В. И. Немирович-Данченко,"Страна Холода", 1877 г. НОВАЯ ЗЕМЛЯ

[351]

I. НОВАЯ ЗЕМЛЯ.

Только у нас интеллигентная масса может относиться так равнодушно к малоизвестным пустыням, испещряющим карту европейско-русского Севера и Сибири. Только мы, разрешая глубокомысленные, не имеющие прямого отношения к нам, вопросы, можем допускать в то же время то, что весьма важные притоки реки Печоры и береговые реки, впадающие в Северный океан в пределах, например, Архангельской губернии, обозначаются точками, да и определенно нанесенные на карту в действительности представляют иное течение. Спросите у кого угодно: что такое Новая Земля, и за немногими исключениями, вы поставите вопрошаемого в глупейшее положение. При этом, разумеется, вспомнится что-то из учебников географии Ободовского, мелькнет в памяти нечто из давно прочитанной и тотчас-же позабытой корреспонденции, — но в сущности ни одного основательного сведения, ни одного верного и осмысленного факта. О полном понимании и представлении этого тысячеверстного континента, залегающего в неоглядную глушь полярного океана, — и толковать нечего. Еще упрекают русских в чрезмерном патриотизме! Помилуйте, да какой патриотизм ограничивается одною фразой, да глупым ломанием будто бы народного, а в сущности питейно-кабацкого языка! На деле же мы и о земле русской имеем самое смутное, самое отдаленное понятие. Знаем, что где-то есть что-то, знаем, что край наш велик и обилен, а что именно заключается в этом величии и обилии — неизвестно. Мне самому в 1864 году случилось видеть, в каком подлейшем положении был один русский академик, которого в маленьком прусском городке стал расспрашивать о России один любознательный немец. Оказалось, что мудрый, имеющий ученую степень росс только знает в своем отечестве, что Петербург, а в Петербурге — Невский, Литейную да Гороховую. Зато немец оказался [352] знатоком нашей истории и этнографии. Другой раз великосветская барыня изумила меня рассказом о том, что наши сибирские казаки назвали одну из главнейших рек Сибири в честь именно греческого бога — Купидоном. Оказалось, впрочем, что она подразумевала реку Амур, и мне пришлось разубедить ее в мифологических познаниях первых колонизаторов в Сибири. Не мешало бы как можно чаще знакомить с русскими окраинами, особенно северными.

Итак — forward!

Вперед, в ту малоизвестную глушь, в ту необитаемую пустыню, каменистые берега которой мало-помалу удабриваются трупами наших промышленников, смело пускающихся на опасный промысел за тысячи верст от дорогих людей, дорогой семьи, от теплого родного угла, на утлой щепке, одиноко теряющейся в подавляющем просторе Северного моря. Вперед! Переиспытаем все ощущения, все встречи, все испытания, ожидающие на берегах Новой Земли отважного морехода. На нашей стороне по крайней мере то преимущество, что, мы совершим это опасное плавание, сидя в покойном кресле, у весело сверкающего камина, а не на гребнях пенистых валов, бегущих с диким ревом по безграничному океану, распустив по ветру свои белые гривы, словно бесчисленные табуны наших неоглядных южно-русских равнин.

Материалами для настоящего очерка послужили сочинения Литке, Пахтусова, Свенске, Розмыслова, Бэра, Цивальки и Моисеева.

Сев в Архангельске на небольшую поморскую шкуну и оставив за собою Новодвинскую крепость, вы при благоприятном ветре быстро выйдете в открытое море. Подвигаясь далее к северу вдоль Зимнего берега, вы минуете остров Сосновец и Крюков-нос с другой стороны и спустя два дня проскользнете через Беломорское горла, между Святым-Носом и мысом Каниным — в Северный Ледовитый океан. Тут только середина эпопеи этого опасного плавания. Через несколько дней вправо от вас останется острове Калгуев, куда иногда судно прибивает течением, при чем, если его разобьет там, то экипаж гибнет, если разумеется ему не удастся наткнуться на промышляющую там партию самоедов. Но мы с вами благополучно миновали все опасности этой новой Одиссеи и спустя месяц или полтора, считая со дня выхода из гавани — пристаем к безлюдному каменистому берегу громадного острова — Новая Земля.

[353] Глушь.... пустыня.... безмолвие....

На тысячи верст раскинулся этот континент, то уходя в глухо шумящие валы океана отвесными стенами мрачного камня, сквозь вертикальные трещины которого неудержимо несутся ревущее потоки, то опускаясь к тихим и безмятежным заливам песчаными и меловыми отложениями. Изредка в их глубине чернеет убогая губа, где иногда останавливаются зимующее здесь промышленники. Чаще вам встретятся несколько крестов группами. Здесь под кое-как наброшенными курганами, в промерзлой земле покоятся погибшие от цынги и скорбута промышленники. Приезжайте сюда осенью в ясную, лунную ночь, и вас поразит угрюмо-величавая картина этого длинного, бесконечно-длинного берега. Крутые серые скалы мощно поднимаются из морской бездны. Чем дальше, тем выше и выше возносятся их дикие и мрачные вершины. Ползучая зелень из расщелин стелется по холодной поверхности гранитных масс. Кое-где жалкие, сухие былинки треплются вдоль черных трещин откоса, серебряные пятна лишайника матовым блеском выделяются при ярком свете месяца на агатовом фоне голого камня. А там далеко, далеко внизу ворчит и злостно вздымается пенистое море, словно под каменною пятою гиганта, в последней агонии своей, неровно дышит и мучительно хрипит грудь побежденного титана.

Тут колыбель полярного моря. Как отчетливо рисуется этот берег перед глазами случайного морехода! Вот круглый, похожий на феодальную башню утес. Такие башни и теперь еще попадаются в бретонских долинах. Он смело выдвинулся вперед в морскую даль — на борьбу с величавою стихией. Вот извилистые гребни разрушенных скал из выветрившегося камня. Словно базальтовые столбы, жмутся они одни к другим, крутыми лестницами, террасами и площадками сходя вниз. Они тянутся далеко, далеко. Издали они похожи на разбитые бомбами стены и дома осажденного города. Как будто уцелевшая между ними колоколенка, взбежав кверху, сияет ва лунном свете острый каменный шпиц. Высоко в голубой лазури теряется его холодная вершина. Когда же октябрьское или ноябрьское серое небо низко нависнет над этою бесприютною стороною, ни одна тучка не проползет мимо, не оставив своих серых влажных клочьев на этом утесе. Когда бешеная буря ревет и мечется, охватывая и дикий берег и дикое море целым хаосом смятенных, бесформенных туч, когда как отклики невидимых легионов с юга на север, с востока на запад несется мощный гром, заставляя дрожать эти гранитные недра, вершина утеса и привлекает и отбрасывает целые снопы, сияющих ослепительным, [354] глубоким светом молний. Бесчисленные метеоры разрываются там, наполняя всю окрестность своим грозовым треском... Потухнут молнии перед новым ударом и кажется, что над острою вершиною каменного шпица скользят во мраке какие-то чудовищные фантомы, словно над ним вздымаются и носятся духи бури, избрав своим престолом этот одинокий конус. Оттуда они как будто шлют свои боевые сигналы и небесным амфибиям — тучам и морю, и невидимым дружинам, беспощадно сталкивающимся в боевую толчею среди неоглядного, тьмою окутанного небесного простора. Но как тих и покоен этот сумрачный берег в ясные дни и ясные ночи. Как ясно сверкают, как быстро тухнут и вновь вспыхивают серебряным светом его каменные площадки и откосы под перебегающим, неровным светом полярного сияния, на белом сегменте которого таинственно рисуются фантастическая очертания далеких скал и гребней. Только ворчливый рокот Северного океана нарушает торжественную тишь этой безлюдной ночи. Там, далеко внизу — там борьба и жизнь, а здесь спокойствие и мир... здесь — смерть!.. Ознакомившись с первыми впечатлениями, производимыми Новою Землею, перейдем к ее географии.

