Записки Императорского Русского Географического общества по отделению этнографии, том второй издан под редакцией действ. члена Л. Н. Майкова, 1869 г.

Е.К. Огородников

МУРМАНСКИЙ И ТЕРСКИЙ БЕРЕГА ПО “КНИГЕ БОЛЬШОГО ЧЕРТЕЖА”.
(начало, часть 1)

Книга, глаголемая Большой Чертеж, служившая в свое время объяснением маршрутной карты “для Великого Государя службы посылок”, по выражению, встречаемому в одном из списков»¹ дошла до нас в различных списках – и в том виде, в каком она сохранилась до настоящего времени, носит на себе признаки текста, без сомнения, сложившегося разновременно. Только особого рода изыскания могут освободить этот текст от тех разнообразных недостатков и недоразумений, которые доселе не дозволяют исследователю вполне определить историческое значение этой Книги среди многочисленных историко-географических памятников русской старины.

Важное, само по себе, значение Кн. Б. Ч., как описания маршрутной карты XVI и XVII столетия, не может быть достаточно оценено без сравнения с тем, что историческая география может указать современно Чертежу в пояснение его текста. Только этим путем сравнения можно будет отыскать в Кн. Б. Ч. такие указания, кои равно необходимы, как для исправления текста, так и вообще для восстановления самого Чертежа и – главное – для определения связи, в которой находится текст Чертежа вообще с нашими старинными географическими познаниями.

Материалов для такого сравнения много; особенно же важны для оценки Книги Большого Чертежа различного рода [584] царские грамоты, договоры, завещания, дарственные записи, писцовые книги и многие летописные указания. Но к сожалению, одно из важнейших пособий для этой цели, писцовые книги, доселе еще так мало приведены в известность и разработаны, что далеко не повсеместно могут сопровождать исследователя в его розысканиях. Так например, говоря именно о том крае, описание которого по Книге Большого Чертежа разбирается в предлагаемом очерки, нельзя не указать на образцовый труд покойного Б. А. Неволина относительно Новгородских пятин; но и в этом труде автор, коснувшись глубокого севера, очевидно, при недостатка писцовых книг, уклонился от исследования прибрежья Ледовитого моря и всей Лопской земли (в пределах бывшего Кольского уезда), хотя часть ее и считалась в пределах Вотской и Обонежской пятин. Так, в пределах Вотской пятины, как видно впервые из грамоты вел. князя Василия Иоанновича, в 1530 году, считалась Лопь крещеная и не крещеная, жившая у Студеного моря по берегам рек Шуи и Кеми. П. И. Кеппен полагает, что северные границы этой пятины простирались до берегов Кандалагской губы, где в 1526 году упоминается Дикая Лопь; но он же в своем исследовании о Вотской пятине приводит (из Софийского Временника) относящееся к 1534 году свидетельство Макария, архиепископа новгородского, из коего можно заключить, что северная граница Вотской пятины доходила только “до Каянских Немец рубежа и около Пелейского озера (озеро Пель в Онежском уезде Архангельской губернии) и до Лексы реки (вытекающей из озера Пель) и до Лопи Дикие и до около великого озера Нева”. Следовательно, Лопь дикая, Кандалагская, ближайшая к очерченным границам, была, вероятно, за пределами Вотской пятины². Неволин же полагает, что в область пятин не входили, между прочим, и земли, лежавшие на глубоком севере по берегам Студеного (т. е. Мурманского) моря, и что даже, не смотря на приводимое упоминания о Лопарях по рекам Шуе и Кеми, кои считались в пределах Вотской пятины по известиям 1530 года, – граница [585] Вотcкой пятины может быть отнесена до озера Ковда и до северной оконечности Кандалагской губы только в смысле несобственном, неточном, обширном. Неволин основывает свое мнение о границах Вотской пятины на Вотских писцовых и изгонных книгах³. Но если существует свидетельство, которому нельзя отказать в доказательной силе, то едва ли было бы излишне предварительно сличить все эти указания с писцовыми книгами Кольскими, о которых упоминается в актах 1666 года. Книги эти “Новгородской четверти, письма и дозору Алая Михалкова”, по времени составления их, относились к 1608, 1609 и 1611 годам⁴. Из приготовляемой Н. В. Калачевым к изданию описи писцовых и других подобных книг, хранящихся в Московском архиве Министерства Юстиции, видно, что и Кольские писцовые (дозорные) книги, упомянутые выше, хранятся там же(кн. 208). С ожидаемым изданием, их, как по этому краю, так и вообще по северо-восточной части Европейской России, представится возможность пополнить исследование Книги Большого Чертежа драгоценными указаниями.

