребята только раскручивались, и для них строительство дома в Пушкине стало первым опытом.

Так как наличности ни у кого не было, пришлось включить застройщиков в систему взаимозачётов. Ребята брали апатитом, железорудным концентратом. Здравому уму непостижимо, как в конце XX века приходилось налаживать первобытный натуральный обмен. Причём в масштабах страны! Мы отдавали строителям концентрат по ценам рынка, дальше они действовали самостоятельно, рожая в головах непростые, а порой гениальные схемы его обмена на кирпичи, цемент и прочие составляющие. Для них это был первый опыт, чрезвычайно важный для самоутверждения. Так получилось, что именно на нашем доме они заработали себе имя. Сегодня ООО “Санд” — это уважаемая компания, за плечами которой десятки объектов жилищного строительства, включая отели и развлекательно-гостиничные комплексы.

В итоге в Пушкине мы возвели два шикарных дома, куда появилась возможность переселить очередную группу работников пенсионного возраста. Многие, глядя со стороны, удивлялись: как это у вас получилось?..

А всего за 12 лет мы построили около 700 квартир в благоустроенных районах постоянного проживания за пределами области и передали по обмену нашим ветеранам — считаю этот факт великим делом. Ведь люди работали в Заполярье и знали, что о них заботятся. Дождавшись своей очереди, северяне сдавали квартиры и переезжали в районы с благоприятным климатом. Попробуйте найти сейчас такой обмен — ценовая линейка несоизмерима. Считаю, что строительство домов в Средней полосе и в Белоруссии стало одной из грандиозных гуманитарных операций. Я этим фактом горжусь, ведь мы помогли улучшить жизненные условия многим семьям наших сотрудников. Такая работа продолжалась вплоть до 2000 года, но с приходом управляющей компании “ЕСН Энерго” строительство было свёрнуто…

* * *

Несмотря на годы испытаний, я порой сам себе завидую. Конечно, можно было бы тихо отсидеться в каком-нибудь непыльном кресле — оброс бы связями, жирком и авторитетом в определенных кругах. Но не случилось. В результате мне на каждом новом месте его, авторитет этот, вновь проходилось зарабатывать. И не каждому досталась суровая доля встать у руля энергосистемы во время тектонических структурных и социальных сдвигов в стране. Моим предшественникам, думаю, на этот счёт было полегче. Я же постоянно был на передовой. И даже в переломные годы мы успевали те небольшие возможности, что появлялись, использовать во благо развития компании, её предприятий. Проводили реконструкцию, модернизировали действующее оборудование, не давая ему стареть, внедряли новую технику…

А самым счастливым стал для меня апрельский день 2000 года, когда поступил доклад от финансистов о полном погашении задолженности по зарплате. Я рассчитался с людьми! Это был праздник. Работники Колэнерго получили аванс и зарплату, хотя я понимал, что не в полной мере, ведь рубль сильно исхудал, инфляция в лихие девяностые была жуткой — так что реабилитироваться окончательно не представилась возможность…

XXXIII. Диспетчеры не консервы

Есть в энергетике профессия, представители которой всегда на передовой, несмотря на то что находятся в тепле и уюте. Я имею в виду диспетчеров. Было дело, когда система разваливалась на несколько частей из-за аварий. В одном случае, помню, не сработала автоматика по причине инцидента на Кольской атомной станции, но чаще погодные аномалии становились поводом для отключений. В связи с этим приведу рассказ мурманчанки Флоры Геращенко о мурманском ледяном дожде, опубликованный в своё время в местной прессе:

“Земляки, кто постарше, должны помнить июнь 1977 года. Я тогда работала диспетчером на пульте Северных электрических сетей „Колэнерго“ в Мурманске, и утром 21-го пошла на работу легко одетой, как и все остальные, потому что погода стояла отличная, день обещал быть теплым… Но после обеда вдруг резко похолодало, подул ветер, пошёл снег. Помню, потом писали, что высота его покрова доходила до десяти сантиметров. Домой добиралась в босоножках по снегу и в тонкой блузочке. А утром ходили только автобусы, весь электротранспорт встал, так как отключилось электричество.

Случилось это потому, что снегопад сопровождался штормовым ветром: на побережье — до 40 метров в секунду! Мокрый снег налипал на провода, превращался в лед, а ураган рвал их и даже валил опоры. В результате свет погас на большей части Кольского полуострова.

Следующий рабочий день помню до сих пор. Ко мне на пульт стекалась вся информация о повреждениях, звонили с объектов, докладывали обстановку, спрашивали, что делать, просили разрешение на повторное подключение. Ситуация была очень серьезная. Я перепроверяла информацию, взвешивала последовательность действий.

В это время ко мне в диспетчерскую пришла большая комиссия: первый секретарь обкома партии Владимир Птицын, управляющий Колэнерго, важные чины из КГБ, других структур, не знаю уж каких. Они подошли, стали о чём-то меж собой говорить, обращаться ко мне с вопросами. А у меня работа буквально искрит, отвлекаться никак нельзя. „Пожалуйста, выйдите в кабинет и там беседуйте, — говорю им. — Я сейчас ввожу объекты, принимаю решения, могу ошибиться. Дайте мне работать“. Они все поняли правильно — извинились и ушли. Ситуация была не дай Бог!..”

* * *

Вообще, это страшно, когда сидишь за диспетчерским пультом и вдруг видишь, как система распадается на части, и они, эти самые части, начинают вращаться с разной скоростью. В этот момент перед диспетчером стоит сложнейшая задача — срочно собрать систему воедино, синхронизировать все перетоки. А для этого необходимо разобраться в массовом потоке информации, найти главное и быстро принять единственно верное решение. И в течение каких-то минут нашим диспетчерам это сделать удавалось. Инцидент, как правило, не перерастал в системную аварию. Частенько в таких случаях я приходил на центральный пульт, чувствуя себя соучастником процесса. Переживал, не сводя глаз с дежурных диспетчеров — уж очень интересно было наблюдать за их действиями. Каждый из них по-своему реагировал на ситуацию. Запомнились два подхода — Валентины Калниной и Натальи Рыбиной. Обе работали хорошо, но обладали разными характерами. Наталья — очень манерная интеллигентная женщина: “Я вас попрошу, пожалуйста!” — неизменно обращалась она к оперативному персоналу даже в самой острой и критической ситуации. А Валентина кричала: “Да пошел ты… Шевелись, недоделанный!”