Новая Земля лежит между 70 и 77° с. шир. На западе крайняя точка ее достигает 51 1/2° в. д. от Гринвича. Ее протяжение на восток неизвестно, по крайней мере оно определяется далеко не одинаково; известно только, что северо-восточный край этого острова во всяком случае не заходить далее 79°. Хорошо исследованы мореплавателями западные берега Новой Земли, остальные же на картах означаются точками, начиная от мыса Нассау, далее которого не пойдет ни одно судно.

Новая Земля разделяется на две неравные части: меньшую, южную — до Маточкина шара, и большую, северную — от Маточкина шара. Свенске в своем описании Новой Земли, говорит, что название этого пролива произошло от слова — маточка (маленький компас). Это неправда: Маточкин шар называется маточкиним в отличие от других мелких новоземельских шаров, так как он пересекает всю Матку, то есть матерую землю этого архипелага. Новая Земля составляет как бы дальнейшее продолжение отрасли Уральских гор — хребта Пай-хо. Между нею и северными отраслями последнего лежит только остров Вайгач, гористый и по строению своему делящий эту гипотезу весьма вероятной. Два эти острова один от другого отделяются Карскими воротами — проливом в 12 миль шириною.

[355] Вдоль берегов Новой Земли лежит не мало островов, составляющих ее архипелаг. Более замечательны между ними острова Саханинские, остров Междушарский, острова Храмцова и Голец — все в южной части; затем на севере за Маточкиным шаром остров Митюшев, остров Вильгельма, остров Берха, острова Панкратьевы, остров Крестовый, острова Баренцевы и на крайнем севере его Трех-островье. Восточные острова, за исключением острова Пахтусова и Мехреньгина, еще и не нанесены на карту. Кроме названных, воды новоземельского архипелага усеяны массами мелких островков и голых скал.

Сядем опять на промысловое судно близ Кусова Носа — крайней южной оконечности Новой Земли. С величайшею осторожностью станем подвигаться вдоль берегов острова. По пути нам не раз встретятся акулы, киты, белухи, но не станем обращать внимание на этих гигантов водного мира. Первою гаванью, куда придется войти нам, будет Тархова — крайне небезопасная для стоянки. Медленно плывя вперед, бросая лот каждые четверть часа, мы наконец доберемся до якорного места. Отсюда невдалеке — озеро пресной воды, сжатое холмистою местностью, где зелень все-таки гуще, чем в остальных местах острова. Но вот подул холодный северо-восточный ветер. Нужно пользоваться попутничком. Следующая наша стоянка — становище Кусово, у которого впервые бросятся нам в глаза несколько ветхих деревянных крестов. Под ними мирно спят в этой негостеприимной земле суровые труженики северных морей, сильные, отважные промышленники. Вблизи крестов глухо шумит океан, словно плачутся волны о силах, бесплодно схороненных на этом берегу. А там, где-нибудь далеко, далеко в глуши нашего поморья, тщетно ждет убогая семья своего кормильца. И нищает она и томится, пока не вырастут новые труженики в ее среде, которым быть может также суждено безвременно лечь в холодные могилы — там, в этом унылом, безлюдном краю.

Но дальше, дальше! Ждать некогда. Скоро позамерзают речки, и у берегов скопятся громадные ледяные глыбы. Судно затрет, а пожалуй и расплющит, как щепку. Придется поневоле остаться на зимовку. Вперед! Вот мимо нас мелькнуло устье губы Каменки, где в зиму с 1832 на 33 год жил известный мореход Пахтусов. Вот широкое горло Логиновой губы, которая на двадцать верст врезывается в матерую землю, доходя в некоторых пунктах до пяти верст в ширину. Миновав залив Рейнеке, бросим якорь в губе Саханиха, усеянной островами и глубоко входящей в ее гористые берега. Сюда впадает и речка Саханиха, где водится пропасть гольцов. В пресноводные озера и реки острова заходит не более [356] десяти видов рыб. Академик Бэр объясняет отсутствие постоянно водящихся там рыб неимением в помянутых реках тех питательных веществ, которыми так богаты южные бассейны. Голец или по-архангельски голыш — таже семга, но с едва заметною чешуей, отчего и произошло ее название. Она мелкоросла и не бывает длиннее 13 вершков, при весе в 15 фунтов. Она поднимается сюда из моря, как и все местные рыбы. Без них эти реки и озера поражали бы промышленника полнейшим отсутствием жизни. Гольцы водятся лишь по западному берегу Новой Земли. Ловят их в течение августа, когда прекращаются все остальные промыслы в здешних становищах. Все рыбы из породы семужьих стремятся из моря преимущественно в быстро текущие реки, подымаясь густыми стадами против течения вверх, для икромета. Промышленники в это время перебрасывают через реку канат, с длинными жердям, затянутыми сетью. В этой стене устраивается отверстие, ведущее в заготовленную ранее полость. Рыба толпится у сетей, напирает на них и желая, пройти дальше, одна за другою попадает через дыру в вершу, откуда ее и собирают рыболовы. Г. Данилевский говорит, что в начале 30-х годов улов гольцов был чрезвычайно изобилен. Теперь далеко не то. Из важнейшей статьи местных промыслов он стал незначителен. Только двое рыболовов в речке Пехватовой в 1852 г. — исключительном по урожаю на рыбу, добыли гольцов до 900 пуд и бросили ловлю за недостатком соли для посола. Впрочем и ныне средний улов их доходит до 280 п. на судно. В тех же реках ловят и окуней, а в море иногда попадается треска.

Из губы Саханихи, мы завернем в становище губы Черной по средине которой высится небольшой островок с грудами плавнику. На нем несколько могил и куча крестов, неизменно являющихся по всему пути вдоль новоземельского берега. Отсюда, миновать губу Широчиху с пресноводным озером близ нее, наша шкуна круто свернет к северу в узкий Костин шар, отделяющий остров Междушарский от Матки. Этот глубокий пролив доходить до девяти миль в ширину и нигде не суживается менее 1 3/4 миль. Он в длину тянется на 45 верст. Направо поднимается смутная линия холмистого нопо-земельского берега, налево темнеет едва заметная низменность острова Костина, часто заливаемого водою и потому в высшей степени опасного для малоопытных мореходов: тут село на мель и было разбито не мало судов. Хорошо, если экипажу удавалось выбраться куда-нибудь на сухое место. Здесь нередко суда пропадали бесследно. Ни шкуны, ни промышленников, только бешено ревущее море несло куда-то вдаль жалкие обломки, да жадные акулы терзали [357] в морской глубине обезображенные трупы неосторожных пловцов. К берегам этого острова ныне прибиваете не мало плавнику, который в некоторых местах образует как бы естественные плотины этой низменной окраины. Плавник — наносный лес; преимущественно лиственница, выносимай громадными реками русского севера, особенно же Печорою в открытый океане и прибиваемый к Новой Земле, где он для зимующих там промышленников служит единственным топливом.

