А.В. Тищенко.

Из книги «А.В. Тищенко. Его работы. Статьи о нем».
Посмертное издание опубликовано в Петрограде в 1916 году.

К ИСТОРИИ КОЛЫ И ПЕЧЕНГИ В XVI ВЕКЕ.

Несколько слов о роли Колы в торговле русского севера в XVI веке¹.

Если взять основное пособие по истории торговли Московского государства, я говорю о книге Костомарова, и справиться там о центрах русского экспорта в XVI веке, то на Балтийском море этот исследователь укажет Ругодив-Нарву с Ивангородом Новгородом и Псковом, да, пожалуй, еще и Ижоры; на севере же доминирующую и исключительную роль играют Холмогоры, после 1584 г. сменяемый Новым городом у монастыря Михаила Архангела, позже, попросту, — Архангельском. Двинские устья не играют в это время значения торговых центров, — это скорей фактории и склады “ангилейских”, “брабанских” и “галанских” купцов. То же приблизительно освещение можно найти, как в общих курсах по русской истории, так и в специальных работах на эту тему².

Один из любопытнейших памятников русской экономической истории этой эпохи — торговые книги, несмотря на все свое значение и на частое пользование ими не дождавшиеся своего исследователя³, дают несколько раз указания, правда довольно темные и не особенно понятные сразу, на торговлю еще в одном[1] пункте Севера — на Мурманском, берегу⁴. Сразу же это известие вызывает, некоторое недоумение: на Мурмане, кажется, нет крупных. поселений, в XVI веке и население то там новое, так что, с точки зрения современного москвича, “то место убогое”⁵. Как ни убоги, однако, были в XVI веке Лопские и Мурманские места, о них дошел до нас целый ряд документов того времени, большая часть которых приходится на долю дипломатической переписки с Данией, владевшей в то время Норвегией, и с Англией, связанной с нами исключительно торговыми интересами. Наконец, есть и один мало известный, но интересный и обстоятельный путешественник Симон фан-Салинген, не раз ездивший в Лапландию и оставивший свои записки о ней. Записки изданы в русском, переводе Филиппова и изложены Кордтом (Сб. Р. И. Общ. т. 116), но многое ценное выпущено им⁶. В рассказе Салингена о занятии русскими Карелии и Лапландии есть намек на один древний источник — местную летопись, до нас не дошедшую. Автором ее, по его словам, был “Федор Жиденев (Zidenova) в Кандалакше, который считался русским философом, так как он написал историю Карелии и Лапландии, а также осмелился свести на письмо карельский язык, на котором не писал ни один человек”. И об этом интересном “философе” осталось сведение лишь из записи С. фан-Салингена.

Первые документальные известия об этом крае идут лишь со второй половины XVI века, когда началось освоение русскими территории Мурманского берега. Во главе русских поселений стоит недавно основанный Печенгский монастырь со своим энергичным строителем преподобным Трифоном. Монастырь построен в отличных условиях на самой Норвежской границе. Страна изобилует целым рядом быстрых речек с массой семги. Берег, являющийся естественным продолжением норвежского, изрезан фиордами, изоби[2]лующими треской, палтусом и другой морской рыбой. Осев в этих местах, монахи попытались укрепить права своего владения на них, что и было достигнуто по жалованной грамоте 1556 г. данной монастырю Иваном Грозным⁷. Грамота отдает монастырю все побережье Студеного моря [приблизительно] от Варенгской губы до Кольской. Эта территория представляет интерес и в возникающих, через 2 года пограничных спорах с Норвегией. Московское правительство, повидимому, считает Печенгу своим пограничными, пунктом и между Навденской и Варенгской губами склонно видеть Мурманский рубеж. В указанной жалованной есть прямая ссылка, что “межа той Мотоцкой губе от Поган-наволока морским, берегом до немецкого рубежа, до реки до Нявдемы”⁸. Наше мнение подтверждается одной лопарской челобитной, писанной в 1559 году⁹. Лопарь доносит государю о том, что мурманцы на государевой земле выстроили городок Варгав и заняли государеву реку Теную, куда не пускают ходить русских людей на рыбные ловли и искать жемчуг. Челобитная в качестве ноты переслана датскому королю. Датская справка¹⁰ прямо на ноту не отвечает, но удостоверяет, что русский город Кола основан на русской же территории. Продолжения этих переговоров не видим что объяснимо лишь тем, что интересы обеих сторон заявлением лопарской челобитной не были нарушены, и переписка носила лишь формальный характер. Я упомянул о справке Витфельда (чиновника, ответившего на ноту), лишь для того, чтобы отметить, как через несколько лет вырастают датская претензии на Мурманский берег.

