Бедствия четырех русских китоловов.

Архангельской губернии, города Мезеня, купец Еремей Окладников предпринял послать к острову Шпицбергену судно для китового и звериного промысла. Он нанял четырнадцать человек охотников и одного лоцмана, снабдил их на несколько месяцев провиантом и разным оружием и в половине июля отправил их в даль[22]ний путь, рассчитывая, что в первых числах августа, то есть к тому времени, когда берега Шпицбергена бывают свободны от льдов, люди его уже будут на месте и начнут ловлю.

В самый день отплытия стояла великолепная погода; разукрашенное судно величаво качалось у пристани. В девять часов утра, по желанию всего наемного экипажа и самого хозяина судна, при стечении жителей Мезеня, отслужен был напутственный молебен и поднять огромный парус. Путешественники простились с провожавшими их родными и знакомыми, и судно, при помощи небольшого попутного ветра, вышло из реки Мезеня в Белое море.

Скоро берега начали мало-помалу теряться в синеющей дали, а часов через пять-шесть материк совершенно исчез из глаз. Синий однообразный горизонт охватил со всех сторон судно; только белые и черные чайки вились еще над ним некоторое время, да с криком проносились вереницы диких гусей, как бы напоминая о покинутых берегах. К концу дня судно с развернутым парусом, как одинокий лебедь неслось уже среди беспредельного царства безмолвия и пустоты, куда не залетает даже самая быстрая птица и о котором житель материка не имеет и понятая.

[23] Наши мореходцы, как и все питомцы архангело-городского побережья, люди привычные к подобным странствованиям по водам, весело плыли, разлегшись на палубе и куря трубки. Но вот начался другой мир: стали попадаться навстречу то стада белуг, предводимых своими матками, из коих некоторые несли на спинах черно-голубых детенышей, то блуждающие льдины со спящими на них тюленями и моржами. Мореходцы пробовали было стрелять в них, но животные обнаруживали некоторую тревогу только после первых двух-трех выстрелов, а следующие затем нисколько их не тревожили, и они преспокойно продолжали лежать, не трогаясь с места.

Восемь дней сряду погода благоприятствовала судну Окладникова: ветер дул попутный; но на девятый день, после непродолжительного затишья, ветер переменился и подул от северо-запада. Крепчая час от часу, он к вечеру превратился в грозную бурю, которая сильно всколыхала океан и подняла на нем страшные валы. Наконец показались западные берега Шпицбергена, у которых, обыкновенно, пристают все китоловы; но судно, несмотря на самые отчаянные усилия охотников, не могло приблизиться к острову; всю ночь оно боролось с опасностями и к утру от[24]несено было к одному из необитаемых небольших островов, окружающих Шпицберген. Тут, в расстоянии трех верст от берега, судно очутилось между льдов, которые, по причине волнения, находились в беспрерывном движении, то спираясь между собой и вставая горами, то с треском обрушиваясь в бездну; гул бури, рев волн и треск льдин дико раздавались у пустынных берегов острова; судно, со всех сторон теснимое и затираемое льдинами, дрожало как лист. Китоловы ежеминутно ожидали, что какая-нибудь громадная глыба льда подымет их на свою скользкую поверхность и, столкнувшись с другою льдиной, стряхнет с себя судно в море, как ореховую скорлупу, или что другая, не менее громадная льдина, надвинувшись на первую, раздавить их. Несмотря на такое отчаянное положение, наши мореходцы предпочитали лучше держаться здесь, у берегов пустынного островка, где еще возможно спасение, нежели отойти в море, где среди глубочайшего мрака, ночи и тумана исчезла бы для них всякая надежда на спасение.