Внутри Костина острова немало пресноводных озер. Посмотрите как при северо-восточном ветре они бешено бьются и плещут. Брызги белой пены вздымаются высоко, сверкая топазовым дождем, под желтоватым блеском погрузившиеся в золотистую дымку солнца. Порою одинокая чайка с резким криком низко, низко пронесется над озером, зорко вглядываясь в ее желтоватую глубь, не мелькнете ли где мелкая рыбка ярко блистающей спинкой... Но вот Костин шар становится все ниже и ниже и наконец, на ново-земельском уже берегу, образует Нехватову губу, куда быстро бежит сдавленная двумя гористыми берегами речка Нехватова, образующая несколько озер вдоль своего течения. Здесь лучший на Новой Земле лов гольцов... Высадимся тут на матерую землю и поднимемся вверх по течению этого водного пути. Неподалеку от своего устья река, расширяясь, составляет хорошую стоянку для судов, посещающих Новую Землю. У самого бассейна построено несколько изб, а далее начинаются гористые берега, общий вид которых может увлечь и равнодушного к природе человека. Дале по своему течению Нехватова образует несколько соленых и пресноводных озер, усеянных островами и отдельно стоящими утесами. В окрестностях водится множество ново-земельских оленей, о которых тут кстати будет сказать нисколько слове. Они отличаются значительно от мезенских и лапландских оленей, составляя отдельную разновидность. Питаясь ягелем или белым мхом, ново-земельский олень довольствуется летом скудною зеленью. Более рослый чем олень Шпицбергена, он в тоже время гораздо смирнее и выносливее того. Промышленники без особенных ухищрений и орудий ловят здешних оленей или в сети, загоняя их туда целыми стадами, или же бьют из ружья. Опытов приручения ново-земельского оленя еще никем производимо не было, тем не менее по аналогии можно судить, что для будущих промышленников местный олень будет составлять тоже, чем он стал для самоеда и лопаря.

Полюбовавшись красивыми видами р. Нехватовой, отправимся далее, вдоль берегов острова, к северу. Тут придется миновать несколько губ, между которыми замечательны более других: Рогачева, Белужья [358] со становищем и неизменными могилами. Вот впереди, в однообразной сероватой массе океана, смутно очерчивается, какая-то низменная земля с утесом на крайнем пункте ее. Отсюда начинаются настоящие опасности плавания по этим водам, усеянным в этих местах рифами и каменными банками. Пока еще удастся добраться до Кармакульского залива, глубокого и безопасного, где покойным Брантом было выстроено удобное, просторное и прочное помещение для промышленников, нам придется медленно и осторожно огибать все подводные очертания, смутно рисующиеся неопределенными тенями на поверхности обманчивого океана. В этих местностях немало погибло кораблей и промышленников. Вслед за Кармакульским заливом вновь начинаются опасные берега Гусиной Земли. Тут между прочим придется обогнуть речку Пуховую, бурно текущую между гористыми и кое-где почти отвесными берегами. Суда, попадающие сюда, течение отбрасывает назад. Затем вплоть до Маточкина шара, перерезавшего Новую Землю, не встретится ничего достопримечательного.

Маточкин шар тянется на 100 верст в длину. Ширина его не одинакова. Есть пункты, где гористые берега этого пролива сходятся на 250 саженном расстоянии, в других они отстоят на 10 верст один от другого. Хребты, обступившее шар, главным образом состоят из аспида и плитняка. Они усеяны множеством пресноводных озер, богатых рыбою. По обоим берегам пролива постоянно бродят стада оленей, песцы, белые медведи. Вход в него заставлен сумрачными горами, правильные очертания которых делают их похожими на базальтовые массы Северной Шотландии. Скудная растительность только кое-где разбросала по серому, одноцветному фону сурового пейзажа зеленые пятна мелкой поросли. Горы вдоль берегов Маточкина шара достигают кое-где значительной высоты. В пролив с той и с другой стороны впадает много рек бурливых и быстрых, бегущих по наклонным плоскостям берегов. Хороших якорных стоянок здесь весьма мало, хотя течение пролива извилисто и берега его дорезаны множеством бухт и заливов.

Об окрестностях Маточкина шара мне случилось здесь слышать поэтическую легенду, переданную поморам, не раз побывавшим на Новой Земле.

“Зимовали мы этта у речки Маточки, избенка, признаться, плохенькая была; ну, понасбирали плавнику, поправили кое-как — ничего, жить можно. Бывало, как с промыслов вернешься изморенный, так и дела тебе нет, что крыша вся решетом стала. Поближе к печке норовишь улечься — и тепло. В поле-то, да на шаре [359] вьюга воет. <...> То в окно кинется, то снова дальше бежит, а ты себе спишь и дела тебе до пурги этой нет.

Избенку-то снегом во как занесет. Опосля едва себе проход продолбишь — однако под снегом ничего — теплынь, благодать. Однако этто к нам, к самым дверям ошкуй забрался, ну мы его приняли как следует. Шкура-то у меня досель есть — пуховой ошкуй. Тепло одевался покойничек!

“Только около этих местов баско жутко бывало по субботам да воскресеньям. Как значит стемнеет — сейчас неведомо откуда колокола звонить начинают. Так звон и плывет по воздуху и справа слева. Сначала мелкие колокола, а опосля большие гудят… Долго гудят — слушаешь, слушаешь и холодком тебя так и прохватит — потому страшно. А иногда над самой избенкой по воздуху словно целая рать пройдет — и голоса слышишь, и одежа шуршит — и опять все тихо. Подумаешь ветер — нет, выйдешь — кругом не шелохнется, тишь такая!..

– Что же это за колокола?

– А это, друг, посередь Матки, старики говорят — города есть, не нашим земным городам чета. Церкви в эфтом городу ледяные, дома тоже. А живут там на просторе, в таком захолустье, куда живой душе и не добраться, все охотнички да ловцы, что на Матке перемерли. Однакова с нами был на промыслу малец один, парень смирный. Зашел он этто раз за Митюшев камень, что у Серебрянки стоит, оттуда и воротился, помертвев весь. “Видел я, — говорит, — братцы, великое чудо. Быдто висит посередь Матки гора ледяная, а на этой горе все церкви да церкви, и сколько эфтих церквей, поди, не сосчитать, — одна другой выше, одна другой краше. Колоколенки словно стеклянные, тонкие да прозрачные такие… И только я стою, вдруг со всех эфтих колоколен звон поднялся. Я, говорит, обмер да скорей назад”. Как прослышали мы про то, сейчас и сказали парню: “это тебя наши промышленнички что под крестами лежат, в свой город звали. Беспременно, говорим, помрешь. “Что же! Стал парень задумываться, опал совсем, а через месяц после того и душу Богу отдал. Ну, мы его там на Митюшевым камнем и схоронили. Таково ли хорошее местечко выбрали. Над крестом, слышь, дикий камень навис, а шагов в десяти от могилы море-океан зыблется!.. Вот он каков наш мертвый городок-то!”

Проработав целую неделю на промысле, в субботу сидит промышленник в своей одинокой новозмельской избушке. Делать нечего. Целый сонм воспоминаний так и вьется над ним. Дальнее поморское людное село, родная семья, улыбки жены, громкий смех [360] детей и звон колокола, тягуче разносящийся колокольни сельской церкви... Ну, и чудится труженику, что и тут рядом носятся торжественно гулкие звуки колокола, от которых жутко становится ему я больно!.. И создается таким путем поэтическая легенда о мертвом городе...

