Г. Ф. Гебель. Наша Лапландия. 1909 г.

[211]

В отношении промыслов и торговли Лапландию можно разделить на следующие 4 района, резко отличающиеся друг от друга.

В северном, прибрежном, районе главными предметами промысла являются треска с пикшей и сайдой, палтус, зубатка, камбала и проч. Ловля семги и тюленей имеет здесь второстепенное значение; китоловный промысел прекратился совсем за уходом в океан крупных китов, а сельдяной — еще не привился.

По берегам между Святым Носом и мысом Орловским, и далее от горла Белого Моря до Двинской губы, преобладающее значение имеет тюлений промысел.

От Поноя до Кандалакши на первом плане стоит промысел семги, а в самой Кандалакшской губе и сельдей.

Внутри страны промышляют семгу, кумжу и разную озерную рыбу: сигов, щуку, хариуса и других, причем в продажу в продажу на сторону идет преимущественно семга, а остальные породы потребляются на месте.

О господствующих в этих 4 районах климатических и гидрологических условиях мною уже говорено выше; чтобы не повторятся впредь, я буду, описывая главные промыслы, говорить о промыслах: 1) Мурманском, 2) Северо-Терском, 3) Южно-Терском, 4) внутреннем; при этом должен заметить, что я вполне уверен в том, что описание, данное ниже по отношению к Мурману, весьма скоро будет иметь только исторический интерес, наравне с описанием китобойного промысла. Это мое непоколебимое убеждение. [212]

Слишком резко бросается в глаза разница между недавно прошедшим и нынешним положением рыболовства на Мурмане; нельзя не прийти к заключению, что мы находимся на пороге полного переворота промыслового дела на Мурмане.

Я принадлежу к числу находящихся еще в живых старых мурманцев, которые знают Мурман восьмидесятых годов прошлого века, когда там, правда, господствовали полная необузданность, покрут, норвежских ром и безобразие, не поддававшееся никакому описанию, но зато ловились бойко рыба и киты, и когда Норвежские промысловые суда, за недостатком промысловых животных у берегов Норвегии, промышляли вблизи наших, не редко нарушая при том территориальную нашу границу в водах Мурмана и своевольно и безнаказанно охотясь за ластоногими в самом Белом море.

И в течение прежних лет замечались колебания уловов. Бывали года более богатые и более бедные рыбою. Рыба ловилась лучше то у западного, то у восточного берегов Мурмана, но никогда не замечалось в течение последнего столетия полного отсутствия рыбы или китов в продолжение более или менее долгого периода у того или другого из берегов, или в течение целого лета. Теперь уже около 15 лет прошло с тех пор, как крупные киты оставили наш берег. Они не вернулись вовсе, и лишь только мойвеные киты иногда массами появляются зимою на короткое время близ Мурмана.

Около 12 лет прошло с тех пор, как стали замечаться неправильности в привале трески к разным пунктам Мурманского побережья. Сначала она стала избегать близости восточной части Рыбацкого полуострова; пришлось прекратить лов в старейших становищах — Цип-Наволоке, на Зубовских островах и в Корабельном; потом треска перестала приближаться и к западным берегам полуострова; пришлось покинуть Вайда-губу; а теперь, за последние 6 лет, за исключением одного только лета 1901 г., треска начинает как бы избегать летом и восточного побережья, подходя к нему все позже и позже.

Я уверен в том, что мы имеем дело теперь не с временным колебанием результатов рыболовства, но с полным упадком берегового промысла. Перемена к худшему совершалась у меня на глазах, и я, к сожалению, не могу видеть в ней только временного явления, а должен прийти к заключению, что рыбный промысел в том виде, в каком он производился до настоящего времени, отжил свой век и должен подлежат коренному изменению, соответственно перемене, которую заметили в общих явлениях жизни рыб.

Познакомимся же подробнее с каждым из намеченных выше четырех промысловых районов. [213]

1) Мурманский район.