Я Валентину как-то упрекнул: “Пора тебе литературным языком заняться”. Она в ответ: “Да ну вас всех на …!” Но надо отдать ей должное — была очень сильным специалистом. Впрочем, и Наталья тоже. Они в тонкостях профессии разбирались даже лучше своих коллег мужского пола…

* * *

Мы так привыкли, вот сидит за пультом диспетчер, и он вроде бы не портится, как консервы. Но на самом деле напряжение огромное, груз ответственности велик. После смены он как выжатый лимон — нервишки ни к чёрту. А если у человека давление, то результат для здоровья в такой ситуации может быть весьма плачевным. Наши диспетчеры дежурят на пультах десятилетиями — за это время меняется здоровье, меняется психика. То же — с оперативным и линейным персоналом, водителями. И никто их серьёзно не проверял, ведь, согласитесь, медосмотры — это всё-таки формальность. И надо сказать, что в один прекрасный день я на этот счёт крепко призадумался…

* * *

В начале 1990 года ко мне на приём пришла девушка:

— Хочу у вас работать.

— Кто такая?

— Врач, Елизавета Лучина.

— Терапевт?

— Терапевт.

— Думаю, есть предмет для разговора.

И как-то я Лучиной поверил сразу — общение к этому располагало, что-ли. Либо мыслили мы в одном направлении. Спросил только:

— Муж кем по профессии будет?

— Телемеханик.

— Годится, — говорю.

Так они поступили на работ у в Колэнерго. Лиза заключила договоры с институтами и клиниками, с диспансером и диагностическим центром. Весь персонал был у неё на учёте. Все диспетчеры в обязательном порядке стали проходить обследование в стационаре Мурманского диагностического центра. По мере необходимости — пролечивались. Лучина эту работу выстроила и возвела в систему.

И правильно мы сделали, что в своё время создали службу психофизиологической надёжности — она оказалась делом нужным. Поначалу люди побаивались проходить проверки, мол, сейчас доктора выявят все наши “сердечные” и “психические” отклонения, а потом нас просто уволят. Но постепенно раскусили, что сия затея для их же блага. Врач выявит недуг и даст рекомендации: как поддержать организм, куда обратиться, где пройти курс оздоровления.

Как потом рассказал журналистам мой добрый знакомый, инженер службы линий Центральных электрических сетей “Колэнерго” Георгий Иванович Архипов, будучи уже в годах, даже он побаивался пройти обследование по вышеназванным причинам. Но потом понял, что ничего плохого в этом нет. И этот уникальный специалист спокойно продолжал работать. И ещё успел перед выходом на пенсию воспитать целое поколение диспетчеров — сам лично отбирал молодых людей на подстанциях, вытаскивал их на пульт ЦЭС, выращивал специалистов по своей годами выстроенной методике…

Да что говорить, со временем в организме каждого человека накапливается куча проблем, которые нужно вовремя диагностировать и лечить, чтобы продолжать жить полноценной жизнью. В этом деле вижу большую заслугу Лучиной. Лиза — талантливый человек и прекрасный врач, классический русский доктор в высоком смысле этого слова, к которому многие обращаются не только по крайней необходимости, но и за советом. Человек она далеко неравнодушный, к каждому работнику относится с уважением, теплотой и заботой. Считаю, что в наше время это редкое явление и весьма ценное качество. “Наш доктор” — так называют Лучину кольские энергетики уже многие годы, и это, наверное, самая лучшая награда.

Мы постепенно подружились семьями. И лично для меня она много хорошего сделала. Собственно говоря, тот факт, что я сейчас живу, есть во многом её заслуга…

XXXIV. “Реформаторы” и “консерваторы”

Надо заметить, что ещё в 1993 году я был избран в первый Совет директоров РАО “ЕЭС России”. Тогда это был настоящий Совет, который состоял из пятнадцати человек: семи членов правительства, семи генеральных директоров АО-энерго и президента — заместителя министра энергетики Анатолия Федоровича Дьякова. Впервые я участвовал в решении энергетических вопросов в масштабе государства (73 энергосистемы, такие как Колэнерго, на всю страну), испытывая особое состояние ответственности за каждое сказанное слово на заседаниях Совета, за каждый голос “за” или “против”. Всё было интересно и значимо.

Но в 1998 году наш Совет распустили, так как власть в РАО захватили проамерикански настроенные демократы — сначала некто Борис Бревнов (его обвинили в хищениях госсредств в крупных размерах, после чего он покинул Россию), а потом Анатолий Чубайс. Начался период реформ в энергетике, который длится уже более 10 лет. Я, как и поголовное большинство тогдашних “генералов”, воспринял такое дело крайне отрицательно. Лукавые идеи авторов, навеянные заморскими консультантами, неотвратимо повели энергетику страны к разделу на части (по видам деятельности), под благовидным девизом рыночной экономики. Исключив из себестоимости энергии инвестиционную составляющую, реформаторы лишили энергосистемы собственных средств на развитие и одновременно стали заявлять о необходимости срочного поиска инвесторов. Со временем вся эта кампания свелась к бойкой торговле акциями разделённых на части энергосистем. Но и сегодня вопрос привлечения инвестиций в энергетику остаётся не решённым. Наше хозяйство очень затратное по капитальным вложениям, и отдача по времени долгая. Даже в генерации, которая казалась самым лакомым куском для продажи, нужно заново отстраивать механизм инвестирования. Я уже не говорю о сетях и сбытовом секторе…

Лишить энергетиков возможности сбора средств, отдав это дело на откуп перепродавцам, распродать рембазу как непрофильный актив, отделить сферу прибыли (генерация) от сферы убытков (сети), а потом наивно надеяться на приход в сети инвесторов — это не созидательный процесс. Громадный урон был нанесен производственному потенциалу страны и человеческим связям. Вчерашние единомышленники стали чуть ли не врагами, потому что в отношения между предприятиями вмешались деньги и взаиморасчёты. Начались судебные тяжбы, ведь сбыты теперь аккумулируют огромные средства. Система позволяет их уводить через третьи фирмы в офшоры, кредитоваться за счет сетей, генерации, потребителей и находиться в предбанкротном состоянии одновременно. Могу продолжить тему, но не буду!..