На втором острове Матки, начинающемся к северу от Маточкина шара, прежде всего останавливает вниманиее губа Серебрянка. На северной стороне ее возвышается Митюшев камень — громадный конус, вершина которого теряется в облаках. Отсюда в ясную погоду виднеется дальняя окраина Маточкина шара, с ярко блистающими черными озерами, словно золотые пластины кинутыми по обоим берегам пролива. Очертания Новой Земли кажутся отсюда вправленными в бирюзовую кайму океана, а верхушки гранитных утесов утром блистают словно маяки возрождающегося дня. Здесь же один грамотный помор наблюдал северное сияние — в таком блеске, которого не увидит даже и привыкши к сполохам житель архангельского побережья.

На совершенно чистом зимнем небе, безлунною ночью, сначала едва-едва прорывался бледный сегмент полярного сянияи. На дуге его колыхались и сглаживались тускло-светившие языки неровного пламени, которое чем дальше, тем становилось все ярче и ярче. Скоро вся северная сторона неба была охвачена этим трепетавшим и точно вздрагивавшим огнем, правильная арка которого резко вырисовывалась на черных зубчатых очертаниях отдаленнейших береговых скал. Наконец сегмент стал из центра своего выбрасывать целые снопы электрического блеска, ослеплявшего глаза наблюдателей. Они подымались все выше и выше, сталкивались и взаимно отталкивали один другой, как вдруг вся великолепная дуга сполоха разом в одно мгновение разорвалась на две половины. В каждой из них тотчас же образовался еще более ослепительный центр, и скоро два громадные, все удлинявшиеся и удлинявшиеся столба, как две лапы громадного, спокойного чудовища, охватили небо, порывисто приближаясь к его зениту... Из бледно-голубого — пламя их стало желтоватым и наконец перешло в такой кроваво-алый блеск, что и масса Митюшева камня, и снеговая пустыня Новой Земли, легли багровою полосою под светом этих полярных факелов. На красном просторе рубиновым отсветом сверкали кое-где застывшие ледяные глади озер, да черными силуэтами выделялись ряды утесов, обращенных неотражавшею свет стороною к глазам наблюдателя.

Сходившиеся к зениту полосы алого света встретились, взаимно отбросили друг друга и мгновенно погасли, оставив все небо почти черным, только на самом зените его таинственно мерцала внезапно [361] образовавшаяся и словно венчавшая эту мертвую, ледяную глушь корона из снопов голубых, почти звездного цвета. А там погасла и она, и снова заходили по небу десятки, сотни громадных столбов, почти кравшихся по немногим, робко блиставшим звездам. Вот они расположились венцом вокруг темного уже сегмента, вот они стали короче и короче, а сегмент освещался все ярче и ярче, наконец столбы погасли и только первоначальная арка ослепительно сияла и вздрагивала у полюса.

“Свет, говорил мне помор, был до того силен, что я за версту рассмотрел у самого берегового утеса целую семью ошкуев. Можно было видеть берега Маточкина шара, отдаленные скалы возносившиеся из океана и голубые пятна талого снега по откосам горы”.

Из заливов более замечательных на большом острове Новой Земли нужно упомянуть губу Митюшиху, залив Мелкий, где зимовали Циволька и Мойсеев в 1839 году, Крестовый залив с несколькими гористыми и чрезвычайно живописными островами. Сульменев залив словно кольцом охвачен горным кряжем с отдельно стоящими вершинами, правильные конусы которых тонко рисуются на безоблачном небе в ясные дни короткого ново-земельского лета. Тут весьма часто встречаются ошкуи — белые медведи. Невдалеке отсюда берега становятся еще более пустынными и сплошь усеяны остовами земноводных животных, истребленных в разное время полярным медведем, питающимся ими. Ошкуй в свою очередь становится добычею помора-промышленника, который беспощадно охотится на него в тех случаях, когда первые промыслы уже окончены, а новые еще не начаты. Ошкуев потребляют иногда и в глухую зиму, но редко, так как начиная уже с ноября белый медведь показывается весьма редко. Сила его характеризуется между прочим тем, что он отваживается часто вступать в бой с крупнейшими моржами на льдинах полярного океана. За белыми медведями охотятся иногда и самоеды, забирающиеся сюда через обледеневшии проливы с твердой земли. Они употребляют для этого разные орудия, но чаще всего винтовку и рогатину. Свенске рассказывает несколько случаев, судя по которым можно полярного медведя, по обнаруживаемой им трусости, счесть ближайшим родственником нашего Михаила Иваныча. Так, например, один из людей, бывших в команде Пахтусова, увидев, что к пустой в то время избушке зимовья приближается ошкуй, от ужаса заорал благим матом, – медведь, струсив, благородно ретировался, ежесекундно оглядываясь назад. В другой раз двое промышленников встретили в двенадцати шагах от себя медведя. Безоружные, они стали кричать, призывая товарищей, и последствия были те же. В тот же день один [362] из матросов вышел из избы в сени и, отворив наружную дверь, увидел там другого медведя, спокойно лакомившимся ворванным салом из стоявшей подле сеней бочки. Матрос закричал от испуга, а медведь, также испугавшись, бросился бежать опрометью.

Как предмет промыслового торга, ошкуй имеет свое значение. Хорошо просоленное мясо его идет в продажу также как и жир. Лучшие меха полярных медведей обходятся в покупке от 16 р. и выше.

Невдалеке от горы Серебрянки и вообще по всему этому берегу, судя по указаниям поморов, должно находиться серебро, а у Костина шара в Белужьей губе и золото. Разумеется, все эти слухи не имеют за собою ничего прочного и не будут иметь, пока на берег острова не попадет какой либо знающий техник. Отчасти, впрочем, эти указания подтверждаются тем обстоятельством, что Новая Земля составляет лишь продолжение Уральского хребта в океан. Горы ее состоят преимущественно из глинистого шифера, в них также встречаются горный хрусталь, булыжник, скалы гранита и гнейса, серный и медный колчедан и каменный уголь — в громадных залежах. Обрывы гор постоянно бывают завеяны снегом, тогда как вершины их голы.

Продолжение Новой Земли к северу составляет столь же извилистую линию берега, изрезанного заливами. Самый крайний пункт ее мыс Нассавский, за которым уже начинается восточный берег, не посещаемый нашими промышленниками вовсе, так как доступ к нему затруднен громадными массами льду, прибиваемого сюда течением Карского моря. Внутренность Новой Земли неизвестна вовсе. Ловцы редко отдаляются более одной версты вглубь острова от берегов, где, вследствие чувствуемого здесь влияния отдаленного гольфстрима, и теплее, да и самая добыча промысла обильнее. Вот, между прочим, как г. Бэр рисует общий характер пейзажей этого громадного, затерянного в полярном океане континента.