Соответственно естественноисторическим условиям, многие рыбы, обильно встречающиеся у берегов Мурмана, в Белом море или совсем не встречаются, или замечаются там в очень малом количестве; другие рыбы, наоборот, характеризуя воды Белого моря и восточную половину Баренцова моря, совершенно отсутствуют на Мурмане. Так, крупная треска, пикша, сайда, затем палтус, зубатка и другие менее важные породы ловятся почти только у Мурманского побережья; навага же, а в прежнее время и сельдь, (если исключить последние 15 лет) — почти исключительно в Белом море. Некоторые камбалы, семга и (в течение последних 15 лет) сельдь встречаются впрочем и там, и тут; однако, семга и сельдь в Белом море представляют собою главный, кроме наваги, предмет промысла, между тем как на Мурмане семга ловится лишь в весьма ограниченном количестве вне устьев рек, а сельдь — даже почти вовсе не промышляется.

В силу этих причин, рыбный промысел Мурманского побережья по характеру своему резко отличается от промысла беломорского. На Мурмане имеем мы дело с ловлей в открытом океане, в Белом же море — с ловлей в устьях рек и в бухтах; в то время как на Мурмане рыболовством до сего дня преимущественно, а 40 лет тому назад, за исключением колян, исключительно занимаются пришлые на время рыболовы, по берегам Белого моря промышлять рыбу оседлое население. Неправильности в появлении рыбы вблизи берегов весьма чувствительно влияя на материальное благосостояние временных, мурманских рыбаков, гораздо слабее ощущаются на берегах Белого моря, так как мурманский промышленник уже не может использовать шансов, представляющих осенью или зимой, что, однако, всегда может сделать рыболов беломорский. Недостаточный улов сельдей частенько покрывается хорошим уловом наваги, недочет в последнем — добычей семги или наоборот, но неудачный летний лов тресковых пород на Мурмане уже не может быть восполнен богатым осенним или зимним уловом, так как уже в сентябре рыбаки принуждены возвращаться с Мурмана в родные деревни.

Кроме того, чтобы быть успешной, рыбная ловля в Ледовитом океане требует гораздо лучшего, дороже стоящего снаряжения, чем ловля в Белом море, и к тому же она доступна там лишь определенной группе промышленников, из 3-4 человек, составляющей команду мореходного промыслового судна, в то время, как в Белом море может промышлять и одинокий человек, даже женщины и дети. [214]

Лет 12 тому назад промысла в западной и восточной части Мурманского побережья имели к тому же совершенно различный отпечаток. Западный промысел производился весной, восточный — летом; почти вся пойманная на западе рыба отправлялась в Петербург, улов восточной части шел большей частью в гавани Белого моря. В западной части побережья находились главные фактории, ведшие гораздо более сложную и, смотря по обстоятельствам, более рискованную, но и выгодную рыбную торговлю с Петербургом, требовавшую к тому же значительно большего капитала; в восточной части ютились лишь отделения западных факторий и мелкие торговцы и купцы-владельцы небольших судов, которые свой рыбный товар продавали или на осенней Маргаритинской ярмарке в Архангельске, или отправляли его прямо в различные места беломорского побережья для продажи в зимнее время.

Вплоть до последнего десятилетия прошлого века, в течение семи, если не более, столетий, из года в год уже в марте месяце большие толпы рыбаков тянулись с южного и западного берегов Белого моря по направлению к Мурману. Работали они почти исключительно за долевое вознаграждение, т. е. получали за труд третью часть улова. Об организации групп рыбаков и вообще всего промысла в период до XVIII-го столетия у нас точных сведений не имеется. Но, вероятно, до этого времени преобладали мелкие артели, состоящие из команды одной шняки или ладьи, с принадлежащим к ней известным количеством шняк. В течение XIX-го столетия выработалась система покрута, при котором все рыболовные суда, снасти, лодки, сети, уды и т. п. были собственностью того человека, на которого они работали. Последний почти всегда имел торговую станцию — факторию, у Ледовитого океана, а кроме того владел обыкновенно еще в одной или нескольких беломорских деревнях мелочными лавками и товарными складами, откуда и отпускал рыбакам и их семьям все необходимое для жизни.

Рыбаки, обыкновенно находившиеся вполне в руках своего работодателя, ежегодно заключали с ним контракт, так называемый “покрут”. Такой покрут предоставляя в большинстве случаев нанимателю одни лишь права, возлагал на рыбака исключительно только обязанности и тем унижал его положения почти безвольного раба.