* * *

Мы, старые энергетики, конечно, не были настолько дальновидными, чтобы предвидеть все последствия такого реформирования, но главное было понятно: дробление единой энергетической системы на куски недопустимо и опасно. А рынок можно было внедрять и в прежней структуре — хозрасчёт это доказал. Считаю, что в своё время он был неплохо задуман.

Конечно, в концепции энергореформы тоже есть рациональные зёрна. Но зачем разваливать систему, которая эффективно работала? Чтобы на пустом месте начать городить очередной огород? Когда другие движутся вперёд, совершенствуя и полируя свои наработки, мы топчемся на месте, разрушая, строя и опять разрушая всё в очередной раз изменившимися правилами игры…

Новое руководство РАО “ЕЭС”, понимая (ребята они неглупые), что со старым директорским корпусом у них будут проблемы при осуществлении своих амбициозных планов, нас почти всех сместили с должностей к 2000 году³. Я еще год поработал председателем Совета директоров ОАО “Колэнерго”, пытаясь хоть как-то влиять на ход событий, но очень скоро понял, что сделать ничего уже невозможно! Решил уйти на пенсию и стал на штатной основе работать в Мурманской областной думе, депутатом которой был с 1997 года. По истечении депутатского срока в 2001 году стал уже настоящим пенсионером…

ХХХV. Богатство

Итак, какое хозяйство я передал в руки новых “эффективных менеджеров”? Колэнерго на пороге ХХI века производило, транспортировало, распределяло, реализовывало электрическую и тепловую энергию на территории общей площадью 144,9 тысяч кв. километров, снабжая ею таких гигантов, как комбинаты: Североникель, Печенганикель и Апатит; Ловозерский, Оленегорский и Ковдорский ГОКи; Мурманский торговый и Мурманский рыбный порт; а также инфраструктурные объекты армии и флота, города и посёлки области. Колэнерго вместе с Кольской АЭС полностью обеспечивало электроэнергией Мурманскую область и экспортировало свою продукцию в Финляндию и Норвегию…

В составе Колэнерго находилось 17 гидроэлектростанций, объединённых в каскады, две тепловые электростанции, региональное диспетчерское управление, предприятие Энергосбыт, мощное специализированное ремонтное предприятие, Кислогубская экспериментальная приливная электростанция, два предприятия электрических сетей с суммарной протяженностью высоковольтных ЛЭП 4720 километров и суммарной установленной мощностью подстанций около 4900 МВА. Станции Колэнерго вырабатывали и реализовывали до 7,3 миллиарда киловатт-часов электроэнергии и до 4 миллионов гигакаллорий теплоэнергии в год.

По итогам хозяйственной деятельности Колэнерго за 1999 год задание по выработке электроэнергии было выполнено на 110 процентов. Потребителям в тот год отпущено электроэнергии и тепла на 13 процентов выше, чем в 1998 году. Оплата за электро- и теплоэнергию составила 102,2 процента от предъявленной величины. Задолженность по зарплате к тому времени была ликвидирована, появилась возможность выплатить дивиденды акционерам. После кризиса 1998 года рыночная стоимость акции составляла 1 цент, а в 1999 году она поднялась до 8 центов (или 2,28 рубля), что в два раза превысило её номинальную стоимость. Энергосистема вовремя подготовила все свои объекты к зиме и спокойно прошла максимум нагрузок…

* * *

Для более объективной оценки ОАО “Колэнерго” приведу характеристику, данную компании по итогам 1999 года (последнего полного года моей работы) Институтом экономики и энергетики РАН. На основе 15 параметров учёными была оценена инвестиционная привлекательность акций всех предприятий российской электроэнергетики. В результате ОАО “Колэнерго” оказалось в пятерке лучших из 73 энергосистем России. По сумме показателей Колэнерго разделило 4–6-е места с Мосэнерго и Нижновэнерго, пропустив вперед лишь Красноярскэнерго, Новосибирскэнерго и Ростовэнерго. Но, несмотря на положительную оценку, судьба Колэнерго была предрешена. Руководством РАО “ЕЭС” Кольской энергосистеме была уготована участь донора, источника средств для будущих российских олигархов.

На встрече с одним из заместителей Чубайса, которая проходила в кабинете губернатора, я задал вопрос:

— Зачем вы упорно навязываете нам московскую управляющую компанию “ЕСН энерго”?

Он объяснил:

— Команда Григория Берёзкина по примеру КомиТЭК поставит Кольскую энергосистему на ноги! В ответ я просто рассмеялся, вспомнив о незавидной участи предприятия КомиТЭК⁴.

Надо отдать должное фактам: ко времени прихода в Колэнерго управляющей компании Кольская энергосистема отнюдь не находилась на грани банкротства, и даже близко к этой грани не стояла. Это главное. Всё остальное — домыслы, политические игры и интересы власть имущих группировок…

* * *

Как раз перед уходом, в 2000-м году, получил я приглашение посетить Ниццу. Как говорилось в приглашении, по инициативе ООН экономическим сообществом решено поощрить премией те российские структуры, которые сумели выжить в годы перестройки и реформ, сохранив при этом свои коллективы. Учредителем премии выступила международная неправительственная организация “Gold Mercury International”. От энергетики к награждению были представлены две компании: Колэнерго и Сведловскэнерго, а всего насчитывалось около двух десятков российских фирм. Я к такой оценке отнёсся вполне серьёзно и решил ехать. В Ницце, в торжественной обстановке, мне вручили статуэтку “Золотой Меркурий”, после чего нас повезли на экскурсию в другой мир, более благополучный, чем наш — в Париж, Монте Карло, Канны. Когда сдавал дела на работе, то подумал: ни за что не оставлю этого “Меркурия” менеджерам “ЕСН Энерго”! Вот пока стоит он дома, придёт время — передам в музей кольской энергетики…

* * *

За время моего “дежурства по Колэнерго” выросло новое поколение специалистов и руководителей. О некоторых я рассказал в предыдущих главах, о ком-то вспомню сейчас. Вот Владимир Николаевич Семёнов — потомственный энергетик, стал со временем генеральным директором Карелэнерго, затем — Ленэнерго. Сейчас он председатель Законодательного собрания Карелии.