Об освоении русскими земель северо-восточной части Кольского полуострова, сколько я знаю, печатных документов не имеется, — лишь Ключевский упоминает мимоходом¹¹, что Соловецкий монастырь владел 40 обжами заселенных земель и 1,5 луками¹² в Коль[3]ской волости (1584 г.); более ранних известий нет. Такими скудными чертами рисуются нам данные о землевладении на Мурманском берегу. Несколько более полной представляется картина торговых отношений в той же области, дошедшая до нас приблизительно с начала 60-х годов. Решающую роль в этой последней сыграли не англичане мануфактуристы, ездившие на Русь с целью выменять свои сукна, кружева и “узорочья” на ценные русские меха, а морские промышленники — норвежцы и датчане. С. фан-Салинген, сам участник и даже инициатор этой торговли, сообщает о ней чрезвычайно интересные данные. По его рассказу оказывается, что монахи Печенгского монастыря в конце 50-х годов сами приезжали в недалекий¹³ Варгав (Warthusen, Вардё) “и продавали рыбу, рыбий жир и вообще зверопромышленные продукты (Wildwaren), которые они добывали зимою и летом”. Торговля ведется, что видно из того же источника, с городами Бергеном и Дронтгеймом, пользующимися особыми привилегиями датского короля на торговлю по северным побережьям. В противовес им в 1564 г. в Антверпене, по образцу английской Muscovia Company, была основана торговая фирма Johan von Reyde, Cornel de Meyer Simonsen, de Herre и Co, получившая привилегии и утверждение Бургундского двора и “рыцарей ордена, бывших тогда при герцогине Пармской губернаторами в 17 провинциях”. В том же году компания посылает, корабль Latinische Barc под командой Ф. Винтерконига в Печенгскую губу с целью закупить у монахов весь их улов за год. Сношения с монастырем компания продолжает до 66 г., а после этого монастырь заключает торговый договор на монопольную торговлю продуктами морских и лесных промыслов с одним из Амстердамских торговых домов, с которым и продолжает торговлю, по-видимому, до самого своего разгрома шведами в 1590 (7098) г.¹⁴ Попытка за вязать сношения Антверпена с северными областями московского государства не ограничилась сношениями с Печенгой, но Ф. Винтеркониг в ту же поездку двинулся к губе св. Николая на Двину,[4] с целью проникнуть оттуда в Москву, куда у него была грамота за рукою и печатью испанского короля. Где-то к западу от Кольской губы¹⁵ он был убит и ограблен русскими торговцами. Тою же осенью компания отправляет 2-ой корабль, который пристает на этот раз к самой Коле. По описанию Салингена, в ней было не более 3-х домов. Корабль к Коле — Malmuss’y приставал¹⁶, видимо, в первый раз, так как при виде его население Колы, включая и власти в лице некоего старшины Мокроуса, “убежали в лес и никто из них не появлялся много дней”. Открытием нового рынка тотчас же, хотя и ненадолго, воспользовались англичане, выхлопотав в 1568 г.¹⁷ право торговли в Коле. В следующем году нашу гавань посещают уже и голландцы, заезжают по дороге в Соловки итальянцы. С этого года и на целых 12 лет имя Колы из памятников исчезает¹⁸, но, несомненно, в этот период жизнь ее деятельно развивается, население растет, — и в первом же упоминании о Коле 1582 г. встречаем в ней уже собственного воеводу. Итак, на Мурманском берегу в XVI веке, существуют лишь две торговые пристани, из которых Печенга продает свои товары (лесных и морских промыслов) одной амстердамской компании, в Колу же начинают съезжаться “разных земель люди” — и, очевидно, не с исключительной целью торговли продуктами морских промыслов. Если теперь попытаться определить, к которой из пристаней относятся показания Торговой книги о мурманской торговле, то все преимущества приходятся на долю именно Колы. Торговая книга сама дает косвенное подтверждение этому. В § 216 речь идет о способах соления и продажи одного из наиболее ходовых северных товаров — семги. Книга знает, что это товар кольский; мы же знаем, в свою очередь, что Печенгский монастырь ловил рыбу в реках Нявдеме, Пазе (Тазе), Печенге, Мотовке, Лице, Уре; Кола же ему не принадлежала.