Благодаря оживленной торговле спиртными напитками и норвежским ромом в мурманских факториях, рыбак, даже в наиболее успешные годы, насилу мог покрывать свои долги, а при таких условиях, конечно, лишь немногим из них удавалось стать на ноги и [215] за собственный риск и страх заняться самостоятельным промыслом или торговлей.

Улучшение сообщения при помощи субсидируемого правительством пароходства, хотя и предоставило рыбакам возможность дешевле и быстрее прежнего совершать обратное путешествие по окончании рыболовного сезона, однако, не внесло в положение дел на Мурмане существенных изменений. Изменяться же это положение стало лишь с того времени, когда последовало запрещение торговли спиртом, на берегах Белого моря начали возникать новые отрасли промышленности и весенний рыбный промысел на Мурмане сделался ненадежным. Покрут исчез или утратил свой печальный облик, число самостоятельно работающих артелей с тех пор быстро растет, но, к сожалению, рыбаки должны были вскоре убедиться, что весной совершать путешествие к Мурманскому побережью уже не стоит. Рыболовный сезон сократился с 6 на 3 месяца, а за последние года продолжался даже всего 2 месяца, так как рыба стала появляться в районе промысла лишь в начале июля. В настоящую минуту торговля и промысел сосредоточиваются почти исключительно на восточном побережье, куда теперь всей массой стекаются беломорские рыбаки, за исключением лишь очень немногих, идущих в Титовку и Порт Владимир. Здесь, на восточном побережье, находятся теперь главные фактории, частью перебравшиеся сюда с запада, частью же основанные вновь; здесь также нагружаются рыбой как отправляемые в Петербург большие корабли, так и мелкие суда, идущие в гавани Белого моря.

Рыбный промысел сильно упал, почему скупщики для Петербурга, число которых все увеличивается, поставлены в необходимость, дабы в возможно короткий срок нагрузить свои корабли, платить за рыбу с каждым годом все большие и большие цены. Торопясь отправкой своего товара в столицу, скупщики, конечно, рассчитывают повыше набить там цены на рыбу, когда зимний запас ее истощится.

В Архангельск и остальные беломорские гавани отправляется теперь лишь незначительная часть ловимой на Мурмане рыбы. Все возрастающий здесь, так же, как и в Петербурге, спрос на соленую рыбу, покрывается преимущественно ввозным из Норвегии товаром, не подлежащим в Белом море пошлине; из беломорских же гаваней такой норвежский рыбный товар, предварительно, как здесь говорят, “перекрещенный”, частенько под названием русской рыбы, целыми кораблями идет беспошлинно в Петербург.

Впрочем, под упомянутым “перекрещиванием” вовсе не следует подразумевать чего-либо незаконного. Мурманскую рыбу почти [216] невозможно отличить от норвежской, почему и необходима величайшая осмотрительность в принятии мер, могущих крайне стеснить и затормозить развитие всей рыбной торговли. В виду таких соображений, вся вывозимая из Архангельска рыба раз навсегда считается русской и в Петербурге пошлине не подлежит, между тем как рыба, привозимая в Петербург непосредственно с Мурманского побережья, лишь в том случае свободна от пошлины, когда происхождение ее письменно засвидетельствовано местной администрацией. При отсутствии же подобного свидетельства товар считается норвежским и подлежит таможенному обложению, хотя бы из корабельных документов и вытекало, что грузился он именно на Мурмане.

Увеличение стоимости провоза, вследствие двойной перевозки рыбы из Норвегии в Архангельск и лишь оттуда в Петербург, совершаемой к тому же исключительно на русских судах, преимущественно из портов Балтийского моря, с одной стороны, обеспечивает этим судам хороший заработок, с другой — не наносит ущерба петербургским предпринимателям, вывозящим рыбу непосредственно с Мурманского побережья, так как вздорожание провоза “перекрещенной” рыбы не позволяет продавать ее дешевле охраняемого пошлиной мурманского товара. Иногда упомянутая разница в провозной плате может даже превысить таможенный сбор с товара, идущего непосредственно из норвежских гаваней¹.