“Одно из действий, производимых отсутствием дерева и рослой травы — это чувство одиночества, чувство, овладевающее душою не только мыслящего наблюдателя, но и самого грубого матроса. Это чувство не имеет в себе ничего стеснительного, напротив, в нем что-то торжественное и оно может быть сравнено только с тем могучим впечатлением, какое производит на нас вид Альпов. Я не мог подавить в себе мысли, невольно мне представлявшейся, будто теперь только что настает утро мироздания и вся жизнь еще впереди... Иногда, правда, видишь движущееся по земле животное, иногда вдали от берега видна большая чайка, носящаяся по воздуху, но этого мало для оживления ландшафта. Недостает при тихой погоде [363] звуков и движения, особенно когда предпринимаешь экскурсию во внутрь страны, по удалении множества гусей, витающих во время линяния перьев по озерам. И без того уже скудные на Новой Земле сухопутные птицы не голосисты, беззвучны также сравнительно еще более скудные насекомые. Даже песец слышен бывает только ночью. Это совершенное отсутствие звуков, особенно господствующее в ясные дни, напоминает собою тишину могилы и вдруг выходящие из-под земли, прямо снующая перед нами и столь же внезапно опять исчезающая, пеструшки являются как будто какими-то призраками. Однакожь, вопреки этим следам животной жизни, ее как будто бы нет, потому что слишком мало заметно движения. В других странах мы привыкли видеть, что листья высоких растений и деревьев своим шелестом обнаруживают присутствие легкого зефира. Низкие же растения глубокого севера недоступны и легчайшему ветерку — их можно почесть как бы нарисованными. Да и почти не видать насекомых, которые искали бы на них удовлетворения своих потребностей. Из многочисленного семейства жуков нашлось одно только неделимое. Иногда, правда, в солнечный день и на согретом месте, например около небольших выдающихся скал, порхает пчела, но она едва жужжит, как и у нас в ненастные дни. Немного чаще встречаются комары и мухи, да и они так редки, так, смирны и вялы, что их должно почти искать, чтобы заметить. Я не припомню, чтобы кто-нибудь из нас жаловался на укушение комаров, и почти невольно стоскуешься по этим назойливым воздушным обитателям Лапландии, чтобы только почувствовать хотя нисколько жизни в природе”.

От последних отрогов Пай-хоя до острова Вайгача, а от него до Новой Земли идут подводные горные кряжи — служащие барьером, останавливающим ледяные массы Карского моря. Затем от северных берегов Новой Земли и до Шпицбергена идут такие же скры[364]тые на дне океана каменистые гряды, почему и по-ныне еще держится смелая гипотеза — что Уральский хребет, начинаясь близь Каспийского моря, заканчивается крайним северным пунктом Шпицбергена.

Некоторые горы Новой Земля доходят до 4,500 фут. высоты. Громадные силуэты их часто чернеют совершенно отдельно на сером фоне туманного неба. Особенно значительно скопление гор близ Маточкина шара. Восточный же берег Новой Земли — за немногими исключениями, представляет пологие, едва заметно склоняющиеся к океану равнины. Из горных пород здесь чаще всего встречается глинистый сланец. Затем кое-где попадается богатый содержанием превосходного горного хрусталя — слюдистый тальк. Проникнутый кварцевыми жилами, изобилующей железным колчеданом тальков сланец в некоторых местах острова образует целые горы. Затем следуют черный известняк, серая известь и серый кварц. Во многих горных породах встречаются массы окаменелостей, свидетельствующих о роскошной флоре и фауне Новой Земли в доисторические времена.

Восточные берега Новой Земли гораздо холоднее западных ее окраин. Промышленники в 1872 году, зимовавшие в губе Серебрянке, говорили, что на оконечностях западных мысов, далеко вдающихся в море, климат одинаков с климатом Поморья, тогда как уже в глубине бухт температура значительно падает и холод становится ощутительнее. Относительно восточного побережья это заметно еще и потому, что когда северо-западная оконечность Новой Земли уже освобождается от льда, юго-восточный конец ее загроможден ледяными массами. Таково влияние гольфстрима — как бы его ни отрицали господа, составляющие понятие о Новой Земле в тишине своих кабинетов. Средняя температура Новой Земли — 8°,91 Ц. Средняя температура для западного берега — 8°,37 Ц., для восточного — 9°45 Ц. Таким образом, в общем — Новая Земля холоднее Шпицбергена, холоднее Якутска (хотя и незначительно). За то по вычеслению Свенске оказывается, что Нижний Колымск (–10°), Устьянск (–15°24) и вся страна между Яной, Индигиркой, Нижней Леной, Каталгой, Оленкой, Пясиной, низовьями Енисея, а равно и область северных притоков Нижней Тунгуски, гораздо холоднее Новой Земли. Однако, не смотря на это, тут живут дикари и русские, а на некоторых пунктах Северной Америки, еще более холодных чем Новая Земля, и англичане (форт Энтерпрейз), тогда как на Новой Земле только изредка зимуют — промысловые партии. Средняя зимняя температура Новой Земли — 19°66 гораздо выше температуры внутренней части Лапландии и Лабрадора. Но если зима здесь должна [365] быть признана не особенно суровой, за то летом средняя температура здесь равняется +2°53 Ц. Высшая температура здесь бывает в августе + 4°96 Ц., низшая в марте –23°72 — первая на западном, а вторая на восточном берегах. Впрочем Пахтусову удавалось наблюдать здесь теплые дни в +11°9 Ц. или +9°5 Р. Самые холодные дни наблюдались в губе Каменке –40° Ц. или–32° Реомюра.

Новая Земля в известные времена года бывает покрыта необычайно густыми туманами, но за то тут же поражают почти сказочною ясностью дни, когда взгляд наблюдателя видит предметы удаленные от него на громадное расстояние; воздух в это время становится бесцветным, кажется, что и вода теряет свою синеватую окраску. По крайней мере морское дно на глубине 80 сажень обнаруживает мореходу и промышленнику все свои тайны. Литке видел светлый кружок лота еще на 12 саж. под водою.

“В половине или исходе апреля, говорить Свенске, снег начинает оседать; к исходу мая на открытых низменностях уже не остается более следов снега и начинает появляться трава. Реки освобождаются от льда в исходе июня, а закрытые заливы в июле. Но многие из них остаются подо льдом во все продолжение лета”.

Каменистые пейзажи Новой Земли, поражающие странника угрюмым величием неподвижных громад, почти вовсе лишены той роскоши разнообразных красот, которыми растительность украшает не менее девственные пустыни юга. Жалкая зелень возвышающихся на один фут деревьев да скудные полости мха одне только и оживляют суровую картину этого мертвого царства. Утесы, покрытые лишайными растениями, словно корою, не увенчиваются на своих вершинах ветвистыми стволами сосен и елей; кое-какие желтоватые полузлаки блекнут на печальных равнинах этого острова. Полярная ива подымается здесь не выше трех вершков от земли и едва заметна в моховой массе, охватившей ее со всех сторон. Лютик, альпийский мак и щавель подымаются из трещин расщелин скал и щебня, где скопляется влага. Впрочем, Бэр говорит, что и Новая Земля не лишена своего Эльдорадо. Есть места, сплошь покрытие цветами полярных растений. Замечательно, что последние более изобилуют здесь цветами, чем листьями. Вообще же всех растений здесь не более семидесяти видов, да и те не распределяются на разновидности. Короткое лето и при умеренной зиме не дает возможности развернуться местной растительности. Корни растений здесь обыкновенно стелются по земле, в массе дерна, и только короткие входят в почву, да и то принимают там горизонтальное направление. Свенске говорит, что леса на Новой Земле более существуют в земле, чем на ее поверхности. Исполинская форма здешних де[366]рев — Sabix lanata, возвышается над землею до редкой в этом краю вышины одной пядени, но толстые его корни, или вернее сказать, подземные стволы, Бэр иногда видел обнаженными от 10 до 12 футов, не находя им конца, и поперечник их бывает нередко более одного дюйма. Однажды он нашел его даже в два дюйма на короткой части его длины.

