Г. Ф. Гебель. Наша Лапландия. 1909 г.

[37]

Глава V. — Растительность.

Около 2/3 площади Лапландии покрыто лесом, преимущественно хвойных пород, остальная часть, насколько она не занята водными бассейнами, покрыта мхами и лишаями всех возможных пород (несколько сотен, по исследованиям финляндской экспедиции). Здесь встречаются все растительные пояса, от нижнего пояса (Regio sylvatica inferior) вплоть до ледников Regio glacialis¹.

Сосна, ель, береза образуют в Лапландии сплошные насаждения, не менее значительные, чем леса кемского и других приморских уездов архангельской губернии. Только рост этих деревьев, как и всех деревенских пород вообще, здесь медленнее: стволы их, на север от водораздела между океаном и Белым морем, короче и сучливее, нежели на юг от него, даже в местах, где почвенные условия выгоднее. Развитие травянистой растительности в Лапландии — замечательно пышное, благодаря постоянному 4-х месячному дневному свету летом.

Казалось бы, что физиономия лапландских лесов не должна вообще особенно отличаться от физиономии лесов соседних северных стран, т. е. северных частей кемского уезда и Финляндии, с которыми Лапландия имеет много общего в орографическом и гидрографическом отношениях, кроме присутствия местами в Лапландии на самых вершинах гор вечного снега, да арктической флоры, в верхних поясах гор и на узкой прибрежной полосе в северо-восточной части страны.

А между тем, тут имеются существенные отличия, которые замечает не только опытный глаз ботаника, но и глаз всякого человека, который привык со вниманием относиться к окружающей его среде, — особенности в отношении растительности, преимущественно, северных частей Лапландии, для которых сразу не находишь удовлетворительного объяснения. [38]

Путешествуя по Лапландии изнутри страны к берегу Ледовитого океана или поднимаясь на ее высоты, невольно замечаешь, что древесные породы не исчезают в том порядке, в котором они исчезают в других горных или северных странах, а что они следуют друг за другом, как будто безо всякой правильности.

Большие площади носят притом, на первый взгляд, уже вполне характер альпийских поясов (Regiones alpinae), иначе называемых арктическими, которые в действительности в равнинах выражены только на узкой прибрежной полосе между мысами Орловым и Городецким, в крайней северо-восточной части Кольского полуострова; между тем именно на основании отсутствия арктической флоры в равнинах, Лапландия считается, несмотря на расположение ее на севере от полярного круга, принадлежащей в ботаническом отношении вполне к умеренной зоне.

Присматриваясь внимательнее к растительности, к травяной флоре, замечаешь, что те же цветки или близкие им формы, которые мы привыкли видеть в лесах, хотя бы около Петербурга, покрывают в Лапландии площади, на которых не замечаешь и признака леса на десятки верст в окружности. Особенности физиономии лапландского ландшафта давали даже повод некоторым поверхностным наблюдателям ввести в науку страшную путаницу, приняв здесь по первому беглому взгляду один пояс растительности за другой и приучив к ним соответственных млекопитающих и птиц.

При поездке по плоскому Рыбачьему полуострову или на высокое плато на севере от границ сплошных лесов, неопытному глазу кажется, что местность находиться то в верхнем, то в нижнем альпийском, то в верхнем субальпийском поясах.

Берега Кольского, Урского, Арского, Западно-Лицского и Печенгского заливов, по первому взгляду, носят характер субальпийского пояса, и только местность на юге от южной оконечности заливов принимает мало по малу характер лесного пояса.

Ненормальность принадлежности вышеназванных местностей к альпийскому или верхне-субальпийскому поясу бросается в глаза, если узнаешь, что на Рыбачьем полуострове годовая температура выше нуля, и если ближе присмотришься к травянистой растительности, которая носит на этом полуострове и у названных заливов характер чисто лесной флоры. Но хвойный лес на этом полуострове уже наверно очень давно истреблен, и теперь натыкаешься местами лишь на остатки бывших березовых лесов, а в болотах — на остатки корней хвойных пород. Лет 20 тому назад замечательно пышные рощи высокоствольной березы (Betula odarata) покрывали перешеек между Рыбачьим [39] полуостровом и материком. Ныне на нем уцелели только несколько меленьких куртин и единичные деревья. С поселением поблизости финляндских и норвежских колонистов, быстро истреблялась береза, как это делалось издавна промышленниками и колонистами в северных и западных частях полуострова, сотнями лет уже посещаемого ежегодно не только рыбаками берегов Белого моря, но и мореплавателями немецкими, голландскими, датско-норвежскими и английскими которые имели здесь по временам, вероятно, даже постоянную оседлость. Хвойный лес, истребленный, конечно, раньше березового, возобновиться больше не мог, но береза держится до сих пор еще в северных и западных частях полуострова, правда, только в виде совершенно низких, полуползучих кустарников, напоминающих карликовую березу (Betula nana). В рост идти ей нельзя, ибо колонисты через каждые 3-4 года срезывают все молодые побеги берез и ивовых пород, употребляя их в корм скоту.