Для объяснения Книги Большого Чертежа относительно северного поморья не излишне было бы также иметь в виду древние географические карты, относящиеся к XVI и XVII векам, о которых упоминают адмиралы Рейнеке и Литке, – именно: атласы Ортелия, Флака, Шенка, Бляя, Фишера, Питта, шведскую карту северных государств Аврелия (в истории Понтона 1652 года), карту северной России Витзена, бывшего в России в 1666 году, атлас Шлейзвига, изданный в Амстердаме в 1692 г. и первую морскую карту Ван-Кейлена, изданную на голландском языке в Амстердаме же, в исходе ХVI или в начале XVII века. На этих картах, по словам Рейнеке, изображен весь северный берег России от границ Норвегии до Карского моря и Новой Земли. Карты эти в частных очертаниях грубы и в размерах не верны, но все таки указывают на главные места. В Белом море только Терскии берег и часть так [586] называемого Зимнего берега имеют подобие с нынешними картами. О карте Ван-Кейлена Рейнеке замечает, что по первому взгляду безошибочно можно заключить, что Лопарский, Терский и Зимний берега положены с описей мореплавателей, ходивших к устью Северной Двины, а Самоедский берег и Новая Земля осмотрены искателями северо-восточного прохода в Индию; западная же часть Белого моря, от губы Уны и реки Пялицы, равно как Мезенский залив и Канинский берег означены, вероятно, со слов наших промышленников, встречавшихся с Голландцами на Лопарском берегу и в устьях р. С. Двины⁵. При объяснены Книги Большого Чертежа все эти карты могут послужить преимущественно только для сравнения названия рек, но ранее XVI века не дадут ни каких указаний. Далее можно иметь в виду для этой цели карты, приложенные в трудам Лерберга и Устрялова (у последнего именно карту Герарда, относящуюся к 1640 г.⁶); но они пригодны только для общих соображений и по величине своего масштаба не могут заключать подробностей, для нас нужных. Сверх того, в своем месте мы приводим картографический обзор Лапландии по данным, которые встречаются в путешествиях иностранцев XVI и ХVII веков, каковы Бурро, Гюйен и Избрант-Идес и проч.

Из современных картографических пособий нельзя не предпочесть карту Оперманна, которая, вместе с издаваемыми Центральным Статистическим Комитетом “Списками населенных месть по губерниям”, составляет прочную канву, способную выдержать во многих темных местах самую пытливую работу исследователя. Небезполезны окажутся и карта Шуберта, а также и атлас Пядышева. Наконец, для избранного в нашем очерке крае существенное пособие составляет весьма подробный рукописный атлас Архангельской губернии, составленный в 1809 году и принадлежащий Центральному Статистическому Комитету; не смотря на несовершенство карто[587]графического исполнения, он имеет то преимущество пред прочими современными пособиями, что на нем, как будто бы с предвзятою целью, нанесена большая часть того, что нужно для объяснения соответствующей части Книге Большого Чертежа, часто с полною точностью в названиях различных местностей и с сохранением того порядка в картографическом отношении, о котором нередко можно только догадываться, читая текст Кн. Б. Ч..

Находя вообще, что состояние исторических источников, необходимых для объяснения Кн. Б. Ч., далеко еще не достигло удовлетворительной разработки, нельзя, по мнению моему, говорить об историческом значении Чертежа, как о вопросе почти решенном, и едва ли не правильнее текст Чертежа, дошедший до нас в различных списках, как изданных (с 1773 по 1846 год), так и не изданных, признать такою географическою хроникой, к которой не приискано еще хронологического указателя, и в которой первоначальный слой географических указаний (может быть, очень кратких) закрыт для нас многочисленными поправками и дополнениями и представляет несколько хронологических ступеней, несколько редакций, дополняющих одна другую, или, пожалуй, несколько описаний Чертежа, в разное время имевших значение маршрутных карт. Ежели вопрос о времени составленья первого Чертежа не считать еще окончательно решенным, то и разноречивые в этом отношении мнения писателей (Татищева, Лерберга, Карамзина, Буткова, Беляева и др.), кажется, могут быть окончательно соглашены только тогда, когда под разнообразными и разновременными вставками и изменениями, независимо от правильного чтения текста, открыть будет в Кн.Б.Ч. первоначальный или, по крайней мере, древнейший слой географического очерка Русской земли. Задача эта при неполноте источников и несовершенстве пособий для всей Книги Большого Чертежа, конечно, не может еще считаться своевременною и тем менее возможною для одного человека; но опыт такой работы не невозможен по некоторым отдельным частям.