Одни только финские и норвежские колонисты до сих пор промышляют еще весной на западном Мурмане. сбывая небогатую добычу в двух только существующих здесь торговых пунктах: Титовке (в Моткинском заливе) и Порт-Владимире (Еретики), на взморье западнее Кольского залива, да в новом городе Александровске. Летом колонисты эти принимают уже заметное участие в промысле восточного побережья. Все, кроме названных, становища западного Мурмана покинуты; в одном даже все строение исчезли с лица земли (Зубовские острова). От Корабельной остались лишь кое-какие развалины; в Цип-Наволоке, бывшем лет 14 тому назад главным становищем, и Вайда-губе, последнем становище, окончательно покинутом лишь три года назад, хотя и виднеются еще строения, однако, своими заколоченными дверями и окнами производят до крайности грустное впечатление, особенно же на того, кто был свидетелем лихорадочной деятельности, кипевшей здесь в периоды ловли еще в 80-х годах, когда Цип-Наволок стоял на высоте своего значения. [217]

Я в запрошлом году посетил этот пункт, бродил здесь среди мрачно возвышающихся на мысе пустых амбаров, домов и хижин, заходил на пристани, на кладбище, где, осыпаемые нередко пеной прибоя, находятся могилы многочисленных рыбаков, отчасти павших здесь жертвой болезни, отчасти погибших в море и прибитых сюда его волнами. Пустынное это кладбище, где под тонким песчаным слоем и каменной плитой спят люди вечным сном могилы и которых лишь отмечает изредка торчащий из песка кол или поломанный крест, производит крайне удручающее впечатление. И это впечатление увеличивается еще от мысли, что сюда не придет уже больше ни друг, ни сын, ни брат умершего, для того чтобы, если не украсить могилы, то хоть, по крайней мере, вновь обозначить ее место крестом или иным знаком. Лишь волны прибоя поют свою неумолкаемую, дикую песнь почившим здесь вечным сном труженикам моря.

С незапамятных времен, а в большинстве случаев и до настоящего времени, беломорские рыбаки пользуются в Ледовитом океане в качестве промыслового судна — шнякой, а в качестве рыболовной снасти — ярусом и кое-какими сетями для ловли сайды и наживки.

Шняка — большая лодка вместимостью 200-300 пудов, весьма примитивной конструкции, без палубы и кают. Двигается она при помощи весел или прямого паруса, поднимаемого вдоль легко вынимающейся мачты.

Шняка имеет следующие преимущества: 1) она может выдержать значительные толчки о камни; 2) по окончании ловли ее вытаскивают на берег, где она без всякого прикрытия лежит до следующего года, весной же снова спускают на воду; 3) борт шняки на столько низок, что ярус свободно может быть закинут и собран с лодки; 4) она дешева: большая шняка с полным вооружением обходится не больше 100 рублей, маленькая (тройник) всего даже 75 руб.

На парусах шняка хорошо идет по ветру; хуже она двигается при боковом ветре, причем надо остерегаться внезапных шквалов, которые легко могут опрокинуть узкую лодку, если сильный порыв ветра внезапно наляжет на поставленный совершенно боком парус; лавировать же против ветра шняка почти совсем не может. В последнем обстоятельстве кроется один из самых главных недостатков шняки. При слабом противном ветре и не очень сильном волнение шняка на веслах еще может возвратиться в гавань; сильным же ветром ее зачастую далеко относит от станови[218]ща куда, как сказано, она может попасть лишь при боковом ветре. Кроме указанного, огромным недостатком шняки является отсутствие в ней каюты, почему рыбак принужден иметь на берегу стан, приковывающий его к данному месту и значительно затрудняющий переходы в периоды ловли от одного пункта в другой.

Но лучшими, а в некоторых отношениях даже худшими, чем шняка, качествами отличается старо-норвежская ёла (нордландбот). Преимущество ее перед шнякой заключается, собственно говоря, только в том, что она, как более широкое судно, остойчивее при боковом ветре, да снабжена каюткой; за то к толчкам о камни ёла гораздо более чувствительна. При том ёка, как высокопробное судно, весьма неудобно для выметания и подъема ярусов. Оснасткой она отличается от шняки только по форме мачты и паруса, причем мачту удалить в любой момент нельзя, в чем заключаются скорее недостаток, нежели преимущество судна.