На материке хвойный лес теперь еще доходит до океана, но только единичными деревьями; свежая сочная елка росла еще 6 лет тому назад на крайнем северном мысе острова Шалима у порта Владимира, а сосна встречается еще маленькими рощами и единичными, разбросанными деревцами по всей окрестности Александровска. У Средней же губы, на восточном берегу Кольского залива, толстый, но довольно короткоствольный сосновый лес на высотах доходит до самого залива, в то время, как покатости и предгорья покрыты пышным, густым, высокоствольным березовым лесом. В восточной половине полуострова нынешняя граница высокоствольного леса медленно спускается в направлении к SO, оставляя под 69^1/4° с. ш. Кольский залив, и достигая под 66^2/3°, т. е. под полярным кругом, Белого моря.

Граница высокоствольной березы (Regio subalpina inferior) идет притом совместно с границей хвойных лесов (Regio sylvatica) до 69° с. ш. и 34° в. долготы от Гринвича. От этого пункта, Regio subalpine inferior образует до 67½° с. ш. и 38° в. д. то широкую (под 35½° долготы шириною приблизительно в 100 верст), то узкую полосу перед Regio sylvatica, посылая во всех долинах рек отроги до самого окена. От вышеназванного пункта пояс Regio subalpina inferior севернее пояса Regio sylvatica исчезает совершенно. Граница последнего пояса спускается, резко отделившись от безлесного северного плато, к Белому морю; только в долинах рек встречаешь и ту высокоствольную березу, которая и здесь везде достигает моря², с примесью местами ели. [40]

Граница распространения хвойных и лиственных лесов в Лапландии обозначена на карте Петрелиуса только для восточной Лапландии. Отметим, что ель, в виде ползучих кустов, достигает моря у мыса Орлова в тех местах, где наблюдается средняя годовая температура ниже –1½°Ñ.

Что касается березового леса, то — как это видно по карте — совпадая границею у погоста Куроптьевского с границею хвойного леса, он не образует уже дальше на север сплошных зарослей, а встречается островными насаждениями в долинах всех впадающих в Белое море речек и северных притоков Поноя, да, кроме того, в долинах рек, впадающих в океан между Кольскою губою и Теребиркой, между реками Вороньей и Рындой, Рындой и Харловкой, Харловкой и Иоканкой.

Плато между реками носит характер то верхнего пояса березы (кустарная береза, Betula nana), то нижнего альпийского пояса ползучих верб, то даже верхнего пояса (Campanula nudorum), т. е. высокой тундры. Но понятно, что это плато нельзя причислить ни к верхнему поясу березы, ни к альпийскому, за исключением узкой береговой полосы между Городецким и Орловым, на том основании, что оно не покрыто сплошь высокоствольною березою, чему препятствуют почвенные, а не климатические условия. Если бы вздумалось нам причислить голое плато к Regio subalpina superior или к Regio alpina, то мы были бы принуждены причислять любое заросшее Betula nana болото северных губерний к области карликовой березы, и каждое чисто моховое болото севера, да высокие степи юга, к Campanula nudorum, т. е. к верхней области альпийского пояса.

Обращаясь к флоре горных хребтов и вершин, мы замечаем, что, по исследованием д-ра Кильмана, граница хвойных лесов в горах, например, Ловозерской тундры поднимается в местности с самым холодным климатом (см. таблицу Ловозерск) до высот, показанных в прилагаемой (стр. 44-45) таблице, к которой прибавлен и Туадаш с показанием границы высокоствольной березы, по моим наблюдениям.