Между тем, управляющий судном лоцман Алексей Хилков, вглядевшись, насколько возможно было в берега островка, объявил товарищам, что это тот самый остров, на котором в недавнее время [25] земляки их, тоже мезеньские зверопромышленники, зимовали в привезенной ими с этою целью так называемой разборной избе. Это известие несколько ободрило экипаж; стали совещаться и единодушно решили отправить из своей среды четырех человек для осмотра острова и для отыскания избы, и если она действительно еще существует, то остаться в ней зимовать или, по крайней мере, переждать жестокую бурю, починить в судне повреждения, оставить его на якоре и перенести все свои вещи на берег. Выбор пал на самого же лоцмана Хилкова, на его родственника Ивана Хилкова и еще на двух: Степана Шарикова и Федора Веригина. Они взяли с собой некоторое количество съестных припасов, ружья, пороховой рог с двенадцатью патронами, столько же пуль, топор, небольшой котел, полпуда муки, нож, трут и огниво с кремнем и, перекрестясь, спустились с судна на первую огромную льдину.

— Смотрите же, братцы, не унывайте, — сказал лоцман оставшимся на судне: — продержитесь тут как-нибудь, пока мы вернемся. Авось, Господь смилуется над нами и мы найдем эту избу.

— А как найдете ее, так и назад, не мешкайте, отцы родные! — умолял заменивший на судне старшего.

[26] — Известно дело не останемся, — не замерзать же там.

— А промешкаете, небось, дня два-три? — заметил другой.

— Может статься — и больше, и неделю цельную проплутаем, — сказал лоцман.

— Вся душа у нас этак изноет от одного сумления, — раздался голос.

Лоцман Хилков что-то ответил, но слов его нельзя уже было расслышать за налетевшим порывом бури.

Так как льдины беспрестанно сталкивались между собой сильно колыхались и разламывались, то путь по ним к берегу был чрезвычайно опасен и труден. Лоцман Хилков и трое его товарищей, подвигаясь вперед шаг за шагом, часто принуждены были перепрыгивать с одной льдины на другую и подавать друг другу руку; наконец добрались они до обрывистого берега, кое-как влезли на него, перевели дух, оборотились к судну и замахали шапками, давая знать товарищам, что они благополучно добрались до земли; но те не могли этого заметить, так как судно, окутанное зеленоватым туманом, едва было видно.

Лоцман и три путника пошли внутрь острова отыскивать избу.

Печальную и дикую пустыню представлял этот негостеприимный остров! На [27] нем, вследствие сурового климата, почти вовсе не было растительности, — ни одного деревца ни одного кустика, вся земля была покрыта сплошным кудреватым мхом; в разных местах виднелись конусообразные холмики с нетающим никогда на их вершинах снегом. Углубясь во внутренность острова верст на семь, путешественники действительно увидали близ одного холма избу. Радость их была невыразима! Изнурения, которое они чувствовали от непосильных и продолжительных трудов, как не было. Они торопливо приблизились к избе и нашли, что она довольно ветхая, с двумя окнами, обращенными на полдень и заколоченными поперек досками; перед входом была пристройка, в роде маленького коридора, дверь в которую запиралась сверху деревянной задвижкой. Когда чрез этот коридор они вошли в избу, на них пахнуло сыростью, точно из могильного склепа; в противоположном углу довольно просторной комнаты стояла печь, сделанная из глины, по образцу русских крестьянских печей, без трубы; близ нее, у другой стены, были полати, а вдоль стены, против печки широкая скамья. При помощи найденных тут щепок наши китоловы развели в печке огонь, несколько отогрелись и, подкрепясь пищею, заночевали.

[28] На утро, чуть свет, они отправились к морю, чтобы известить своих товарищей о счастливом открытии. Буря уже утихла. Но каково были их горе и ужас, когда, подойдя к берегу, они не нашли своего судна! Вместо льда, который накануне сплошь покрывал море, они увидели одну воду, на которой не было ни какого признака, никакого следа отнесенного волнами судна: свирепствовавшая ночью буря разнесла лед и очистила поверхность океана. Бедные китоловы не знали, что и подумать о своем судне: льдами ли оно затерто и погибло, или, сорванное с якоря, занесено куда-нибудь и еще цело, что также нередко случается с судами китоловов. Как бы то ни было и что бы с ними ни случилось, только мореходцы наши никогда уже не видели его больше, и оставшиеся на нем товарищи с тех пор пропали без вести, из чего наверное можно заключить, что судно, действительно, погибло в безднах океана.