В Норвегии за последние 20 лет ёла почти совершенно исчезла из употребления; лишь изредка встретишь ее еще у бедного мурманского колониста, который из-за дешевизны обзавелся таким старым судном.

Более зажиточные из колонистов выезжают в море на усовершенствованной ёле, так называемом фемборинге, поднимающем грузу до 500 пудов. Фемборинг — это двухмачтовая (редко одномачтовая) мореходная лодка, похожая по форме корпуса на ёлу более значительных размеров, по оснастке же — банкбот. Это судно несет 4 или 5 косых парусов, при помощи которых фемборинг превосходно лавирует против ветра. При производстве ярусного промысла, фемборинг везет всегда с собою лодку на буксире, обыкновенно утрингер (маленькая ела, оснасткой, как большая, но без каюты, поднимающая около 100 пудов груза), в виде подъездной лодки для выкидывания и подъема ярусов. Впрочем, промышляют вблизи берега и прямо с утрингера.

Кроме указанных типов промысловых судов, у колонистов в настоящее время можно уже встретить и палубные — шойту или листербот; норвежцы уже продают теперь свои фемборинги и, как только позволят средства, обзаводятся палубными судами, дающим возможность далеко уходить в открытое море. Этими данными я довольствуюсь, отсылая интересующихся вопросом к печатающейся работе Л. Л. Брейтфуса “О промысловых судах на Мурмане”, к которой приложены чертежи судов разного типа, с расценкой их.

Рыболовной снастью, которой пользуются пока почти исключительно [219] беломорские рыбаки для ловли тресковых рыб, за исключением сайды, является “ярус”.

Ярус — это линь или бечева, к которой прикреплены на некотором расстоянии друг от друга на коротких поводках железные крючки, которые наживляются для ловли рыб приманкой, в виде маленьких рыб (мойвы, песчанки, молодой селедки) или, за неимением их, червями, креветками и моллюсками.

Каждый ярус составляется из известного количества “тюков”, т. е. кусков веревки толщиною в карандаш, длиною 180 сажень (6-ти футовых). Полный ярус состоит из 40 тюков, по им редко кто из промышленников владеет. Выезжая в море, рыбаки начинают, смотря по тому, близко или далеко от берега держится рыба, выкидывать наживленный ярус, прикрепив к его началу крупный камень, к которому привязан линь, идущий до поверхности воды, где к нему прикрепляется поплавок (кубас). Двигаясь на веслах вперед, выбрасывают рыбаки мало по малу весь “ярус”. Посредине его и в конце опускается еще по одному камню с линем и кубасами. Простояв 6 часов у последнего кубаса, начинают выбирать ярус с пойманной рыбой, которую, когда она показывается на поверхности воды, подхватывают крючком и бросают в лодку. Если шняка возвращается в гавань под парусами, то уже во время ходя распластывают рыбу, очищая ее от внутренностей, отрубая голову. Кишки выбрасывают за борт, печенку, из которой в последствии вытапливается жир, кладут в отдельную посуду, а голову в особенное отделение шняки, вырезав из нее предварительно язык, который солится отдельно.

По возвращении в гавань, шняка становится прямо у борта грузящегося судна, сдавая рыбу по весу, или подъезжает к пристани (брюге) для сдачи рыб фактористу-скупщику. На корабле рыбы солятся прямо в трюме, в факториях — в бочках вместимостью до 25 пуд. для отправки пароходом в Архангельск или С.-Петербург.

Финские и норвежские колонисты предпочитают, как это принято в Норвегии, закидывать более короткие ярусы с сравнительно большим количеством крючков. Значительная часть колонистов, т. е. те из финляндцев и норвежцев, которые уже достигли известного благосостояния, выезжают в открытое море преимущественно на фемборингах и закидывают ярус при помощи взятой с собою на буксире лодки. Пока, впрочем, рыбы много, эти колонисты предпочитают пользоваться ручными удочками, промышляя на “поддёв”, при каковом лове не требуется наживки, которая не всегда имеется под рукою (достаточно надеть на крючок белый лоскуток или кусочек брюшка трески). Этот последний способ ловли, вообще, надежнее, хотя и [220] затруднительнее; при том он в значительно меньшей мере, чем ловли ярусом, зависит от всевозможных случайностей.