И в Колэнерго его карьера складывалась весьма успешно. Начинал он на Нивском каскаде мастером, старшим инженером электролаборатории. Его отец, Николай Фёдорович Семёнов, был одним из патриархов кольской энергетики. В своё время наши отцы друг друга знали и часто пересекались по работе. И мы с Вовкой пошли по их стопам — каждый в своё время. Считаю, что от отца Владимир унаследовал способность к системному мышлению и то самое благородство, о котором я упоминал чуть выше. Он, как младший по возрасту, был у меня в резерве. Думал, выращу со временем нового генерального либо главного инженера Колэнерго, всё к тому шло.

Но как-то позвонил бывший министр энергетики, председатель совета директоров РАО “ЕЭС России” Анатолий Дьяков:

— Слушай, Мешков, что ты сидишь как курица на яйцах, ребятам ходу не даёшь!

— А что такое?

— Речь идет о кандидатуре генерального директора Карелэнерго. Хочу Семёнова у тебя в долг попросить.

Жалко мне стало его отпускать, ведь к тому времени Володя проходил обкатку на руководящую должность, работал замом главного инженера. У меня годы к пенсии шли, подумывал о смене. Дьяков знал, что я его на своё место готовлю, но пока работать могу и не хочу уходить. Поэтому он выдал аргумент:

— А два медведя в одной берлоге не живут!

Пришлось согласиться:

— Ладно, забирайте!

Конечно, перед отъездом Володя ко мне зашёл, обсудили перспективу. Пожелал ему доброго пути:

— Думал, со временем окажешься на моем месте. Но, с другой стороны, не буду тормозить события, ведь предложение раньше поступило, чем я созрел. Теперь только вперёд!..

Поработав восемь лет в Карелии, Семёнов встал у руля Ленэнерго. Надо заметить, мне эта фирма не очень нравилась — много там политики, а дружбы маловато, не на кого опереться. Но у него, видимо, было иное мнение на сей счёт. Володя прихватил с собой из Петрозаводска человек десять специалистов, расставив их на ключевые должности в финансовом и экономическом блоках компании. С одной стороны, он прав — проверенные люди. Команда Семенова разработала программу технического перевооружения и развития Ленэнерго, программу вывода компании из финансово-экономического кризиса, другие программы. Хотя внутренняя обстановка в Ленэнерго всё-таки оставалась сложной…

В это время руководство РАО “ЕЭС России” предложило Володе руководящую должность в энергетическом холдинге в Москве. Он согласился и пять лет отработал первым заместителем генерального директора холдинга, возглавлял совет директоров Карельской энергосбытовой компании, держа руку на пульсе экономики и энергетики Карелии. Поэтому логично, что в 2011 году был избран депутатом Законодательного собрания Республики Карелия, и на первой же сессии стал его председателем.

Надеюсь, когда появится возможность, навестить Володю в Петрозаводске. Он мне симпатичен как человек интересной судьбы. Я им горжусь…

* * *

Поднялся по социальной лестнице и Владимир Винник. Его карьера складывалась так: после прихода управляющей компании к руководству Колэнерго он уволился и нашёл работу в Кабельных сетях Ленэнерго. Через некоторое время его назначили директором сетей. Теперь стало нормой, когда кресло руководителя предприятия занимает финансист, а не, допустим, технолог, но в начале века такое было ещё в диковинку. Мне в своё время звонили высокие чины и наводили справки: может ли финансист рулить энергопредприятием? В отношении Володи я ответил положительно.

Владимир Степанович ещё долгое время руководил Кабельными сетями, позже, по семейным делам, перебрался в Калининград. Все эти годы мы с ним поддерживаем добрые отношения…

Дмитрий Юрьевич Флёров работал в другой отрасли, но “стажировался” по нашей тематике. Был сотрудником промышленной фирмы “Гефест”, которую Колэнерго привлекало для расчётов с РАО “ЕЭС” по так называемой абонентской плате. С 1998 по 2000 год поработал моим заместителем по сбыту, далее занимал должности заместителя генерального директора Севзапэнерго, управляющего директора элетросетевой компании в составе Ленэнерго, заместителя генерального директора ОАО “ТГК-1”, члена совета директоров в энергокомпаниях Северо-Запада…

ХХХVI. Стержень

С годами происходит переоценка, начинаешь смотреть на многие вещи по-другому, как бы со стороны. Вот смотрю сейчас на кольских энергетиков, которые мне невероятно дороги, потому что всю жизнь среди них, и многое по-новому воспринимаю. Есть обида за тех, кто пришёл мне на смену. Я имею в виду профессионалов, таких как Саша Маслов, Олег Подзоров, Саша Антипов, Андрей Горохов. Толковые люди, грамотные специалисты, прошедшие большую школу Колэнерго, у которых развито чувство ответственности перед людьми. Когда-то это были дублёры, молодые ребята. Теперь — состоявшиеся руководители. Дай Бог им удачи! Правда, масштабы уже не те, к тому же повязан нынешний руководитель по рукам и ногам тысячью согласований, приходится каждый чих согласовывать с различными инстанциями, вплоть до покупки туалетной бумаги. Если бы мне в своё время предложили: “Мешков, возвращайся и рули!” — я бы не пошёл даже под дулом автомата. Нет души в такой работе…

* * *

Может, я не прав, но выше фактов ничего не бывает. А факты свидетельствуют: энергосистема страны была крепким стержнем экономики, созданным в результате самой успешной реформы советского времени. Даже в кризисные годы она работала!

В региональных энергосистемах вращались большие деньги, но у руководителей были не только полномочия, но и ответственность. И насколько надо быть сегодня наивным, чтобы доверить сбор этих средств фирме, корни которой скрываются в офшоре? И потом требовать регулярных платежей. Да ни за что! Ведь она, эта фирма, как раз для увода средств и создавалась…

Огромный объём, более 2,5 триллионов рублей в год, теперь собирается сотнями частных сбытовых компаний, по сути, посредников, у которых нет даже залоговой собственности для подтверждения финансовой ответственности перед субъектами рынка и банками.