Промышленники, зимующие на Новой Земле, согреваются преимущественно плавником, прибиваемым сюда океаном и выносимым громадными реками европейско-русского и азиатского Севера. Это стволы лиственницы, в некоторых местах острова образующее как бы естественные плотины, а у Кусова носа даже затрудняющее путь мореходам и рыбо-промышленникам. Еще более их находится на восточном берегу Новой Земли, но путь туда труден и они пропадают бесполезно для человека, затираемые ледяными массами, которые тоже несут сюда неугомонные волны Карского моря.

Фауна Новой Земли богаче ее растительности. Кроме оленя и белого медведя, о которых говорено выше, здесь встречаются волки, лисицы, пещи (песцы), пеструшки, особенно многочисленные на этом архипелаге. Из птиц тут водятся снежная сова, снежная пумачка (вид камнешарки), турухтан и род сарыча. Промышленники Новой Земли говорят, между прочим, что здесь же попадаются порою орлы, но редко.

Берега острова усеяны стадами гусей, перья которых составляют предмет выгодного промысла для новоземельных охотников лебедей, уток, гагарок и гаг, доставляющих драгоценный пух. Гаги, некогда многочисленные, теперь мало-помалу оставляют наш север. Дело в том, что поморы с чисто-варварскою жадностью собирают яйца этой птицы, а когда-то находились даже и официальные лица, покровительствовавшие таким истребителям. Один кемский городничий, большой любитель яичницы из гагачьих яиц и большой мошенник в то же время, обложил всех городских мещанок данью, состоявшею в том или другом количестве этого лакомого продукта. Дело кончилось тем, что нынче на берегах Поморья встретить гагку так же трудно, как и колибри. Морские птицы буквально покрывают берега Новой Земли, преимущественно же на ее юго-западе. Чайки всех родов, кайры, мычагатки и другие встречают громкими приветствиями всякий пристающий к их резиденции корабль. Вместе с рыболовами они принимают участие в дележе их добычи, выбирая себе из выволакиваемой рыбы самые лакомые экземпляры. Назойливость чаек не имеет ничего себе подобного. Не говоря уже об их равнодушии к близости человека, некоторые из них, так называемые бургомистры, вырывают пищу из рук [367] промышленника. Воды Новой Земли богаты раками (гоммарами). Свенске говорит, что их можно черпать решетом по нескольку тысяч зараз; они даже проедают на моржах кожу под передними ластами и в морщинах на шее. Из рыб здесь водятся гольцы, сайки, треска и проч. из рода gadus.

Царь новоземельских вод, исполин Ледовитого океана — морж доставляет нашим промышленникам выгоднейшую добычу — шкуру, сало и драгоценные клыки. Борьба с ним не безопасна, особенно если промышляемый экземпляр является в виде матери с детенышем. Морж-самка доходит до остервенения, защищая свое чадо. Она скорее пожертвует собою, чем последним, и во всяком случае не дешево достается ловцу. Затем следуют тюлени, смотря по возрастам, называемые то беляками, то хохлушками, то плеханками, серками, и, наконец, по достижении совершеннолетия самцы — лысунами, а самки — утельгами. Белухи (из китовых) попадаются тут стадами, доходящими до 800-900, а по показанию промышленников и до 1000 штук. Затеи следуют киты-гиббары и прочие киты, которых здесь у нас из-под носу промышляют норвежцы, как встарь их промышляли норманны. Впрочем об этом позднее.

По словам Бэра, север и особенно Новая Земля всего беднее рыбами и насекомыми. Первых в реках и морях этого острова не наберется и десяти видов, вторых еще меньше.

Какая скудная жизнь! Какая жалкая природа! скажет читатель по окончании этой главы.

Да, бедная жизнь, но не скудная природа!

Иностранцам в новоземельских водах случается ежегодно добывать сотни тысяч рублей. Наши промышленники, зимующие на этом острове, могли бы в его пустынях получать громадную добычу, если бы скупость организующих промысловые артели хозяев не лишала их необходимых к тому орудий.

Наконец пейзажи Новой Земли могли бы поразить наблюдателя своим суровым величием. Это — красота каменных громад, это — гармония угрюмых вершин и утесистых берегов. Это — мир в первые дни творения, когда хаос принял безжизненные зачаточные формы, из которых потом в других местах рассыпалась пышная и яркая природа. Это — сказочное царство одиночества, могущее вдохновить поэта и душу мыслителя настроить на глубокие и безграничные созерцания. Здесь, не слыша за собою шума неугомонной жизни, человек, как древле семитический пастырь, мог бы создать чудные сказания, если бы... если бы в этом величавом краю он мог жить постоянно!.. Тут вечная тишина и покой смерти. Только [368] у берегов немолчный ропот волн напоминает если не о жизни, то о механическом движении неугомонной стихии.

И рвется душа отсюда вон, далеко-далеко в родныя села и деревни, к милым и дорогим людям!..

Время открытия Новой Земли — неизвестно. Вероятно, какой-нибудь скандинавский авантюриста, бороздя полярные моря, наткнулся на эту суровую пустыню и тотчас же бросил ее, убедясь, что здесь грабить некого да и нечего. Промышлять на ней впервые стали русские, норвежцы и самоеды. Селиться здесь оседло пробовали было гонимые за веру раскольники, но всякий раз семейства их вымирали огулом, и за Новой Землей установилась таким образом репутация — кладбища, царства ужаса и смерти. Только недавно здесь пробовали пожить поморские промышленники — и удачно.

Наши поморы в Новой Земле промышляют преимущественно летом. Зимними охотами здесь занимались встарину, в первое время существования беломорской компании и еще ранее ее — соловецкие монахи, поневецкие старообрядцы, архангельские и холмогорские купцы, даже жители Пинеги; но начинал с 1843 года, ни одна ватага промышленников не основывала здесь своих становищ. Впрочем и в настоящее время, хотя изредка, артели из Поморья и Печоры зимуют тут, выходя из своих сел в море в начале лета. Переправляются на Новую Землю по Беломорью и Ледовитому океану в жалких карбасах и лодьях. Лодья — плоскодонное судно, подымающее грузу minimum 1,000 и maximum 12,000 пудов. Оно строится в Золотице, Суме, Сороках и Долгощелье. Его длина разнообразится между 30 и 50, а ширина между 9 и 19 футами. Промысловая артель по численности своей точно определена быть не может. Прошлою зимою туда была отправлена партия в 8, а прежде случалось и в 30 человек. Это по преимуществу наемщики, покруты, на местном жаргоне. Покруты отправляются в Новую Землю на хозяйский счет, причем им из добычи выделяется 1/3, которая все-таки целиком попадает в загребистые лапы кулака-мироеда, так как во время отсутствия промышленников их семьи существуют, разумеется, на счет монополиста. Свободных артелей, артелей в истинном значении этого слова — здесь не бывало, — если исключить новгородских ушкуйников, посещавших в незапамятные времена эту вековечную мертвую глушь.