Следующая страница в истории интересующей нас Колы рисует “войну” ее, которая ведется сначала с Каинскими (немцами[5] из Каяны) немцами в Кемской волости¹⁹, а затем “война”, начавшаяся в 1581 г.²⁰ и требовавшая большого напряжения всех поморских военных сил, идет с датским королем Фредериком II. Последняя так и не вызвала вооруженных столкновений между противниками, дело ограничилось лишь тем, что датчане “розбойным обычаем меж нашие вотчины на море у Колы и у Колмогор розбили немец, которые к нам в наше государство ехали”²¹, да на других немцах брали окуп, создав теорию, по которой море между Варгавом и Исландией — пролив, принадлежит датскому королю²². Этим война и кончилась, но она оставила после себя довольно неприятное наследие — спор о пограничных русско-норвежских областях, в основе своей имевший, конечно, притязания датчан на рыбное побережье Мурманского берега с торговым портом Колой. Последняя точка зрения особенно ярко выступает в дипломатических переговорах. Так, после смерти королевича Ганса канцлер (Аоон. Ив. Васильев, sic!), говоря²³ с послами Христиана IV о старом пограничном споре, спросил их об условиях раздела Лапландских земель и получил характерно скромный ответ: “Вся Лапландия принадлежит Норвегии; из расположения к царю король уступает ему южную часть и себе оставляет лишь северную”. Спор начался в 1582 г. и продолжался до 1631 г., т. е. до посольства Мальте Юля, в результате которого обе стороны сохранили освоенные владения за собой. Все перипетии пограничного спора изложены в статье проф. Форстена²⁴ достаточно подробно. Коснемся вопроса о мотивации прав на владение лапландскими землями. Мы уже видели одну старую русскую претензию на земли за р. Тенуем, в ответе на которую Клауса Урне Норвегия признала, что Кола стоит на русской территории. Позже она изменяет постановку вопроса и в переговорах об установлении русско-норвежской границы настаивает на проведении рубежа между Россией и Норвегией, а не между Колой и Варгавом, чем косвенно предъявляются претензии на все[6] Лапландское побережье. Для того чтобы рассмотреть, чьи права в этом споре законны, интересно познакомиться с обоснованием претензии обеих сторон. Стоит отметить, что за все время переговоров мотивация русских, да, по-видимому, и датчан оставалась без изменения²⁵. Датчане обосновывают свои права мотивами, главным, образом, географического характера и ссылаются на то, что Лапландия по составу поверхности близка к Норвегии, а не России, русские сами называют ее Мурманской, т. е. Норвежской землей, что видно и на всех ландкартах. Далее следуют мелочные возражения, приведенные только для количества, в роде того, что регистры и счетные книги в Вардегузе имеются почти на всю западную Лапландию, — хотя отлично известно, как той, так и другой стороне, что лапландцы были двоеданщиками еще в начале XVII века. Русские обосновывают свои права на историю, объявляя, что эти области получены еще при “ц. и в. кн. Иване Васильевиче всеа Руси, которому поручил Бог искони вечную российских государей отчину Великий Новгород с пригороды и с волостми и Двинскую всю землю до моря и по морскому берегу”²⁶. Впрочем, в деталях и русская точка зрения не лишена некоторых передержек. В только что цитированном документе вышеприведенный отрывок подкрепляется ссылкой на “монастырь Печенской”, который “поставлен, с сех мест болше ста двадцати лет, а спору в том и вспоминанья николи не бывало же”. Это говорится в 1622 г. Вещь прямо невозможная, так как преподобный Трифон, основатель монастыря, родился только в начале XVI столетия, а монастырь был основан около 1540 г.²⁷ Справка в духовной Ивана III и жалованной его преемника показываюсь, что в основе своей русская аргументация вопроса стояла на более надежной почве. По духовной Ивана III Лопь лешая и дикая отдается Василию²⁸ — указание довольно неопределенного характера, имеющее в виду вообще Кольский полуостров. Жалованная Василия III крещеным и некрещеным Лопарям Новгородской вотчины²⁹ перечисляет уже этих лопарей и имеет в виду всех живущих “у Студеново моря (т. е. Мурманского берега), от Каинских[7] Немец с рубежа, Лопь крещеную и некрещеную Шуи реки... да у Кеми реки”. Таким образом формальные права оказываются на стороне русских. Несколько странным может показаться документ Ивана III. Мелочное перечисление подмосковных и иных своих владений, когда речь идет об обширном крае, как Кольский полуостров, сменяется глухим упоминанием. Это становится понятным, если вспомнить, что освоение русскими края совершилось лишь в XVI в. По словам Салингена, еще в 60-х годах этого столетия всей обширной Лапландией правили два казначея, жившие в Кандалакше, через которую, как сейчас увидим, и шел поток колонизации полуострова.