Чтобы охарактеризовать моё отношение к энергореформе, приведу слова доктора технических наук, профессора Южно-Российского государственного политехнического университета Василия Платонова:

“Менеджменту РАО „ЕЭС России“, стремящемуся к получению неконтролируемой прибыли, удалось вовлечь энергетику нашей страны в реформирование по американской модели, приведшей в США к калифорнийскому энергетическому кризису.

Разделение единого энергокомплекса России на совокупность многочисленных коммерческих структур по производству, передаче, распределению и сбыту электроэнергии, действующих на конкурентном оптовом рынке, фактически снижает надёжность и безопасность электроснабжения потребителей. Такое разрушение единого электроэнергетического комплекса чревато возникновением системных аварий, которые в климатических условиях России могут привести к необратимым нарушениям в системах жизнеобеспечения и спровоцировать социальный кризис в масштабах страны.

В результате реструктуризации электроэнергетики России по предельно рыночному варианту, не учитывающему требований надёжности электроснабжения, в отрасли уже действует предельное число факторов, формирующих кризисные условия. Дальнейшее насаждение факторов калифорнийского кризиса губительно для энергетики России и страны в целом…”

Это мнение было опубликовано в 2005 году в журнале “Энергетик”. Последующая Саяно-Шушенская трагедия, а также нашумевшая история с подмосковным “ледяным дождём”, когда энергетики вместо того, чтобы приступить к ремонтам, сутками распутывали узлы балансовой принадлежности сетей, а потом тщетно искали их хозяев, лишь подтвердили правоту данной точки зрения.

А вот выдержки из другого доклада, составленного по итогам 10-летия энергореформы: “С ликвидацией вертикально интегрированных региональных энергосистем был ликвидирован единый центр принятия решений по текущим проблемам и развитию региональных энергокомплексов. В итоге реформ — высокая стоимость электроэнергии, превысившая уровень тарифов наших конкурентов. Наша страна — это холодный климат, долгие зимы и огромные расстояния. Всё это накладывает отпечаток на конкурентоспособность отечественной продукции. Когда в этих объективно тяжелых условиях произошёл дополнительный рост затрат из-за дезинтеграции энергокомпаний, потерялся значимый фактор эффективности национального бизнеса…”

Конечно, повернуть время вспять, собрать энергосистемы в прежнем виде уже не получится. И у меня нет готового рецепта — слишком всё запутано. Но считаю, что надо сохранить хотя бы то, что осталось под государственной опекой, остановить подковёрную приватизацию, — вот моё мнение. Нельзя отдавать безопасность на откуп коммерции.

XXXVII. Время собирать камни

Сегодня наблюдаю, как большими затратами энергетики пытаются возродить то, что было разрушено за время реформы. Вот, к примеру, Колэнерго воссоздает почти с нуля свою ремонтную базу, которую реформаторы в своё время приговорили к уничтожению. Они сознательно шли на это, считая, что рынок сам “родит” предложение, появится сонм подрядчиков и возможность выбирать. Но не всё рассчитали либо изначально лукавили. Оказалось, что аутсорсинг в нашем варианте даёт сбои, что на Север ремонтные организации специфического профиля калачом не заманишь (своих-то не осталось). Для мастерового люда Москва и Сочи более привлекательны — там выгодные контракты и меньшие затраты. Вот и оказались северяне у разбитого корыта…

Мы же в своё время вели политику на объединение. Был такой период, когда именно в составе Колэнерго существовала самая мощная строительно-монтажная организация области — трест Колэнергостройремонт.

Дело в том, что по завершении гидростроительства на Кольском полуострове у специалистов треста Севгидрострой, построивших за 50 лет 9 электростанций, просто не осталось работы. Могущественная в прошлом организация влачила жалкое существование. Остались около 350 человек в Мурмашах и столько же в Апатитах. Я задумался: “А не взять ли людей и технику?”

Со временем мои настойчивые попытки увенчались успехом — с боем, но всё же получил я разрешение совета директоров РАО присоединить остатки Севгидростроя к Колэнерго. Мы забрали специалистов и мощную ремонтную базу в Мурмашах. К тому времени уже наметился развал строительного комплекса Мурманской области, поэтому приобретение оказалось весьма кстати.

Следующим шагом мы объединили севгидростроевцев с нашими ремонтными подразделениями и получили на выходе трест Колэнергостройремонт — крупнейшую в области организацию с базами, складами и даже своим бетонным заводиком. Передали тресту все ремонты зданий и сооружений, обмуровочные работы на тепловых станциях. Работники стали неплохо жить, получая подряды не только в нашем регионе…

Позже, во время энергореформы, трест разделили на куски, а теперь и кусков-то не осталось. Говорят — это непрофильный вид деятельности. Не знаю, для нас он был очень даже профильным. Жаль, что всё так сложилось…

XXXVIII. Посвящения

В честь моего ухода на пенсию Николай Лебедев написал посвящение. Надо сказать, что традиция рифмоплётства глубоко сидит в русском народе. И хотя наши вирши, конечно же, далеки от совершенства, всё же считаю, что зарифмованные фразы порой выражают мысль и настроение глубже, чем прозаический текст. Вот что Коля писал мне про “этапы жизни боевой”:

Наш капитан (хоть в чине генерала),
Ты вёл корабль много лет.
Судьба нам ураганы посылала,
Но мы прошли свой путь не без побед.
Умели мы всему сопротивляться:
Штормам, невзгодам, мерзости чужой.
Привычкой стало горю не сдаваться
И управлять своей судьбой.
Мы в эти годы много создавали,
И Человек был главное звено.
Вмешались те, кого не звали,
Дела и планы затоптав в дерьмо.
Ломать хозяйство нашими руками —
Идея не нова, ведь спрос не с них!
Но мы не стали чужаками,
Вандалами среди своих.
Теперь осваиваешь Пушкина владенья,
Куда тебя давно влекло.
И больше нет в тебе сомненья:
Отечество нам Царское Село…

* * *

Инспектор Севзапэнерготехнадзора Игорь Нижников мне тоже посвятил стихи. А через некоторое время мы собрались в столовой Колэнерго вновь, уже по причине увольнения Игоря Иосифовича, моего товарища. Это был тот редкий случай, когда мы технического инспектора провожали с большим сожалением. Впрочем, когда-то, за много лет до этого события, встречали мы его ну очень настороженно. Почему? Расскажу подробнее…

В мою пору заместителем начальника Севзапэнерготехнадзора, курирующим нас, был Борис Рылов (умнейший и порядочный человек, спортсмен-альпинист). Но вот с местным инспектором, Скачковым, нам крайне не повезло — придирался начальничек ко всему, к чему только мог, устали мы стонать от его опеки. И вот наконец, попив нашей кровушки достаточно, он решил переехать на новое место жительства. В связи с дефицитом инспекторских кадров Рылов разрешил нам двинуть в инспекторы кого-нибудь из местных. Что мы на радостях и сделали, предложив кандидатуру начальника Нижнетуломской станции Игоря Петрова. Но Борис Иванович забраковал кандидата по какой-то причине и отписал нам: “Не оправдали доверия. Теперь ждите — своего направлю. Такого пришлю, что мало не покажется!”