Отправляясь в Новую Землю, промысловая партия иногда берет [369] с собою для зимовки избу. Большая же часть довольствуется старыми, ветхими, продырявленными, лет за пятьдесят завезенными сюда и здесь оставленными избами. Все эти помещения без полу, с черною недоходящею до потолка печью, вследствие чего воздух всегда переполнен дымом и копотью. Это именно, вместе с недостатком движения, отсутствием света и теплоты, порождает здесь между промысловыми артелями цынгу, от которой они и вымирают. Впрочем партии, устроенные лучше, спасаются от вредных влияний этого полярного климата и возвращаются домой с богатою добычей. Подымался здесь некогда вопрос об устройстве на казенный счет промысловых избушек в лучших становищах острова, но дело заглохло, да кажется, что и самому ходатайству архангельского губернатора по этому предмету не дано было дальнейшего хода. Во время плавания по Ледовитому океану, особенно же в тех случаях, когда партия отправляется позднею осенью, лодьи часто затираются и расплющиваются льдинами. В этих случаях артель часто гибнет бесследно, или же перебирается на плавучие ледяные глыбы, на которых и странствует по несколько недель в океане. Иногда их прибивает ветром к пустынным берегам северо-русской окраины, иногда уносит в неведомые при-полюсные пространства, иногда льдины разбиваются одне о другие, и смелая партия покрутов погибает, оставляя за собою осиротевшие семьи в убогих деревеньках родного Поморья.

Замечательно, что по свидетельству академика Лепехина еще в его время, в конце XVIII столетия, в Архангельске были купцы, отправлявшие свои собственные суда на Новую Землю и на Шпицберген. Теперь их нет вовсе, и последняя экспедиция, снаряженная отсюда, была послана не здешними, а петербургскими купцами.

Г. Данилевсий, в своем “Исследовании о состоянии рыболовства в России,” указал на значительный упадок новоземельских промыслов и подробно объяснил его причины. Правда, теперь и в нашей печати встречаются указания, что новоземельские промыслы подымутся тогда, когда русский торговый и промысловой флот на севере заменит парусные суда — паровыми. Говорить подобные вещи весьма легко. Надо только не упускать из виду, что если судохозяин мог завести мореную посудинку — лодью, стоющую ему дешево, то о пароходе ему и мечтать не приходится. Бедность нашего Поморья, да и всей северо-русской окраины дошла до такой степени, что все советы завести пароходы и бороться на них с иностранцами мне напоминают рецепт, данный одним гуманным доктором жалкому, оборванному и голодному пролетарию.

[370] — Если хотите спастись от чахотки, поезжайте в Италию — в Неаполь. Там самый воздух вылечивает.

Некоторые впрочем говорят, что паровые суда быстро разогнали бы от новоземельских берегов главное богатство этого края– моржей и тюленей.

Новоземельский промышленник-помор деятелен, честен. К несчастию, его, как и всякого нашего рабочего человека, губить водка. Возвратясь с промысла, он пропьет последние гроши, не думая о вечной, охватывающей его железными тисками кабале монополиста, о нищете своей семьи. Он не обокрадет постороннего, но он не задумается отнять у детей последний, припасенный для них, целковый. Все это, разумеется, на руку мироеду. Голодный рабочий скорее продаст себя ему и дешевле, чем сытый. Так и гибнут целые поколения этих смелых и трудолюбивых работников!..

Новая Земля главным образом дает нашему северному промышленнику самый выгодный предмет местного сбыта — моржей, тюленей и белух. Моржей здесь бьют с последних чисел июня по пятое августа и затем после двухнедельного отдыха вновь начинается тот же промысел. Карбаса, на которых производится бой моржей, устроены таким образом: Они чрезвычайно удобны для передвижения между движущимися льдами и опасными ледяными насыпями (стамухами). Такая лодка должна быть и легка, и вместительна, и прочна. Постройкою таких карбасов занимаются крестьяне приморских селений Долгая Щель и Койда; цена их колеблется между 30 и 40 руб.; лес для нее употребляется еловый, дно делается из осинового струга. Для легкости бока ее не бывают толще полувершка и состоят из двух досок, сшитых пеньковою веревкою, которою они прикрепляются также и к осиновому стругу. Сверх того, они прибиваются еще железными гвоздями, а края бортов снаружи окаймляются еще бруском елового дерева. Внутри лодки расположены упруги, или поперечные дугообразные еловые ребра, в роде шакгоутов, определяющая объем лодьи и служащая для окончательного и прочного скрепления бортов и дна. Затем такая лодка проконопачивается пенькою и смолится как внутри, так и снаружи, а для перетаскивания по сплошным льдам, ко дну ее прикрепляются полозья, называющееся кренями, что составляет главное приспособление в местном промысловом деле. Такая лодка подымает сто пудов и служить без порчи около 15 лет и более. Принадлежности ее — семь багров, для боя тюленей на палку и для стаскивания лодки на плотные льдины. Те же багры слушат веслами, когда лодья пробирается между мелкими льдами. Остроконечием багра, с железным четырехвершковым копьевидным крючком, бьют тю[371]леней по голове, разбивая им головные кости. Крюк же стаскивает добычу на сборные — “артельные” льдины. Те же багры приспособлены и к другой цели: когда лодке необходимо пробираться мелкими и не составляющими значительного препятствия льдами, то промышленники, находясь в ней, упираются с обеих сторон в боковые откосы их и заставляют таким образом лодку скользить вперед быстро и свободно. В носу лодки укреплена 12-ти саженная веревка, которая служит для ручного протаскивания лодки, когда плавать вдоль накопившихся ледяных масс невозможно. Шесть ременных лямок по бокам служат для протаскивания ее на больших расстояниях шестью человеками, причем седьмой толкает ее в кормовую часть. Лямки же служат для сталкивания в сборное место добычи, т. е. кож с салом, снятых с тюленьих раушек т. е. — остовов. В корме укреплен стяг, т. е. палка, к которой привязывается проплавливаемая за лодкою по воде добыча — зверь, иногда 50 моржей или тюленей, которые называются здесь юрками, а масса их — юро.

Таким образом, плавая между льдинами, путаясь по громадным ледяным массам, новоземельские труженики, запасшись кроме того гарпунами, винтовками, порохом, спицами (вилы), выискивают залежи моржей. К последним они приближаются против ветра, стараясь, чтобы зверь не почуял человека. Затем моржам “заграждают острогами путь к краям льдины, для чего требуются необыкновенная ловкость и проворство. Заколов тех моржей, которые прежде других хотели спастись в море, промышленники спешат остальных отбить от продушины, обыкновенно делаемой моржами в центре льдины. Не находя убежища, моржи сбираются в кучу, лазят один на другого, с тем, чтобы своей теплотой растопить льдину или своею тяжестью проломить ее. Тут-то промышленники и бьют их дубинками одного за другим. Иногда из такой залежки добывают столько зверя, что на судах своих могут увезти только их головы и клыки, а шкуру и жир покидают на месте, или же часть побитых зверей оставляют на месте, а позже, возвратясь с берега и отыскав торос, сбирают остальную добычу.” (Свенске, Лепехин, Пахтусов).