Ярусом на дне морском ловятся треска, пикша, зубатка, палтус, камбала и еще некоторые случайно попадающиеся виды рыб, как то: морской окунь, скат, морской черт, акула. На ручную удочку (крючок) идет преимущественно лишь треска и пикша, другая рыба — очень редко; в мелководных бухтах попадается иногда и камбала.

Ловля сайды производится с 4-х лодок при помощи четырехугольной сети, называемой “нотом”. Все лодки, из которых каждая держит один конец нота, сообща подводят сет под стоящую на известных отмелях рыбу, после чего подымают сеть вместе с добычей. Промышлять акулу можно с успехом лишь с палубного судна, преимущественно вдали от берега, в открытом море. Употребляемая для ловли этой хищной рыбы снасть состоит из прочно выкованного крюка, соединенного цепью с тонким тросом и наживляемого куском тюленьего сала. Одна лишь печень акулы идет в дело. Мойву и песчанку (для наживки) ловят небольшими мелкоячейными волокушками, которыми захватывается рыба, замеченная в мелких местах у берегов бухт и устьев рек. При этом в сеть часто попадается значительное количество молодых сельдей и камбала. Семга ловится в очень незначительном количестве вне района устьев рек в кильноты, о чем будет сказано ниже.

Неполнота статистических данных и их нерациональная обработка в отчетах Архангельского статистического комитета лишают меня возможности составить полную таблицу, характеризующую современное положение мурманского рыболовства за последние 25 лет.

Вот некоторые цифры, заимствованные из данных статистического комитета и некоторых других источников.

Кроме рыбной ловли, по берегам Мурмана занимаются и тюленьим промыслом. О нем можно сказать очень немногое. Стаи тюленей, в прежнее время наносившие ущерб лишь рыболовству восточного побережья Лапландии, за последние 15 лет появляются весьма рано весною иди даже зимою у западного берега (в самые последние годы и у восточного). Поэтому тюлений промысел развился теперь и на Мурмане. Как прежде осенью в Белом море, так и здесь, он производится при помощи сетей, поставленных перпендикулярно к берегу, только без загнутых под острыми углами по направлению к нему рукавов. Зверь, идущий вдоль берега, наткнувшись на препятствие, теряется и запутывается в сеть, весьма слабо натянутую. Он даже не пытается прорваться, как это всегда делает беломорский тюлень, к которому надо спешить из караулки на лодке, для того, чтобы убить его ударом по голове.

В тюленьи сети иногда запутывается и белуха, посещающая порою Мурманский берег; иногда удается застрелить белуху и с берега пулей.

О зимних тюленях или “шпицбергенских”, как их зовут колонисты Рыбацкого полуострова, я собрал довольно интересные сведения, во время посещения летом 1904 г. Цип-Наволока. Нет сомнения в том, что они не беломорские, а океанского происхождения.

Зимние тюлени впервые были замечены лет 15 тому назад. В начале девяностых годов прошлого столетия начался лов их. Первые звери показывались в средине марта, а в конце этого месяца начинался уже лов их, который продолжался до конца мая. В на[222]чале июня они исчезли. Во время лова акул Фредрексен наблюдал в начале мая в расстоянии1½°от северной оконечности Рыбацкого полуострова большие стада тюленей, плывших с севера на юг. Со времен тюлени стали подходить к нашим берегам все раньше и раньше, и лов их стал все лучше и лучше. В течение 5-6 лет тюлени явились уже во второй половине января, так что промысел начинался с конца этого месяца и продолжался до конца апреля. В 1903 году тюлени показались уже в конце ноября, и добычу их начали в начале декабря; промысел продолжался до средины апреля. Он был очень богат, особенно удачно ловились тюлени в некоторых бухтах Рыбацкого полуострова, местами в Лице, у Кильдина, Шельпина и в других местностях. В Кольский залив кожа (как зовут здесь тюленя) поднималась до Сайда-губы, но восточную Цип-Наволокскую бухту, где прежде был один из лучших пунктов лова, тюлени с 1900 г. избегают; посещая исключительно западную бухту, они долее всего ловятся у Вайда-губы. Шпицбергенские тюлени очень жирны и мало поворотливы и тем легко отличаются от беломорских, являющихся у берегов Рыбацкого полуострова не раньше апреля-мая. Беломорский зверь тощь и весьма быстр в движениях. Надо спешить убить попавшего в сеть зверя, иначе он порвет снасть и уйдет, волоча за собой части сетей. Между шпицбергенскими тюленями встречаются много беременных самок, а на берегу были уже найдены молодые, только что родившиеся, тюлени. Прежде подходили к берегу сначала старые самки, потом самцы, наконец, смесь молодых самцов и самок. В последние 2 года появлялись сначала молодые годовалые экземпляры, потом беременные самки, наконец, самцы. Шпицбергенский тюлень дает до 5 пудов сала; беломорский не больше 2-2½ (конечно, убитый весною у Рыбацкого полуострова). В среднем стоимость шпицбергенского тюленя надо считать в 4 руб. 50 коп. – 5 руб., беломорского, в крайнем случае, в 3 руб.