Из этой таблицы явствует, что в горах поднимаются выше других то ель, то береза, то сосна, в виде высокоствольных деревьев, причем в общем — чаще всего сосна, которая должна занимать второе место, занимает третье, а ель — часто первое, вместо третьего, ей подобающего. Далее мы видим следующее:

1) Даже на северном склоне гор, в местностях, настолько же открытых для всех ветров, как плато, которое, будучи расположено ближе к морю, наверно пользуется более теплым, по сравне[41]нию с высотами, климатом, господствует ель, поднимающаяся в виде шестифутовых деревьев до 650´ , в то время, как береза поднимается до высоты 800´ . На Ниуч-Урте же поднимаются: высокоствольная береза до 1400´ , ель — до 1680´ . Сосна поднимается, в общем, не выше 700´ , местами же она встречается на 900´ и даже на 1424 над уровнем моря.

2) Между областями березы и хвойных пород не существует резко выраженной границы. Это явление особенно бросается в глаза, если находишься на таких высотах, откуда глазом можно далеко проследить границу высокоствольных пород.

Далее замечается, по наблюдениям д-ра Кильмана, что в самых восточных частях Лапландии, начиная с того места, где уже не встречается больше пояса березы перед поясами хвойных пород, последние достигают крайнего предела своего распространения на север, в виде высокоствольных деревьев, в крупных рощах и обширных лесах. Местами это рощи и леса, особенно сосновые, отличаются такой свежестью и густотой насаждения, что напоминают леса южной Финляндии, как например, леса на Иим-иоке, притоке Иоканки, где, при 90-летнем возрасте, сосновое насаждение по густоте и по правильности форм стволов напоминает 20-25 летний хороший сосновый молодняк южной Финляндии. Иим-иокские сосны показывают вполне удовлетворительный годовой прирост при высоте стволов до 3½ сажень и при 13-15 сантиметрах толщины на высоте груди. Над вершинами это сравнительно молодого леса поднимаются вершины старого 300-летнего, со стволами толщиною 30-40 сантиметров, на высоте груди, при вершине деревьев в 5½-6 сажень.

В большинстве случаев ель выдвинута севернее сосны, и нередко ее встречаешь рощами, отделенными от главной массы леса широкими полосами, на которых всякая растительность, за исключением единичных уцелевших полуобгорелых сосен, уничтожена огнем.

Очевидно, что естественной полярной границей хвойного леса не могут служить рощи высокоствольных деревьев вышеописанного вида. Распространение леса в северном направлении положен здесь предел не природой, а причинами, о которых будет речь ниже.

Если наблюдения Кильмана крайне интересны, между прочим, и в отношении наружного вида деревьев, образующих на крайнем востоке Лапландии полярную границу хвойного леса, то заслуживают некоторого внимания и мои наблюдения относительного роста и возобновления сосны в западных и средних частях Лапландии, особенно в тех, которые расположены на север от водораздела и в горах. [42]

Когда я в первый раз пересекал Лапландию по направлению с севера на юг, мне бросились в глаза странности в сосновых насаждениях, особенно после перевала через водораздел между Кол- и Пельм-озерами.

Я заметил, что, где бы я ни был на севере от этого водораздела, там почти нигде нет чисто сосновых молодых насаждений и почти никакого молодого соснового прироста под здоровыми, старыми деревьями, густо покрытыми вполне развитыми шишками. Сосновый молодняк я встречал почти исключительно только в примеси с березой или елью, за водоразделом же и в чистых насаждений.

Поднимаясь на Хибинские горы и на Туадаш, я заметил те неправильности, о которых свидетельствует таблица, составленная по точным данным, собранным Кильманом на вершинах Ловозерской тундры, но, за неимением с собою инструментов, я, конечно, не мог точно определить высоту, на которой я наблюдал последних представителей той или другой древесной породы, в виде еще настоящего дерева, почему и должен был пользоваться таблицей Кильмана.

Далее я замечал сильно развитую в Лапландии способность ели размножаться при помощи нижних ветвей, которые, лежа на земле, дают корневые отростки; при помощи их, ветви вскоре вполне отделяются от основного ствола и, принимая вертикальное положение, начинают жить самостоятельной жизнью. Я наблюдал целые группы, состоящие из 100 и более деревцев, которые, занимая площадь с диаметром не больше 3 и 4 сажен, были отпрысками одно и того же дерева, остатки коего еще ясно видны были в центре. Нередко оказывались сгнившими уже и первые ближайшие к главному стволу отпрыски, так что вся группа деревцев являлась кольцеобразно расположенной.