Это самый легкий лов. На воде морж бьется с остервенением. Его бьют гарпунами, привязанными наметками к колу, который вбивается в ледяную массу. Раненый морж влачит за собою таким образом и льдину и промышленника, пока не обессилит или не издохнет. Иногда морж, пробитый острогой, кидается на бой с охотниками, разбивает их карбас и топит их самих. Часто он прыгает в лодку и плывет в ней, в то время как люди, цеп[372]ляясь за края ее, стараются сбить его носками. В сентябре и конце августа промышленники бьют моржей, в Карском море, странствуя за ними в отдаленнейшую глушь этого пустынного края. Морж дает охотнику драгоценные клыки, сало (иногда — 28 и 30 пудов в одном) и шкуру. Ворвань моржовую охотно покупают у нас иностранцы и еще в прошлом году ее было не мало отпущено за границу. Г. Данилевский говорит, что из шкуры одного моржа промышленник может нарезать ремней на 40 рублей. Клыки этого зверя ценятся нынче в 1 руб. 50 коп. за фунт, пара же их весит иногда 2, 3, а иногда 20 и 50 фунтов. Тюленей ловят в прометы (ставныя сети), причем промышленники нисколько не рискуют собою. Их иногда стреляют и бьют просто дубьем и то преимущественно у южного острова Новой Земли; из них, добываются шкура и сало. Первая идет на сапоги, башмаки, рукавицы и другие поделки. Ею обивают погребцы, сундуки, дорожные возки и т. п. Шкуры взрослых тюленей идут на подошвы и ремни. В Соловецком монастыре шьют из них легкие и мягкие, непромокаемае рубахи. Белух ловят здесь в июне и июле месяцах. Способы лова иногда те же, что и с моржами. Чаще же их добывают ставными сетями. Так, когда белуха, гоняясь за мелкою рыбой целыми стадами голов в 40, входит в приглубые становые бухты, промышленники запирают выход из последних сетью. Затем в самую бухту спускают карбаса и начинается бойня, подобную которой трудно найти где бы то ни было. Иногда одна белуха доставляет жиру на 200 рублей. Также выгодно продается шкура этого зверя. Впрочем нужно заметить, что орудия белужьего промысла весьма не дешевы, и промышленники редко организуют последний за недостатком средств для заведения ставных сетей.

Промышленники-поморы и мезенцы ловят на Новой Земле еще гольцов и омулей. Способы лова той и другой рыбы уже описаны нами выше, точно также как и очерчена охота на четвероногого властелина этих стран — ошкуя. Кроме того, здесь в кулемы, или ловушки, добывают песцов и лисиц и стреляют оленей.

На стремнинах и в ущельях самых мрачных гор Новой Земли, также как и по всем каменистым берегам ее, вьет свои гнезда — гагка, доставляющая нежнейший в мире пух. Эта птица сама выщипывает его из груди для того, чтобы предохранить от холода яйца — в количестве четырех или пяти, слагаемых ею в гнезда. Легкий, согревающий более меха, этот пух ценится здесь от 6 до 10 рублей за фунт. Правда, вполне достаточно на теплое пальто взрослого человека двух фунтов гагачьего пуха, заменяющего мех и вату. Собирают этот пух промышленники с ве[373]личайшими затруднениями. Ползая по откосам скал, проваливаясь в расщелины, вися вдоль отвесных обрывов на веревках над зияющими внизу бездонными пропастями, они ежеминутно здесь рискуют жизнью. Раз согнанная с гнезда, гагка вьет его в другом месте. Спугнутая отсюда, она устраивает и третье гнездо. Сама по себе она чрезвычайно вкусна, еще вкуснее ее яйца, и неразумные промышленники истребляют последние во множестве. Кроме гагки на Новой Земле бьют гусей и гагар. Те и другие доставляют мясо для соленья и пух, выгодно сбываемый в Архангельске.

Из этого краткого очерка читатель убедится, что пустынный и по-видимому мертвый континентальный остров Новая Земля представляет выгодное поприще для труда. Царство смерти оказывается таким для тех, кто лицом к лицу с полярною природой сохраняет свои прежние привычки: ведет бездеятельную жизнь, пьет водку. Последняя партия зимовавших там промышленников вернулась целою потому что она была снабжена всем необходимым доброкачественною пищею, теплою одеждою, противоцинготными средствами и кроме того состояла из трезвых и здоровых людей. Экспедиции Литке и Пахтусова и многие другие доказали, что Новая Земля не для всех является негостеприимным, диким краем. Цынги легко избежать чистоплотным, трудолюбивым и деятельным людям, тем более что на самой Новой Земле на каждом шагу растет лучшее средство против этой ужасной болезни — ложечная трава (Cochlearia officinalis).

Вот что, между прочим, говорит знаток этой пустыни: “справедливость требует заметить, что по благорастворению воздуха на Новой Земле неизвестны разные болезни, свойственные другим краям, — например, горячка. Одержимые ею еще на дороге — выздоравливают по прибытии на Новую Землю только от одной перемены воздуха.”

Не так, значить, страшен чорт, как его рисуют. Впрочем из этого еще не следует, чтобы на Новой Земле, даже близ Железных ворот можно было бы устраивать постоянные колонии. Провести одну зиму или всю жизнь — не одно и тоже. Немудрено отсюда, что попытка селиться здесь всегда оканчивалась так печально!..

Царство ужаса и смерти! Пустыня, заброшенная в негостеприимный простор Северного Ледовитого океана, с громадами своих каменистых гор, с светлыми щитами своих прозрачных озер и серебряными битями быстрых рек — Новая Земля не раз посещалась русскими и иностранными мореплавателями и учеными. Славные имена Виллоби, Баренца, Ноя, Гудсона, Горна, Фламминга, Вуда, Розмыслова, Поспелова, Лудлова, Лазарева, Литке, Пахтусова, Цивольки, [374] Бэра и Моисеева — невольно приходят на память, когда приходится говорить об этом отдаленном континенте. Всего важнее в этом отношении были экспедиции знаменитого Литке, четыре раза посещавшего остров. Затем следуют Баренц, Пахтусов, Бэр и Циволька. Мы очертили бы их путешествия на Новую Землю, но статья наша и без того приняла слишком обширные размеры. Скажем только, что этот пустынный и безлюдный край быль поприщем, где благородная энергия ученого и мореплавателя преодолевала не раз суровое влияние мертвящей природы, где смелый исследователь вызывал тайны, рискуя жизнью, из каменных недр, из глубины промерзшей земли. Сколько смелых погибло тут в долгие зимы, погибло одиноко, вдали от дорогих и милых сердцу людей! Затертые со всех сторон ледяными громадами, умиравшие при свете ворванного ночника в черной избе новоземельского промышленника, — они улыбались смерти, обогащая науку... Во имя ее они безропотно ложились в холодные и ледяные могилы — в то самое время, как неблагодарная родина, забывая лучших детей своих, с большим интересом следила за открытиями и исследованиями англичан в Африки и Америке.

Только северная полярная вьюга воет и плачет над этими одинокими черными крестами. Только сполохи разбрасывают над ними свои золотые венцы... А кругом пустыня, — вечная безмолвная пустыня, — сторожить могилы своих благородных мертвецов!..

Вы потрудились честно на пользу родины!

Пусть пример вашей героической борьбы будет нам светом, ярко озаряющим трудные, но ведущие к счастью и славе пути!..

И сколько таких подвигов бесследно гибнет — никому неведомых, никем не прославляемых! Где летописи этих святых жертв, где скрижали, куда занесены эти великие в своем титаническом смирении имена?.. Где?..

Увы! Когда наше отечество опомнится и захочет воздвигнуть памятники над останками благороднейших детей своих, — вьюга давно сломит кресты их могил и сотрет их убогие насыпи!.. И только неугомонные волны, с тем же вечным унылым плачем, будут биться у тех мест, которые освящены жертвами и борьбою наших паломников!

<<< Вернуться к оглавлению | Следующая глава >>>

© OCR Игнатенко Татьяна, 2011

© HTML И. Воинов, 2011