Сколько было убито тюленей в зиму 1903-1904 г.г., трудно сказать, так как много сала было отправлено в лодках в Варде. На Мурмане накуплено было около 10.000 пудов сала. Некоторые колонисты, в том числе Турстенсен в западной Цип-Наволокской губе, поймал до 350 штук. Однажды, как он мне передавал, после того сто сильный шторм мешал ему выехать для осмотра сетей в течение целой недели, он нашел утонувшими в сетях 45 штук тюленей. Свою добычу он продал в Варде и выручил около 1.600 руб. Сети, длиною 100 и более сажен, ставят с какой-нибудь косы, перпендикулярно к берегу. Их нижняя часть тщательно крепится к морскому дну, дабы попавшие в сети тюлени не могли всплыть кверху. [223]

Тюлени так легко путаются в сети, что попавшийся даже только одним ластом в ячеи сетей зверь не в состоянии освободиться; звери задыхаются в сети под водой или умирают от разрыва сердца.

В виду всего вышеизложенного, по неволе навязывается мысль — не стоит ли в соотношении исчезновение рыбы на западном берегу с появлением шпицбергенского тюленя? По сообщению Фредрексен, под Цип-Наволоком лов рыбы прекратился вдруг в 1890 г., когда появилась масса тюленей. Начинавшийся с временным уходом тюленей лов рыбы, при всяком возвращении кожи вновь прекращался. Начиная с 1891 года, рыба весною перестала приближаться к Цип-Наволоку; она показывается здесь теперь только в конце лета. Кроме сетного лова, годами, при господстве восточных ветров, промышляется зверь также с парусных и паровых судов в водах Мурмана, как на это я укажу ниже. Но ежегодно, при каком бы то ни было ветре, крайняя восточная гавань Мурмана, за Иоканскими островами, играет выдающуюся роль в деле звериного промысла с судов по берегам восточной Лапландии и в горле Белого моря. За Иоканскими островами яхты отстаиваются при непогоде, и здесь их команды нередко пополняют свои запасы, охотясь за белыми куропатками, которые в многоснежные годы громадными стадами оживляют морской берег, где обыкновенно встречаются площади, на которых снег, сносимый сильным ветром в море или в овраги, держаться не может. Число промышляющих зверя судов колеблется между 5 и 12, среди них находились и 2 парохода (“Норденшильд” и “Св. Фока”).

Мурманский китовый промысел отошел уже в область истории, но в восьмидесятых годах здесь бойко промышляли больших китов. У мурманского берега находился тогда притон крупных пород, за которыми в то время охотились до 35 пароходов норвежских и русских, между Норд-Капом и Святым Носом, весною больше в западной, летом в восточной половине этого района.

Первый русский китобойный завод устроен был мною в Еретиках (ныне Порт-Владимир) в 1882 г., второй в 1883 г. капитан-лейтенантом, ныне вице-адмиралом, П. П. Андреевым в Арской губе. Всего у нас было в 1885 г. 5 китоловных и один вспомогательный буксирный пароход. У норвежцев, засевших большей частью по берегам Варангерского фиорда, было около 20 заводов с 30 пароходами.