Определив место интересующего нас торга на Мурманском берегу, представляется естественным задать вопрос о причинах, вызвавших жизнь в таком “небывалом”³⁰ месте. Одну — и, может быть, главную — причину мы уже видели. Это необычайное рыбное богатство Мурманского побережья, привлекшее сюда сначала дронтгеймцев и бергенцев, а затем и амстердамский торговый дом.

Такое объяснение не указываешь, однако, причин, заставивших москвичей привозить свои товары сюда, а не в Холмогоры, более близкие к Москве. Объяснить -этот факт за недостатком материала можно только предположительно. В момент развития кольской торговли на Двине торгуют монопольно англичане и Иван Деваль Белобород (Иоганн де Валь) из Антверпена, получивший грамоту на право торговли в Пудожемском устье Двины лишь в январе 1584 г. В Коле же видим “оранцовских”, датских, норвежских, “Подольные земли и Брабанские земли” людей³¹. При английской монополии на Двине, естественно, цены должны были подняться, тогда как в Коле благодаря конкуренции, конечно, высокими быть не могли. Наконец, в Коле товары должны были быть гораздо разнообразнее, так как привозились не из одной Англии. Белобород из Антверпена, бывшего в половине XVI в. крупнейшим пунктом колониального импорта, торговал также и в Коле и не только возил роскошные и разнообразные товары, которых [обычно] не было у англичан, но и дешево продавал³², так что [англичане] не выдерживали конкуренции.[8]

В настоящее время о Мурманском береге существует, представление, как о крае отрезанном и сообщающемся культурным миром лишь рейсами Мурманского пароходного общества. В рассматриваемую нами эпоху край находился в лучших условиях. На карте Виллиама Борро, составленной около 1556 г., близ Колы есть пометка³³: “Кола река протекает через Лапландию в Кардию, так называемые Карды ежегодно ездят по этой реке в маленьких лодках ловят рыбу в море между Кегорой и мысом Соуэртер (Териберским)”. Если кардов и Кардию принять за карелов³⁴ — иное предположение представить трудно, — то и дорога в Колу с Белого моря будет ясна. Даже помимо этой гипотезы в заметке все-таки остается ценное указание: по речке Коле откуда-то спускались в маленьких лодках. 11 лет спустя англичанин Эдвард, ездивший в Персию, составлял, в Холмогорах несколько дорожников, среди которых есть один очень важный для нас, озаглавленный им: “Путь в маленьких судах вдоль берега от св. Николая (будущего Архангельска) до Вардегуза”³⁵. Путь указан так: река Ненокса, Унская губа, Лобшанга, Усть-Наволок, Соловецкий монастырь, Кандалакша, Усть-Кола, Zhemaker, Поган-Наволок, Цып-Наволок и Кегора. Против всех названий местностей пометка: Вардегуз 800 верст к северо-западу или юго-востоку.

Таким образом, путь с Белого моря на Колу становится ясным. Однако, наш Мурманский берег, в смысла путей сообщения, не был отрезан и от центральных областей Московского государства. Помимо естественной дороги на Москву через Холмогоры по Двине на Вологду, записка Салингена указывает другой, более краткий и, по-видимому, наезженный путь, проходов по западному берегу Белого моря мимо Керети, Кеми, Zugen (Шуи), на Онегу, оттуда через Каргопольскую дорогу к Москве. Беломорское побережье оказывается соединено водным путем и с Новгородом. Этим путем ехал обратно в Колу с Москвы Салинген, впрочем, не указавший подробно дороги, точное описание которой[9] сохранилось у двух англичан — Сутзема и Спарка³⁶ ездивших с Холмогор на Новгород через Неноксу, Выг реку, Выг озеро, Повенецкую губу Онежского и далее Свирью, Ладожским озером и Волховом на Новгород³⁷. Таким образом, на Белое море с Москвы имеются две дороги: Двиной и Каргопольская, и одна дорога с Новгорода. На Белое же море есть дорога с севера — Кольская. Таким образом, Кола оказывается связанной водным путем, как с Москвой, так и с Новгородом.