Я по этому поводу даже стишок сочинил, в котором были такие строки:

Приедет Лёва с Могилёва, он вам покажет Кузьки мать!

Вы долго будете икать и часто вспоминать Скачкова…

И вот прислал нам Рылов инспектора из Белоруссии, который на поверку оказался человеком весьма грамотным, интеллигентным. Инспектор сразу избрал деловой и абсолютно верный тон в наших отношениях. А ещё он покорил нас тем, что поэтизировал энергетику — писал стихи, посвященные людям нашей профессии. Ну не было в нём ни грамма инспекторской спеси! В результате мы поверили ему. Нижников для нас, прожжённых энергетиков, стал авторитетом. Вот поэтому всем было чрезвычайно грустно провожать его на пенсию. Кто там придёт ему на смену?..

* * *

Как ни странно, но “красные директора”, бывшие руководители региональных энергосистем Северо-Запада, не замкнулись в своих мирках, а продолжают ежегодно встречаться. Впрочем, мы и раньше дружили. Объединял нас главк Севзапэнерго Министерства энергетики, находившийся рядом с Кремлём, в Китайском переулке. Объединял не только административно, но и по-человечески тоже. Московское руководство ценило нашу “рабочую косточку”, поэтому в высоких кабинетах мы не чувствовали себя отшельниками. Добрую память храню о начальнике главка Дмитрии Григорьевиче Котилевском и его заместителе Александре Николаевиче Пестовском.

Отдельно хочу сказать о Юрии Петровиче Мантурове, который принял непосредственное участие в моей судьбе. Он был главным инженером главка, а в краткий период горбачевской “оттепели” и возглавил его. Как раз в ту пору рассматривалась моя кандидатура на должность управляющего Колэнерго. Обстановка была неспокойной и нервной. Как я упоминал выше, в Колэнерго к тому времени сложилась пятая колонна, которая препятствовала моему назначению, стараясь любой ценой продавить своего кандидата в руководство энергосистемы. Кто-то из этой колонны специализировался на написании кляузных писем, рассылая их во все инстанции. Пришли письма и в главк. Другой руководитель поосторожничал бы, подстраховался, но Мантуров был категоричен:

— Ну чего ты сидишь в Мурмашах? Быстро приезжай в Москву, — позвонил он мне.

По приезде меня сразу утвердили управляющим Колэнерго. Юрий Петрович сказал своё веское слово — и возражений не последовало. Мне в очередной раз повезло с хорошим человеком, который оказался рядом и поддержал в переломный момент моей жизни.

Во времена гайдаровских реформ и неопределённости Мантуров как-то тихо отошёл в сторону от суеты событий. Удивительно гордый и скромный человек, за спиной которого много добрых дел!..

* * *

Затем на пост руководителя главка заступил Алексей Орестович Липатов, которого, в свою очередь, сменил Валентин Васильевич Дышкант. Наша совместная работа была весьма продуктивной — удавалось решать сложнейшие вопросы регионов без лишней бюрократии и проволочек.

Кстати, Валентин Васильевич Дышкант стал инициатором наших нынешних встреч, которые я считаю встречами единомышленников. Мы, отставные “генералы”, до сих пор уверены, что единая энергосистема Советского Союза была лучшей, и это проверено временем. Она была настолько гармоничной, что выстояла даже тогда, когда развалился сам Союз! Поэтому мы остаёмся противниками её перекроек и переделов на потребу дня, в ущерб стабильности…

Не было года, чтобы мы не собирались, — по всей России колесим. Как проходят встречи? Съезжаемся в очередное условленное место, заказываем номера и столики, ведём неспешные беседы под водочку с огурчиком, текущую ситуацию в регионах, стране и мире

обсуждаем — как же без этого. Но главное (и это обязательно) к нам приходят нынешние руководители энергопредприятий, рассказывают о текущих проблемах. Думаю, наши оценки имеют значение в решении задач, которые стоят перед директорами. Происходит обмен информацией, опытом. Они нас слушают. Но слышат ли? Надеюсь, кому-то ещё интересно наше мнение. Правда, времена сильно изменились, не скажу, что они плохие, но они другие…

* * *

Ну вот, я разменял девятый десяток. Собрались друзья на юбилей. Много друзей, много поздравлений, много улыбок. Цветы и гитара. Володя Семёнов затянул под Розенбаума стихи собственного сочинения: “Как часто вижу я сон, мой удивительный сон, что в Колэнерго главный снова он!” Всё хорошо, даже замечательно, все смеются, но откуда у меня эта грусть?..

Уходят дни. Уходят люди. Мои друзья уходят. Вот уже я своему коллеге Виктору Шаповаленко звоню и говорю: “Слушай, Витя, завтра, пятого февраля, у нашего Николая день рожденья. Давай поздравим”. Собрались, купили цветы, естественно. Поехали. На Кузьминском кладбище, при въезде в Пушкин, Николай Иванович лежит. Там же Евгений Жуков — бывший начальник ПТО Пазского каскада, Иван Колола. И Надя года не прожила одна — вслед за Лебедевым ушла, зимой мы её похоронили.

Пришли мы на Колину могилу, помолчали. Я с собой захватил стихотворение, то самое, которое он мне посвятил, да и себе тоже. Это ведь и его исповедь.