Китов промышляли при помощи специально приспособленных пароходов, особого китобойного типа. Стреляли китов из пушек гарпунами с навинченными на них разрывными гранатами. Благодаря осо[224]бенной конструкции, гарпун, попавший в кита, одновременно соединял его с пароходом при помощи толстого троса; если же почему-либо граната не взрывалась, то раненого зверя добивали со шлюпок пиками наподобие гренландских китов.

Убитого кита буксировали к заводу, где из снятого с него шпека (жира) вываривали ворвань при помощи пара в огромных открытых цилиндрах. В тех же цилиндрах вываривалась и ворвань из языка и кишечного сала, между тем, как из мяса и костей она вываривалась в закрытых котлах на огне ли в герметически закупоренных цилиндрах, при помощи пара. Из остатков мяса и костей приготовляемы были, кроме того: на Арском заводе — гуано, а на Еретикском — и китовый клей; последний готовился из богатой клеевыми веществами жидкости, остающейся в котлах после варки ворвани паром.

Китовый ус промывали в содовой воде, очищали и связывали в пачки.

Ворвань сбывалась преимущественно в Англии, китовый ус, гуано и клей в Гамбурге. Со средины восьмидесятых годов замечалось, одновременно с появлением малоценного сайденного кита, исчезновение крупных пород, ставших наконец столь редкими у наших берегов, что русские заводы закрылись в 1890 г. Вслед за ними прекратили свою деятельность один за другим и норвежские заводы на восток от Нордкапа. Большинство из них и Арский завод перенесены были на западно-норвежский берег, в Исландию, или на Фарерские, Гебридские и Шетландские острова, куда перекочевали крупные киты; другие были снесены или остались заколоченными на берегу, как Еретикский завод.

На причины исчезновения китов укажу ниже. Здесь я дам лишь маленькую выписку из журналов (логбуков) своих пароходов “Вельда”, “Мурманец”, “Эмма” за 1883, 1884 и 1885 г.г., в виде таблицы, с разными сведениями об убитых этими пароходами китах. Подробности ловли китов с иллюстрациями можно найти во “Всемирной Иллюстрации” за 1889 г. и в “Вестнике Рыбопромышленности” за 1888 г., в моих статьях “О китоловстве на Мурмане”. (См. стр. 112-117).

Обрисовав таким образом современное положение морского промысла на Мурмане, коснусь вкратце и торговли, всегда, ведь, идущей рука об руку с промышленностью. Состояние торговли на Мурмане можно изобразить в нескольких словах. Она, поскольку претендует на наименование оптовой, ведется двумя дюжинами факторий. Купцы — владельцы этих факторий — скупают на Мурмане рыбу, грузят ее на собственные или нанятые суда, солят и отправляют большей [225] частью в Петербург. Рыбий жир идет преимущественно за границу. Фактории эти и их отделения рассеяны главным образом по гаваням восточного побережья; важнейшие из них находятся в Малой Оленьей, Териберке, Гаврилове, Трящине, Рынде, Харловке, и расположены у самого берега. У каждой из факторий находится более или менее значительных размеров деревянная пристань, дающая возможность (если не всегда крупным судам, то лодкам) причалить ля выгрузки привезенных ими соли, угля, строительного материала, рыб и проч. и погрузиться продуктами промысла. Каждая фактория обладает лавкой, в которой можно встретить более или менее богатый выбор предметов первой необходимости, начиная с платьев, жизненных припасов, рыболовных снастей и кончая игрушками, конфектами и золотыми и серебряными принадлежностями женского туалета.

Мелочная торговля ведется в городах, колониях и становищах колонистами, мещанами и некоторыми купцами в лавках, в которых, как и в факториях, встречается, смотря по местности, более или менее богатый выбор всевозможных товаров. При случае хозяева этих лавок занимаются и закупкой рыбы, равно других продуктов края, которые они заготовляют впрок и посылают в Архангельск на пароходах. Кроме того, торгуют на Мурмане хозяева мелких беломорских судов, которые привозят из портов Белого моря дрова, бересту, доски, бревна, иногда и муку, крупу и сбывают их на Мурмане местным колонистам.

Примечание

[216]
1 Я имею при этом в виду только треску с ее спутниками, а не селедку.

<<< к содержанию | далее >>>

© OCR И. Ульянов, 2012 г.

© HTML И. Воинов, 2012 г.