Я заметил между Поноем и мысом Орлова ползучую ель, которая, густо покрывала почву и образуя на ней что-то в роде дерна (Matten), вытесняла березу и всякую другую растительность. В площадях, покрытых неистребимым еловым ковром у Поноя, Орлова, я тогда уже, при первом знакомстве с ними, видел не что иное, как крайние части еловых лесов долины Поноя, принявшие, под влиянием суровых ветров и других неблагоприятных условий, вид ползучих кустов, поднимающихся в долинах местами и в вертикальное положение. Но все мои наблюдения носили характер случайный, я нигде не мог остановиться на продолжительное время, не мог приступить к правильным наблюдениям и исследованиям. Вполне сознавая, что картина, которую представлял моим глазам лапландский ландшафт, не есть картина первобытного состояния страны, но какой-то неестественный [43] хаос, я не мог себе дать отчета о причинах, вызвавших подобное явление.

Я очень рад был поэтому, когда осенью 1896 г., вернувшись в Петербург, имел случай познакомиться с классическими работами д-ра Кильмана в области лапландской флоры. Мои познания восточной половины Лапландии, мало мне до тех пор знакомой, значительно расширились, и я вполне понял, почему ель в Лапландии, если ей не ставит преград огонь, должна мало по малу вытеснить на открытых местностях всякую другую лесную породу, принимая форму ползучего куста; но я не нашел ответа на вопросы касательно той странной роли, которую играет в Лапландии сосна.

Начиная с 1899 года, всесторонние, систематические наблюдения над сосною все более и более начали интересовать меня.

Во время своих орнитологических экскурсий в окрестностях Александровска весною как 1900, так и 1901 года, наткнулся я на единичные сухие сосенки, не показывающие никаких признаков коры, или сучьев; лишь иногда у самого основания ствола был виден круг еще зеленых, покрытых свежими иглами, сучьев. Иной раз встречался такой круг на кочках, среди болот, даже и без сухого прута посредине, часто наполовину уже заглохший под густым покровом Emretrum nigrum, брусники и черники. Так как голые прутья показывали под лупой следы зубов животных, которые, по их форме, нельзя было приписать зайцам, то подозрение мое пало на северного оленя, как единственного представителя в Лапландии группы животных, отчасти питающихся корой деревьев. Но доказательств этого предположения я не имел.

Летом 1901 г. я посетил местность около устьев Средней реки, где встречается на высотах весьма крупный, хотя короткоствольный, но зато весьма толстый, сосновый лес, возраста более 600 лет. При длине стволов в 5-6 сажень, деревья имеют толщину на высоте груди до 12 вершков. Как в лесах между Колой и водоразделом, я и тут не заметил молодняка в чистом насаждении. Молодые сосны поднимались и здесь среди березняка. При исследовании океанских террас, хорошо выраженных здесь до высоты около 175, я поднялся на ровное плато — по всем признакам старый бар реки Средней — в то время, когда местность находилась на 175 ниже уровня моря. Тут я заметил группу редко растущих старых сосен. Поверхность земли была истоптана тысячами копыт, на ней не видно было и следа растительности — ни высших растений, ни мха.

Судя по свежему помету, тут недавно паслось стадо оленей. При[44]ближаясь к группе старых сосен, я издали уже заметил блестящие белые прутья и, подходя ближе, увидел около них остатки зеленых вершин и сучьев молодых сосен. Белые прутья оказались остатками деревцов, только что лишенных коры, вершин и сучьев, вышиною до 1½ аршин. У некоторых сосенок ущелела и вершина, т. е. последний побег, а у самой земли круг зеленых сучьев. В расстоянии не более 200 шагов от меня, поднимались в гору последние отряды громадного стада оленей кильдинского лопаря Узлова, которое только что до последних признаков уничтожило растительность обширных березовых кустов, среди которых поднимались единичные молодые сосны вышиною от 2 до 3 сажень, и вершины маленьких сосен, вышиною в 1½-2 аршина. Перед глазами я имел решение вопроса, давно уже интересовавшего меня. Лютым врагом сосны является, таким образом, домашний олень, который, возвращаясь приблизительно через каждые 20 лет обратно к местам, где он правильно пасется (для развития оленьего моха требуется 20-ти летний период), вытравляет и весь, за это время поднявшийся, сосновый молодняк. Уцелеть от истребления могут только сосновые деревца, выросшие случайно среди березовых, а еще вернее среди еловых кустов.