Это несчастие поразило наших странников; долго молча, как безумные, блуждали они по пустынным берегам острова, не сводя глаз с того места, где стояло судно; но напрасно. Еще два-три дня ходили они по нескольку раз туда с какой-то надеждой: постигшее их несчастие не подлежало сомнению. Живо и во всем [29] ужасе представлялись им тогда и вечная разлука с родиной, и заточение на этом дико-пустынном острове и, наконец, верная смерть от нестерпимой стужи и голода. Опасения их были тем более основательны, что к этому выдавшемуся из воды лоскуту земли никто из моряков не пристает никогда. Особенно страдал лоцман Хилков, у которого в Мезени остались жена и трое маленьких детей; разлука с ними и безнадежность свидания доводили его до отчаяния.

Но инстинктивное чувство самосохранения мало-помалу побуждало странников к деятельности. Прежде всего озаботились они починкою избы: набрали мху и забили им щели в дверях и у окон, исправили крышу, насколько можно было исправить, не имея под рукой леса, и внутрь избы натаскали мху для постели. Когда они работали на крыше, то не раз видели, как огромные белые медведи, привлеченные небывалым стуком топора, близко подходили к избе, долго смотрели на них и потом уходили с глухим рычаньем.

Скоро злополучным нашим странникам напомнила о себе и другая нужда — холод, потому что август уж был на исходе и начались морозы с метелями; руки и ноги коченели у них, а им не[30]чем развести огонь, чтобы отогреться. В такой крайности, они начали строгать стены внутри избы и откалывать от них небольшие щепы; но этого было слишком недостаточно, да притом таким способом отопления они постепенно разрушили бы свое единственное убежище. Сколько ни бродили они по острову, сколько ни старались найти хоть какое-нибудь топливо, ничего не находили, кроме сырого мху. Во время этих тщетных поисков, в глубине острова пред ними бегало множество оленей и песцов; несколько раз приходилось им защищаться от медведей, которые здесь до того смелы и люты, что сами нападали на наших китоловов, преследовали их до избы и, окружив ее, держали как в осаде. На беду, пороху-то у китоловов было всего только на двенадцать зарядов; поэтому они дорожили им как драгоценностью, без которой немыслимо их существование, особенно теперь, когда небольшой запас провианта уже почти истощился и приходилось кормиться одним мясом диких зверей. При первом нападении медведей они принуждены были выстрелить раз в огромного зверя, более других дерзкого, который преследовал их по пятам; убили его, втащили в избу, содрали с него шкуру, мясо употребили в пищу, а жир — на [831] освещение избы, сделав для этого плошку из медвежьего же черепа. Вскоре после того, бродя по берегу моря, они, к невыразимому своему удовольствию, стали находить какие-то обломки досок, должно быть от погибших судов, и даже целые деревья с корнями, принесенные, конечно, волнами из других стран, щедрее наделенных природой, но неизвестных нашим промышленникам, попадалась также и пенька, пригодная для светильни в плошку. Все это тщательно собирали и обеспечивали себя таким образом от холода и темноты. В досках находили они много гвоздей, а из одного обломка вытащили железный крюк, из которого, с помощью камней, выковали себе что-то вроде молота, из гвоздей же наделали копий и стрел, с которыми довольно удачно охотились на медведей. Для ловли песцов они ставили в разных местах множество ловушек.

Привыкнув к опасностям, они, вооружась копьями, ружьями ходили все вместе даже на медведей, к самым их берлогам, и всякий раз возвращались благополучно, с большою добычей. Часто, во время сильных метелей, китоловы должны были оставаться по целым суткам в избе; тогда они занимались выделкою звериных шкур и нашили потом себе из них разной [32] одежды и обуви, вместо совершенно износившихся, в которых прибыли на остров. Для этого они мочили шкуры в снеговой воде до тех пор, пока легко можно было выдергать из них шерсть; затем голые кожи мяли досуха в руках, поливая их изредка оленьим жиром, вследствие чего они делались мягкими. Tе кожи, которые нужны были для теплой одежды, мочили они только одни сутки и, вынув из воды, мяли с шерстью, так же поливая жиром.