Благодаря чисто географическим и климатическим условиям, торговля на Мурманском берегу возможна лишь в летнее время, когда к нему с моря могут подъехать “разных земель немцы”, а с юга русские торговцы. Обратившись к источникам, мы тотчас найдем в них подтверждение. Торговая книга прямо указывает время торговли: “новое лето на Иваново Рождество или на Петров день”³⁸ . Тот же срок дает и Флетчер³⁹. Благодаря его сведениям и четырем лопарским челобитным, напечатанным уже в не раз цитированном XVI т. Русской исторической библиотеки⁴⁰, удается заметить помимо русских и “немец” еще третий элемент, принимающий участие в кольской торговле, по-видимому, играющий в ней значительную роль. Лопарские челобитные прежде всего обращают на себя внимание тем, что все они написаны в один день и говорят об одном предмете — насилиях датского данщика Мортенсзона. Очевидно, был какой-то общелопарский съезд, на котором этот вопрос подвергался обсуждению. Он мог состояться по окончании кольского торга, что подтверждает и помета на всех челобитных — 22-го июля. О жизни мурманских лопарей вкратце сообщает тот же Флетчер. В основе своей лопарь оленевод, и зиму он кочует вместе с оленями по полуострову; занимаясь в то же время и звероловством, он живет луком и с лука как мы уже видели, платит дань. Ранней весной он перекочевывает с оленями на остров, Кильдин, где до сих пор сохранились отличные пастбища, оле[10]ней оставляет, там на все лето, а сам переправляется обратно и принимается за ловлю трески и семги, продаваемой в конце июня и начале июля в Коле приезжим иноземцам⁴¹.

Русские товары на Кольском рынке далеко не ограничивались продуктами мурманских морских промыслов. Среди них мы видим большую группу хлебных товаров. Сюда входят — пшеница и гречневые крупы, почему-то исключительно упоминаемые Торговыми книгами. Эти продукты, особенно пшеница, выступают довольно неожиданно. В XVI в. освоены были лишь южные побережья Оки, а большинство современных хлебных губерний находилось еще под “диким полем”. Пшеницы же вообще сеется мало, так что ее не везде можно и достать. В виду этих обстоятельств, для английского посольства Флетчера приказано было заготовить пшеничную муку на всю дорогу от Архангельска до Москвы⁴². Нас не должно особенно смущать известие о том, что в Колу шел южный продукт — пшеница: здесь продают и продукты промыслов, идущие с средней и нижней Волги, как клей карлук⁴³ (рыбий клей), такие громоздкие и дешевые продукты, как масло коровье, оцениваемое лишь 20 алтын пуд, масло семенное (постное) и какая-то перекаливанная зола, скупаемая “Брабанцами да Голландцами”⁴⁴ для делания золою кож, мыла. Ею же и сукна красят⁴⁵.

Из сельскохозяйственных продуктов, средней России, имевших сбыт в Коле, следует упомянуть также ластицы телячьи⁴⁶. Как и во всяком пункте русского экспорта, в Коле должна была играть не малую роль торговля мехами. Среди них трудно отграничить продукты местные, Лапландские, от привозных, когда сам источник не делает на то указаний. Предположительно местными должно считать песцов белых (§ 182) и росомах (§ 184), встречающихся теперь лишь в лесах крайнего севера.[11] На меховых товарах отразилось их обилие в тогдашней Руси. В Коле торгуют привозными из Перми соболями (§ 198) шкурами волчьими, куньими. Продают горностаев, выдр и бобров. На последнем товаре, очень ходовом в древней Руси, сказалась тогдашняя мода. Он дорог не в пример прочим (2 р. шкурка) и, видимо, был уже сильно истреблен в русских областях⁴⁷, так что, по словам Торговой книги, “торговые люди велят в Сибири покупать бобры”. Данные Торговой книги ценны еще в одном отношении: в сухом перечне товаров сплошь и рядом мелькает живая нотка, дающая возможность определить размер прибыли торговца москвича. Возможность составить такое отношение имеется для четырех товаров, при чем процента получается огромный. Так, соболи дают около 150%, не считая их провоза, который в § не показан; пшеница — 43%, гречневая крупа — 32%, семенное масло — 191%, а по списку Московской Духовной Академии даже 203%⁴⁸. Доход, как видим, достаточно крупный даже для XVI в.