Так как старые деревья со временем теряют, наконец, свою плодовитость, сохнут и валятся, а молодой прирост истребляется оленями, то естественно, что сосна, у которой нет способности размножаться отпрысками от сучьев, на подобие ели, должна отстать от ели на высотах, поднимаясь на которые олень ежегодно спасается от оводов и слепней. Единичные экземпляры сосны, на которые натыкаешься вдруг порою, оставив уже давно, как предполагаешь, границу соснового леса (смотри выше — юго-восточный и южный склоны Вавн-Беда), суть последние остатки соснового леса, когда-то покрывавшего сплошь склоны гор до границы березы, которая в свою очередь там, где она не занимает наивысшего места, была вытеснена ползучей елью, принявшей при благоприятных условиях вертикальное положение. Мой недавно скончавшийся товарищ по лесному институту, начальник управления земледелия и государственных имуществ архангельской губернии, С. П. Гоппен, вполне подтвердил впоследствии мои наблюдения. И ему случалось во время ревизионных своих поездок знакомиться с оленем, как с врагом и истребителем соснового леса.

Итак, пользуясь наблюдениями доктора Кильмана и моими, я пришел к тому убеждению, что два главных фактора, к которым присоединяется еще и третий — человек, давали до сих пор Лапландии [47] тот странный в ботаническом отношении характер, который замечает всякий любознательный путешественник.

На первый из этих факторов — огонь — указал Кильман в своем труде “Pflanzenbiologische Studien”³, на другой — северного оленя — указал я в первой главе труда “Lappland”⁴.

Я держусь того мнения, что, во-первых, после второго ледникового периода вся Лапландия покрылась, за исключением, конечно, высот и месть, где почва тому препятствовала, хвойным лесом, и что, во-вторых, исчезновение, как сосны на высотах, так и хвойного леса вообще, по направлению к океану, началось только после появления человека и домашнего оленя в Лапландии. Несчастный Винтерконунг, убитый в 1565 году на берегу Териберской губы, пытался, как увидим ниже, спрятаться за стволом толстого дерева.

Я полагаю, что в горах сосна образовалась как везде, так и в Лапландии — верхний, ель — нижний пояса Regio sylvatica и что выше их столь же ясно выражен был поясь березы. Я уверен в том, что хвойные леса доходили между Териберкой и Иоканкой в прежние времена. по крайней мере, в долинах главных рек, до океана. Далеко на север выдвинутая полоса хвойного леса ныне еще существует в долине Вороньей реки. В долинах же других рек мы этого уже не замечаем.

Вдоль этих долин испокон веков направлялись лопари к морю и обратно. Во время этих двух ежегодных походов провожавшие человека огонь и олень мало по малу, по всей вероятности, истребляли ель и сосну, которые уступили свое место берез, устойчивой как против огня, так и против зубов оленя. Поэтому мне кажется, что большая часть восточной половины Лапландии, наравне с западной, когда-то принадлежала к Regio sylvatica и только под влиянием человека, при, лучше сказать, сопровождавших человека оленя и огня, она приняла мало по малу свой субальпийский характер области березы.

Если человек в прежние времена большею частью, за исключением местности у Кольского залива и на Рыбацком полуострове, лишь косвенно гибельно действовал на хвойный лес, то с заселением берегов заливов и океана началось истребление всех 3-х образующих леса древесных пород в большом масштабе. Быстро исчезают они в долинах рек, направляющих свои воды в Кольский залив. [48] Окончательно истребление, во всяком случае, всех хвойных деревьев вблизи океана произойдет скорее, чем в 20 лет, а потому я в этому очерке хочу точно отметить крайнюю северную границу хвойного леса на Кольском полуострове, обозначая пункты, на которых росли еще в 1901 году представители хвойных пород. Вот эти пункты: гавань Еретики (Порт Владимир), северная оконечность острова Шалима — для ели; долина между Екатерининской гаванью и Кислой губой — для молодой сосны, и западная оконечность Палы-губы — для взрослой сосны (оба эти пункта — вблизи Александровска).

Эти деревья не только самые северные представители хвойного леса на Кольском полуострове, но и, вообще, во всей Европейской и Азиатской России. С их гибелью опустится на западном берегу Кольского залива граница сосны на 30 верст на юг и тогда окажутся самыми северными в Лапландии соснами деревья у устьев Средней губы, а самыми северными елями, вероятно, единичные елки на юге от Урского залива. Пункт, на котором я их заметил в этой местности, я не могу точно определить, но он находится, по моему расчету, около 7-10 верст южнее Чан-губы (часть Урской губы).