Говорят, что человек жив, покуда жива о нём память, и даже, быть может, не столько о нём, сколько о делах его и поступках. И эта память заполняет пространство, влияя на поступки других людей, меняя мир. Хочу надеяться — к лучшему…

XXXIX. Зоя и самые близкие

А ещё со мной мой самый дорогой человек — жена Зоя Сергеевна. Она у меня товарищ строгих нравов, но с нами, мужиками, иначе нельзя — в иных условиях долго не живём. Несёт она по жизни крест жены начальника, за что ей сердечная благодарность. Считается, что супруга руководителя играет стратегически важную роль, и надо быть очень неглупым человеком, чтобы её, роль эту, правильно сыграть, без фальши. Как умная, деликатная и порядочная женщина, она даёт советы ненавязчиво. Порой считаешь, что сам за всех решил — ан нет. Если покопаться, то (как там у французов говорится?) рядом с мужской логикой проступит женская интуиция. Но это бывает лишь в тех случаях, когда дело касается вопросов семейных, светских, общественных, не связанных с профессией, конечно.

Она из рабочей семьи, на которую накатилась Ленинградская блокада в самом жестоком варианте. Осталась сиротой в девять лет. Вся семья погибла. Мать, отец, брат — все умерли от голода в 1942 году и похоронены на Богословском кладбище. Мы их могилы посещаем регулярно. Зоя единственная, кто выжил из семьи, случайно. Ей повезло, что родная тётка оказалась бездетной — приютила, удочерила, спасла от верной смерти. Конечно, детство Зои было очень тяжёлым, да и жизнь не назовёшь сладкой, но она оптимист по натуре и меня заражает своим оптимизмом…

Училась она самостоятельно — окончила техникум, в университет поступила. А ведь кроме знаний надо было чем-то питаться — кормильцев не было, надеяться не на кого! Вот и поехала зарабатывать кусок хлеба на строительство Княжегубской ГЭС, именно там мы и познакомились. Затем, ещё до нашей свадьбы, параллельно учась на факультете географии Ленинградского госуниверситета, Зоя успела поработать в экспедиции Всесоюзного геологического института, которая разведывала нефть в Западной Сибири. Те самые месторождения, что сейчас усиленно эксплуатируется, именно Зоина группа открывала, наносила на карты, обосновывала актуальность их разработки.

Многие считают, наверное не без оснований, что за счёт добычи углеводородов мы сегодня сносно живём, да ещё умудряемся плодить миллиардеров! А начинали всю эту сибирскую эпопею совсем другие люди, комсомольцы-энтузиасты, и я горжусь, что в их числе была Зоя Сергеевна. Кстати, за успехи в деле разведки богатств Сибири руководительница их геологической группы получила Ленинскую премию. Так что газпромы и сибнефти появились не на ровном месте.

Зоя занималась в группе картографией, но когда вышла замуж, то, ясное дело, с планами освоения Сибири, как и с романтикой геолога, пришлось расстаться. Пожертвовала профессией ради меня…

К тому времени она уже окончила университет и в Зеленоборском её ждали другие дела. Стала работать воспитателем, преподавать географию в местной школе-интернате, вести занятия в кружках. Надо сказать, с ребятами она ладила. Наш дом в Зеленоборском всегда был полон детей…

* * *

Когда я перевёлся на Кировскую ГРЭС, Зоя устроилась в Полярный геофизический институт Академии наук, который в ту пору уже работал на Кольском полуострове. Со временем сделала неплохую карьеру, стала заведующей апатитской сейсмостанции, сдала кандидатский минимум. Начала высвечиваться научная перспектива, но планам, как известно, помешал наш переезд в посёлок Раякоски. Конечно, с Академией наук Зое Сергеевне пришлось расстаться, ведь, дав согласие на переезд, она вновь пожертвовала карьерой. Правда, перед самым отъездом её научный руководитель предложил организовать что-то вроде сейсмостанции непосредственно в Раякоски:

— У нас на границе с Норвегией поста не хватает. Поговори с мужем, может, поможет нам его обустроить.

Конечно, я помог материализовать идею. Сделал фундамент на скальной основе в паттерне станции, где Зоя разместила свои приборы. Она снимала с них показания и обрабатывала ежедневно, отправляя отчёты в Апатиты. Так прошло три года…

Но и об этой работе пришлось забыть, когда в 1967 году у нас родилась дочь Алла. Девочка появилась на свет больной, с родовыми вывихами бёдер. Жене необходимо было посвятить всю себя здоровью новорождённой, и последующие четыре года она занималась исключительно её лечением. Процесс был мучительным и для Зои, и для малышки, которая постоянно находилась в гипсе. Но упорство дало результат. Наверное, Алла сейчас даже не помнит, что болела. Дело в том, что как только врачи разрешили ей ходить, мы сразу её поставили на лыжи. В результате дочь стала спортсменкой, выполнив ещё в школе норматив перворазрядницы…

После переезда в Мурмаши в профессиональном плане Зое вновь нужно было начинать с чистого листа. С трудом она устроилась в Колэнерго, в группу режимов диспетчерской службы, благо за спиной был энергетический техникум. Затем до пенсии работала в техническом отделе…

В общем, чтобы быть женой начальника — надо иметь терпение и в каком-то смысле идти на самопожертвование. Она никогда не стремилась влиять на моё профессиональное мнение, ни за кого не просила. Знала, где нужно остановиться, и не перешагивала эту грань. Чувство такта всегда было отменным. Хотя по моему настроению она угадывала всё, что происходило на работе…

Зоя Сергеевна — наш фундамент. Для женщины быть берегиней, хранительницей семейного очага — это очень важная миссия. Но исключительно на “очаге” Зоя Сергеевна никогда не замыкалась — была в своё время и председателем женсовета, и активной общественницей. Она человек общительный, у которого до всего дело есть и почти всегда дом полон гостей.

Иной раз на то или иное событие никак не отреагировал бы, но она заставит выбраться из уютного кресла. Зоя любит театр, походы в кино и музеи, и меня к этому делу пристрастила. “Вот билеты на спектакль достала”, — заметит как бы невзначай. Иной раз сам бы не пошёл, но не пропадать же добру — так постепенно втянулся. Сегодня мы стали завсегдатаями пушкинского Дворца молодёжи, куда частенько с гастролями приезжают известные театральные труппы, исполнители. Выступления стараемся не пропускать, дома не сидим…

В моём представлении Зоя является эталоном русской женщины и одновременно — близким по духу человеком. Живем мы дружно уже 54 года, золотую свадьбу отметили, а теперь какая там по счету?..