Данных, позволяющих судить об иностранном ввозе, у нас гораздо меньше. Все документы, говорящие о ввозе, называют главным из ввозимых товаров — сукно. Для несколько более позднего времени 1590 г. в жалованной грамоте Федора Ивановича, данной кольским жителям, — говорится еще о “сухом товаре”; вероятно под этим следует разуметь пряности, медь и олово⁴⁹. Таким образом, предметы импорта оказываются теми же, что и в остальных русских портах: Ивангороде и Ругодиве, где торгуют почти исключительно сукном, и Холмогорах. Выросшая в торговом отношении, Кола к 1582 г. становится уже настолько заметным пунктом на русском севере, что московское правительство посылаешь уже туда воеводу, принимающего на себя обязанности кандалакшских казначеев. Отвечая потребностям времени первый воевода строит в Коле гостиный двор и ставишь весы для приезжих гостей. Имя воеводы, которого он называет боярином, С. фан-Салинген передает как Ouierko (Аверкий) Иванович. Печатных актов из Колы, относящихся к его воевод[12]ству, не имеется, но определить его фамилию все-таки есть возможность. В одной из грамот Федора Ивановича к Христиану IV, касающейся пограничных споров⁵⁰, говорится, между прочим, о некоем “молодом немчине Бреквилте”, которого “Максак Судимонтов (следующий кольский воевода) да Оверкей Палицын оставили на Колмогорах руского языка учить”. Здесь имя Оверкей встречается и еще с такой громкой фамилией. Справка в биографии Палицына позволяет отожествить обоих Аверкиев, так как отчества у них оказываются одинаковыми⁵¹.

Воеводы в Коле меняются быстро: в 83 г. там сидит уже Максак Федорович Судимонтов, которого в 85 г. сменяет Андреян Григорьевич Ярцов. В том же году в Коле на воеводстве сидит Григ. Бор. Васильчиков. Военные события 1582 г. сыграли очень крупную роль в жизни Колы: в следующем году Судимонтов получает распоряжение государя о постройке острога, или бруствера, по терминологии Салингена. Вероятно, сюда были присланы и стрельцы. Еще через два года, в ответ на предложение варгавского державца Лавер Круша прислать в Колу корабль с различными продуктами и сукнами, Г. Б. Васильчиков вдруг заявляешь, что государь его “Феодор Ивановичь.... в своей государеве вотчине в Коле волости торговати велел троскою, и палтасом, и салом троскиным и китовым; а иных никоторых товаров в Коле нет” и за ними де нужно ездить на Двину, где государем построен новый город на Колмогорах⁵². Такое решение вызывает запрос со стороны Фредерика II о причинах прекращения торга в Коле⁵³, но в ответ на него лишь следует старая ссылка на учреждение Архангельска и наивная отговорка, уже упоминавшаяся много ранее: “зане же в том месте торгу быть не пригоже: то место убогое”. Очевидно, настоящие[13] причины этого правительственного распоряжения скрываются и в ответе не приводятся. Их не найти и в указе об основании Архангельского города⁵⁴.

Не будет особенной натяжкой предположить, что, как постройка Архангельска, так и закрытие русской экспортной торговли в Коле были вызваны одной и той же причиной — войной 1582 г. Действительно, создать на слабо защищенной окраине, да еще спорной, центр вывозной торговли, конечно, имело мало смысла. Создавать ряд пограничных постов для обороны длинной пограничной линии в мало заселенной Лапландской земле, Каяне и Карелии при ограниченности военных сил Двинской земли тоже было нельзя⁵⁵. Однако, чтобы не потерять важного в торгово-промышленном отношении порта, создается новый пункт вывозной торговли, который должен удовлетворить иностранцев, избавив их от неприятного путешествия вверх по Двине; русским же купцам этот порт был ближе географически и, конечно, выгоднее. Торговая книга в печатных изданиях не отразила на себе фактов, иллюстрирующих истории Архангельской торговли, так как была составлена до этого времени, но в поздних рукописных списках, например, в Академическом⁵⁶, составленном между 1609 г. и 1627 г., эти факты находят освещение в приписках, помещенных сзади книги.