Так нужда научает человека всему.

Физическое существование наших промышленников было обеспечено; но их томила невыразимая грусть при мысли о родине. Увидят ли они ее когда-нибудь? И что их может утешить в этом печальном заключении? Что ожидает их впереди? Солнце заходит здесь в начале ноября, а восходить в конце января, — следовательно, почти три месяца ужасной полярной ночи с морозами, которых не может определить никакой термометр, потому что ртуть в них замерзла бы в две минуты, — с морозами, которые захватывают дыхание, жгут и режут лицо, при которых никакие меxa не могут согреть человека. А этот глубочайший мрак! Ночью хоть на какие-нибудь полчаса его разгонит северное сияние, или проглянет [33] из-за туманов луна, днем же там темнее ночи. Иногда, выходя из избы, наши китоловы должны были употреблять страшные усилия, чтобы выбраться из под снега, который заносил всю избу в течение пяти-шести часов. Случалось, возвращаясь с промысла, они не могли отыскать своего жилища, и только высокий шесть, поставленный на крыше его, указывал им, где они должны разрывать снег.

На другой год, несмотря на беспрерывную деятельность, служащую здесь единственным средством предохранения от скорбута, один из них, именно Веригин, заболел этим недугом; колени его начали пухнуть, тело начало издавать нестерпимое зловоние, от которого нельзя было дышать в избе; белки глаз сделались желтыми; наступило полное изнеможение; он слег и вскоре скончался в страшных мучениях. Эта потеря потрясла его товарищей. Мрачно глядя на безжизненный труп страдальца, лежавшего на столе, каждый из них думал: “что, если и прочие товарищи также помрут, и я останусь один в этом отверженном крае, — что со мной тогда будет?”

Но надобно похоронить тело. Это было в октябре; наступал вечер; вдруг бесцветно-мутное свинцовое небо каким-то чудом прояснилось; на краю горизонта [34] показалась полная луна. Трое товарищей, помолясь Богу о душе усопшего, завернули труп в оленью шкуру, вынесли из избы и зарыли около нее в глубоком сугробе снега, с тем, чтобы, когда настанет коротенькое лето, и хоть сколько-нибудь оттает поверхность земли, вырыть для него постоянную могилу и поставить крест. Ничто не могло сравниться с их тоской, когда, возвратясь с горестных похорон, они вошли в свою избу, походившую теперь более чем когда-либо на темную могилу!..

После этой катастрофы промышленники провели здесь еще три года, а на четвертый, в августе месяце, сбирая раз по берегам топливо, они увидали в нескольких верстах от берега, на запад, корабль. Убедясь, что это точно корабль, а не марево, не спершиеся льдины, которые здесь нередко представляют вид целых флотов и крепостей с башнями, они в неописанной радости поспешили к ближайшим холмам, развели на них огни и на высоком шесте выставили распущенную медвежью шкуру, чтобы дать знать о себе находящимся на корабле людям. Действительно там заметили эти сигналы и корабль через несколько времени приблизился к берегам рокового острова. Как оказалось, он вышел из Архангельска [35] к Шпицбергену, но противными ветрами быль снесен в эту сторону. Наступила минута избавления. Привидение сжалилось, наконец, над страдальцами! Остановясь верстах в двух от острова, неизвестные мореходцы прислали за бедствующими китоловами шлюпку и, после переговоров, взяли их на корабль со всем их имуществом, с условием, что, по прибытии в Архангельску они обязаны будут заплатить хозяину корабля 80 рублей; имущество же их состояло из 50 пудов оленьего жира, 250 песцов и нескольких медвежьих шкур.

В сентябре все трое прибыли в Архангельск совершенно здоровые. Питаясь в продолжени пяти лет одним мясом зверей, они долго не могли привыкнуть к хлебу и каждый раз, когда его ели, чувствовали в желудке жестокую боль.

© OCR Игнатенко Татьяна, 2013 г.

© HTML И. Воинов, 2013 г.