В нашем исследовании избраны для такого опыта берега [588] Мурманский и Терский, во первых, потому что в Книги Большого Чертежа описание северного русского прибрежья начинается с Мурманского берега, а во вторых, потому что для этого пустынного края нам посчастливилось встретиться с такими источниками и пособиями, коих приложение к делу может дать довольно новые и не лишенные пользы выводы.

Под названием Мурманского берега Ледовитого моря в предлагаемом очерке, сообразно установившемуся понятию, разумеется пространство от нынешней границы русских владений с Норвегией до оконечности этого берега, известной под именем Святого Носа. Но в смысле указаний, какие встречаются в Книге Большого Чертежа, Мурманский берег удлиняется прибавлением того пространства, которое некогда находилось в пределах русских владений и на картах показано к западу от р. Таза до р. Тенуя. Из договора Русских со Шведами в 1326 году можно заключить, что хотя Русские и владели этим отдаленным краем, но точных границ его, по видимому, еще не было определено: “В восстановлении древних границ полагаемся (мы, Новгородцы,) на Бога и на совесть короля Магнуса”, сказано, по указанию Карамзина, в этой грамоте. В архиве Соловецкого монастыря сохранился весьма любопытный документа, относящийся к разъяснению этой границы, именно росписание Немецкого рубежа или древней границы между Швецией и Россией, составленное без означения года: “Роспись твоей Государев вотчине: От Неметцкого рубежа Каинские (т. е. Каянской) украйны живут Неметцкие люди и владеют Государевою землею. Государевой рубеж исстари от Свитцкого (Балтийского) моря по берегу от реки от Лемянги в Кемь, и до Шомерсково камени, до Торной (Торнео) пятьсот верст; а из Государевы вотчины впали в море в Свитцкое семь рек: река Сиговка, река Леменга, река Овлуя, река Ия, река Кемь жемчужное, река Торния, река Кейнта; а исстари по тем рекам сидели Государевы люди, а нынче по тем рекам сидят все Немцы, а владеют Государевою вотчиною по тем рекам семьдесят лет, а нынче по тем же рекам по верховьем завладели Немцы лет с пятнадцать, а поставили по темь рекам по устьем и по верховьем полторы тысячи дворов, да промеж [589] тех рек… живет Лопь некрещеное”. Большая часть здесь названных рек, начиная от р. Торной, идя вниз по северо-восточному берегу Ботническаго залива, показана на картах. Автор “Описания Соловецкого монастыря” полагает, что эта роспись составлена в царствование Алексея Михайловича, и что области эти отторгнуты от России во время междуцарствия. Известно, что упоминаемые в этой росписи семь рек были завоеваны Русскими в 1496 году, и если с этого времени их надобно было считать принадлежащими России, то с 1595 года (как видно из Тявзинского договора⁷), эти земли уже не принадлежали России, хотя точных границ владениям и не определялось. Переговоры во времена Бориса Годунова и в междуцарствие не пополняют этого договора никакими особенными подробностями; стало быть, если для определения времени, когда была составлена Соловецкая опись границ, к 1595 году прибавить упоминаемые в ней 70 лет, то можно думать, что она была написана не ранее 1665 года. О существовании “старого” Мурманского рубежа упоминается и в актах 1566 года, по случаю устройства Печенского монастыря. Вопрос о точном определении границ между Россией и Швецией возник только при Феодоре Иоанновиче, следовательно, уже во время существования Чертежа, составителям которого едва ли могли быть неизвестны переговоры о границах со Швецией. По случаю Тявзинского договора (1596 года) в актах, к этому предмету относящихся, встречаются следующие указания: в “предварительной записи” послов Бауера и Туренина (20 февраля 1595 года), говорится: “Приговорено с обеих сторон, чтобы Царя и Великого князя Русские земли… люди никаким образом помешки не учинили... приказным и всяким людем имати дань с Лопарей, которые Остробоцкие (Остерботнские) Лопари и Каинские (Каянские) Лопари, тоже по Варенгу (Варенгскому заливу), которые за Свейским Королем... и Русским бы людем... не вступатися в (те) Лопские земли и не изволити б Свейских Лопарей, чтоб им дань давати в Варенги иному, опричь Свейских... людей”.

следующая часть >

© OCR Игнатенко Татьяна, 2012

© HTML Игорь Воинов, 2012