* * *

Кто ещё так дорог моему сердцу? Конечно, дети, внуки. У каждого из них своя история, которая продолжается или только начинается. Дочь, кстати, выросла такой же социально активной, как и её мама. Старший внук учится на третьем курсе Политеха, а младшему всего шестнадцать, и он, как личность, только формируется. Алла им привила любовь к спорту — занимаются теннисом, футболом. А недавно старший, Димка, принёс в дом первые самостоятельно заработанные деньги — отец летом трудиться на Йову отправлял. Побывал в шкуре электромонтёра, получил свои пятнадцать тысяч — кормилец растёт…

У меня есть ещё много тёплых слов, которые я хотел бы посвятить жене, дочери, внукам, родным. Но пусть хоть что-то останется недосказанным…

XXXX. Особая каста

Искренне жаль, что нынче энергетика как единая отрасль не существует. Вот газовики из Газпрома называют себя энергетиками, и муниципалы из ЖКХ тоже энергетиками стали. Есть ещё энерготрейдеры, коммерсанты, которые тоже порой позиционируют себя энергетиками. Понятие размывается, а жаль. Вместе с ним размываются традиции и стиль жизни, присущий энергетикам.

Не знаю, согласятся ли со мной современные представители энергетических профессий, но для меня энергетика всегда означала особый образ существования, а энергетики были особой кастой людей. Профессия вырабатывает специфические черты характера, главной из которых является высокая ответственность за всё происходящее вокруг. Энергетик не бывает полностью свободен от дел. К руководителям это определение применимо вдвойне, ведь они даже праздники отмечают с оглядкой: “Какой метеопрогноз? Не дай бог что случится”.

Конечно, со временем появятся интеллектуальные сети и умные генерации, но человеческий фактор, считаю, как и прежде будет доминировать. Поэтому в энергетике, как нигде более, ценятся такие категории, как преемственность и династичность.

И ещё… Энергетик — профессия романтическая, напрямую связанная с людьми. Не с линиями, подстанциями, турбинами, а с людьми. Ведь провода не просто так натянуты, они ведут к Человеку. Какими бы мощными ни были заводы и фабрики, потребляющие электроэнергию, прежде всего я думаю, что мы перед каждым Человеком ответственны. Я так привык. И не только я — всё наше поколение энергетиков такие же чудаки. Очень надеюсь, что это отношение удастся передать следующим поколениям. Наверное, потому и дочь моя, и зять, и сват — тоже энергетики. Спросил я как-то внука, когда он ещё в школе учился:

— Димка, куда пойдешь-то?

А он в ответ:

— Обложили со всех сторон! Куда деваться? Пойду в энергетики записываться…

* * *

Но что будет дальше? Главной наградой для меня станет тот факт, что наполненное великим смыслом “дел громадьё”, которое наше и предыдущие поколения успели материализовать в реальные блага цивилизации, не оказалось напрасным. Что энергетика как общественное достояние как прежде будет служить всем людям, нашим с вами потомкам…

Поезд уносит меня всё дальше на Север, мерно стучат колёса, погружая в закоулки памяти. Промелькнули огни Кандалакши, и вот уже Нива, плотина ГЭС, Апатиты, заимандровские дали, подсвеченные маревом заката. Где-то впереди среди сопок и скал плещутся воды каскадов. Чай в фирменном подстаканнике давно остыл, а я всё вглядываюсь: что там, за горизонтом?..

Искренне ваш, В. Н. Мешков

Воспоминания написаны и подготовлены к печати в сотрудничестве с Сергеем Веселковым.

Что есть определяющее в мемуарах Виталия Николаевича? Огромное уважение к людям. В его повествовании не встретишь таких канцеляризмов, как “персонал”, “мои подчинённые”, “потребитель” или даже “топ-менеджер”. В самой системе отношений, в общественных и производственных процессах он выделяет главное — Человека. Его герои — это не наемные работники, не винтики системы, выполняющие приказы и инструкции. Большинство из них — творческие люди, просто и органично живущие в своей среде. Это — пассионарии от энергетики. Именно на них держалась энергосистема страны. Но время атлантов миновало, пришла “смута”, а за ней — череда реформ.

Отношение В. Н. Мешкова к реформе энергетики естественно для человека эпохи созидателей. Он видит энергосистему как ноосферу, сверхорганизм, в котором производство, распределение и потребление энергии — это физически неделимый процесс, ведь энергию невозможно отложить на чёрный день, она должна потребляться мгновенно. А для этого все органы должны согласованно взаимодействовать. Но в разорванной реформой энергосистеме начались разноскоростные и даже разнонаправленные процессы. Нужны годы кропотливой работы, чтобы все отторгнутые части организма сложить по-новому, привести систему в соответствие. Получится ли вновь вложить в неё душу, воссоздать коллективный разум?

Сейчас всё больше говорят об интеллектуальных сетях. Но возможен ли интеллект без души? Не порвётся ли связь времён? Книга Мешкова — это напоминание поколениям энергетиков о том, что у системы есть свои истоки, своя жизнь. Пусть помнят: кто они, чьих корней будут, какой смысл во всём этом и откуда это всё произошло.

1 “Полярная правда” №58 от 27.04.06.

2 Стернинсон Л. Д. Автоматическое регулирование частоты и мощности по методу ОРГРЭС. М.: Государственное энергетическое издательство, 1959.

3 Законодательство и инвестиции / Протокол годового общего собрания акционеров ОАО “Колэнерго”

4 ru.wikipedia.org Цитата: Григорий Берёзкин имеет весьма неоднозначную репутацию в деловых кругах: так, бывший министр топлива и энергетики РФ Виктор Калюжный фактически обвинил Григория Берёзкина в махинациях, связанных с добычей нефти, которые привели к упразднению компании “КомиТЭК”: “Кто в Коми раньше занимался нефтедобычей? Григорий Берёзкин, который за всю свою жизнь ни к одной скважине близко не подходил, а только махинировал денежными потоками. Его команде было наплевать на техническое производство — насоздавали десятки структур, растащили весь „КомиТЭК“ на клочки!” (“Новая газета” № 67 от 13.09.2004)

© html Игорь Воинов, 2014 г.