Оканчивая свои суждения о причинах, которым обязана Лапландия своим оригинальным, в ботаническом смысле, видом, я еще хочу коснуться вскользь некоторых растений, которые представляют особый интерес.

Из всех растений Лапландии главную роль на Кольском полуострове играют помимо сосны, ели и березы: олений мох (Cladonia rangiferina) с близкими формами да несколько низкорослых кустарных видов, плоды которых имеют значение в хозяйстве жителей полуострова. Сюда принадлежит морошка (Rubus chamemorus), черника (Myrtillus nigra), брусника (Vaccinium vitis dea), и, наконец, несколько видов грибов, в особенности подосиновиков (Boletus rufus), подберезовиков (Boletus scaber), сыроежка (Agarius rugosa). Очень часто встречаются вблизи каменистых берегов рек мамура (Rubus arcticus), прекрасные качества которой колянам и колонистам, кажется, неизвестны.

На корм скоту идут местами водоросли, покрывающие густым слоем, до границ прилива, все камни и скалы близ берега моря и его заливов, а также белый мох (Sphagnum).

В заключение я привожу список древесных и кустарных пород, долговечность которых удалось приблизительно определить. (О прочих представителях лапландской флоры, стоящей близко к флоре северной части Финляндии, мы имеем, за исключением специально об[49]работанных некоторых отрядов и семейств, лишь отрывочные и весьма неполные сведения).

Сосна (Pinus sylvestris) достигает возраста далеко выше 700 лет, при толщине ствола на высоте груди 14 вершков и более.

Ель (Picea excelsa) достигает возраста до 800 лет, при толщине ствола на высоте груди до 13 вершков.

Можжевельник (Juniperus communis) достигает возраста более 500 лет, при толщине не более 3´´ .

Береза (Betula odorata) достигает возраста до 250 лет, при толщине ствола на высоте груди более 8 вершков.

Береза-карлик (Betula nana) достигает возраста до 80 лет, при толщине до 1´ .

Белая ольха (Alnus incana) достигает до 3-х и более сажен высоты, при диаметре на высоте груди до 5-6 вершков и возраста до 100 лет.

Осина (Populus tremual) весьма рано получает сердцевинную гниль, потому трудно определить возраст, которого может достигать эта порода. Крайним ее возрастом я считаю 100 лет. Осина достигает толщины на высоте груди до 6 вершков.

Ива, верба (Salix) многих видов: (hastata, glauca, lapponum, lanata, nyrsinetes) — совсем еще здоровые деревца толщиною при 2-3´´ при возрасте до 100 лет; S. rotundifolia — прутики толщиною от 14 до 30 милимм., 32-37-летнего возраста.

Водяница (Empetrum nigrum) — возраста до 80 лет.

Красная смородина (Ribes rubrum) — возраста до 15 лет.

Рябина (Sorbus aucuparia) — деревцо толщиною в 1¼´´ , возраста 112 лет, достигает толщины до 5 вершков.

Нивнянка (Dryas octopetala) — возраста до 100 лет.

Черемуха (Prunus padus) — возраста до 100 лет.

Голубица (Myrtillus uliginosa) — 40-60-летноего возраста. Вполне здоровая древесина.

Медвежница (Arctostaphylos alpina) — возраста до 80 лет.

Межвежница (Arctostaphylos uva ursi) — возраста до 80 лет.

Болотник (Phyllodoce coerulea) — возраста до 35 лет.

Одурь (Lossileira procumbens) — возраста до 65 лет.

Жимолость (Lonicera coerulea) — возраста до 20 лет.

Данные о возрасте и толщине стволов заимствованы частью у Кильмана, частью собраны лично мною. У Кильмана они собраны большею частью близ самой границы древесной растительности, мною же большею частью на берегу Нот-озера, на острове Еретики (Порт Вла[50]димир), в Средней губе против Александровска, на Рыбачьем полуострове и по пути между Колой и Кандалакшей.

Пышно развиты в Лапландии все травы и цветы в долинах рек, по берегам озер, в ущельях гор и на южных склонах холмов. Archangelica достигает местами в одно лето вышины до 10 футов, и больше, а конский щавель даже на берегу моря бывает до 5 футов, при толщине стебля у земли до 3 дюймов.

<<< к содержанию | следующая глава >>>

© OCR И. Ульянов, 2012 г.

© HTML И. Воинов, 2012 г.