Указ о прекращении торговли в Коле продуктами среднерусской и южнорусской промышленности, собственно, не был указом о закрытии этого порта, но оказалось, что значение его приобрело именно этот смысл, благодаря прекращению монопольной английской торговли во вновь открытом Архангельске, куда датчане, антверпенцы, французы и голландцы могли ездить для тех же целей. Русские же купцы были поставлены в безвыходное положение. Перепродавать местный продукт не имело смысла. Купец москвич того времени преследует в торговле две цели: 1) сменять свой товар на более ценный в стране заграничный и 2) продать его за наличные, но непременно на иностранное серебро. Благодаря недостатку серебряных приисков, для добывания серебра в средствах не стесняются. Среди средств к его приобретению важное место занимаешь “торговля деньгами”. Сущность[14] такой торговли дает возможность понять та же Торговая книга. В первой своей части она дает подробный разбор ценности ефимков (серебряной монеты) различных стран, при чем показывает, что только новых ефимков “приходит по полу 8 (7,5) в гривенку (1,5 ф.), а очищается ефимок по 11 алтын 4 деньги”. Таковы нормы законные, то есть нормы весовых отношений заграничной единицы — ефимка к нашему алтыну. Практика их уничтожает, подводя всякие ефимки под общий уровень, считая их по 3 в рубле и по 9 в гривенке⁵⁷. Выпускать же заграницу свое серебро, покупая на Мурманском товары за наличные, для москвича значило лишаться этой прибыли, получавшей свою реализацию на государевом денежном дворе, где с них “гнезда емлют”, что дает с пуда доход “по 4 гривенки да по 14 золотников” серебра⁵⁸. Итак, оба эти условия доводят кольских жителей до того, что “им чинитца шкота великая”⁵⁹. Оставшиеся здесь русские должны ездить даже за хлебом на Двину, пропитание же добывают тем же путем, что и местные лопари, т. е. местными промыслами. Такая торговля с приезжими соседями норвежцами, скупщиками продуктов морского лова, остается здесь и в XVII в.: так, в 1623 г. датчане грабят зашедших сюда иностранцев.; рыбные же промыслы и торговля их продуктами наблюдаются до 1684 г.

Печатного материала, который бы осветил историю Колы за XVII в., до сих пор не издано и, чтобы о ней хоть что-либо знать, приходится обращаться к книге Богословского⁶⁰, в которой интересующая нас данные разбросаны по всему изложению. В начале столетия (1608 г.) Кола и ее волость были писаны⁶¹, в Коле оказалось 94 двора, при чем главную часть населения составляли монахи переселившегося после разграбления в 1590 г. Печенгского монастыря, платившие со своих ловель крупный оброк в 17 р. 11 алт. в год. Кроме монастырских рыбных ловель близ Колы были и посадские, эксплуатировавшиеся на артельных началах, при чем весь улов отсылался в Архан[15]гельск⁶². В 1620 годах в Коле стоит гарнизон из 300 стрельцов, присланный сюда, вероятно, перед войной 23 года. Таким образом, Кола получила характер настоящей пограничной крепости. Присланный сюда гарнизон жил здесь и по окончании войны.

Рассмотрев вкратце историю русского Поморья от Студеного моря за конец XVI в., мы видели, что все данные для развития в нем крупного центра нашего вывоза были на лицо. Сюда были удобные пути сообщения, связывавшие этот край, “зело далней и отлеглой”⁶³, с Москвой и Новгородом. Здесь был большой спрос на товары со стороны “всяких земель немец” и московских людей. Было и предложение с обеих сторон, но из-за нашей слабости общей, к которой присоединилась еще и местная — малочисленность и дикость “украинных людей”, Коле не пришлось развиться так, как этого надо было ожидать.[16]

© OCR Георгий Дзенисов, 2013

© HTML Игорь Воинов, 2013