Г. Ф. Гебель. Наша Лапландия. 1909 г.

[264]

Заключение¹.

Познакомив читателя с Лапландией, с ее природой, с жителями и условиями их быта, с ее блестящим прошедшим и малозавидным настоящим и предложив некоторые меры к развитию жизни северного края, я не могу проститься с ним, не затронув еще двух вопросов, решением которых следовало бы теперь серьезно заняться правительству, обратившему, наконец, усиленное внимание на Мурман, а именно вопросов о некоторых переменах в административном заведывании страною и регулировании наших отношений к Финмаркену.

Нынешняя Лапландия отнюдь не похож на Лапландию второй половины XVI-го века, когда оказалось достаточным одного толчка, появления первых голландских судов в Печенге, для быстрого полного расцвета края, благодаря установлению пря[265]мых торговых сношений с Западной Европой, с которой он, вероятно, сообщался и ранее в течение веков², но лишь при посредстве норманов, получивших в истории с начала X-го века название норвежцев³, которые, конечно, пользовались львиной долей барышей за свои услуги⁴.

Серьезно потрудясь 15020 лет над развитием края, нам, конечно, не удастся вторично создать на Мурманском берегу громадных (соответственно понятием времени) торговых центров, о которых могли сообщать во второй половине XVI века Салинген, Персон и другие. Тому помешают теперь то же самое географическое положение страны, которое 350 лет тому назад благоприятствовало развитию края, и перемена в характере промысловых занятий беломорцев, которые в старину не только заселяли край или массами посещали его ежегодно на своих легкий, не особенно прочных, но замечательно ходких судах⁵,с успехом промышляли у берегов Новой Земли почти до 76° сев. шир., в Карском море, у Вайгача, Ялмала и в устьях Оби и Енисея⁶ и конкурировали даже у берегов дальнего Груманта (Шпицбергена) с прекрасно вооруженными зверобоями: голландскими, английскими, шотландскими, гамбургскими, французскими, испанскими и датскими. Ежегодно поморы совершали туда свои поездки по бурному Северному океану не только на палубных ладьях, но и в полуоткрытых гукерах (вероятно, карбасах) и сплошь да рядом зимовали на северных островах, на что западноевропейцы решались только по неволе. С начала XVIII века после того, как западноевропейские зверобои и торговцы начали обращать свое внимание на промысла у западных берегов Северной Америки и на торговлю в Индийском океане, наши промышленники явились [266] господствующим элементом на европейском севере⁷. Вследствие причин, еще не вполне разъяснимых, но кроющихся, сколько нам пока известно, главным образом в отсутствии всякой поддержки правительства, в конце XVIII и первой половины XIX веков⁸ поморы стали отставать мало по малу от морских промыслов. По свидетельству Кейлгау, они оставили в 1817 году промысел на Медвежьем острове, где вслед за русскими стали зимовать норвежцы. Шпицбергенский промысел русских, по-видимому, процветал еще в 1827 г., когда Кейлгау посетил эту страну⁹. Он перечисляет массу русских зимовень, находившихся почти во всех фиордах. За год перед тем умер там в глубокой старости русский общеуважаемый промышленник Старащихин, который 32 раза перезимовал на Груманте и там похоронен в “Green Harbur’е”.

Промысел же норвежцев начался здесь только в 1820 году. Им занимались в 1824, 25, 26 году только 4-6 маленьких судов. Одно русское судно промышляло у Шпицбергена, по данным Норденшельда, еще в 1851-52 году¹⁰.

Если нам не вполне ясны причины упадка русских звериных промыслов в Баренцовом море, в течение того периода, когда начал развиваться там норвежский промысел, то нам довольно ясны причины упадка Мурманского рыбного промысла беломорцев, на которые мною было уже указано выше. Пе[267]ремена в образе жизни главных промысловых рыб повлекла за собою неудачу в промысле многих поморов и заставила большую часть беломорского населения отстать от моря и искать средства пропитания, наравне с большинством населения придвинских уездов, в лесных и заводских работах.

Вследствие изменившихся, как я уже выше заметил, путей сообщения, способов судоходства, торговли и перевозки товаров, теперь нет никакой надобности в создании крупных торговых центров на Мурманском берегу. Его мировое значение воскреснет, может быть, еще раз, но только тогда, когда план о создании главного военного порта империи на берегу незамерзающего открытого океана на севере, о чем мечтают уже многие, станет столь популярным в военно-морских сферах, что будет приступлено к его осуществлению. Теперь достаточно, если в течение 15-20 лет удастся создать, путем всесторонних исследований вод и земель, введением необходимых реформ в производстве промысла и в быте края, прочный фундамент для рациональной колонизации Лапландии, в виду того громадного интереса, который имеют для нас: 1) снабжение наших северных губерний рыбою собственного улова и 2) воспитание истых моряков для нашего будущего военного флота.

Из отчета Салингена мы знаем, что Лапландия быстро заселилась вслед за расцветом торговли и промышленности. Благодаря только им, была дана возможность массе людей просуществовать круглый год на Мурмане, где наверно во всех главных торговых пунктах устраивались, подобно тому как это наблюдалось впоследствии в Шуваловское время в Коле, лавки и магазины, снабженные всеми продуктами, необходимыми для существования в зимнее время, после окончания навигации, что и дало возможность сносной жизни на голых скалах Мурмана. Созданное таким образом удобство существования на Мурмане заставило вероятно массу рыбаков бросить свою кочующую жизнь и перейти к оседлому быту, особенно необходимому для зверобоев, для которых крайне важно иметь возможность выйти на промысел раннею весною.

И мы поэтому должны стараться сделать Мурман привлекательным для колонистов, улучшив здесь пути сообщения, построив теплые жилища для жителей и предприняв еще ряд других мер, на которые мною уже указано в главе о колонизации. Мне кажется, что все в крае зависит от удачной колонизации. Если удастся пересилить сюда часть тех элементов беломорского [268] населения, которая еще осталась верна морю и морскому промыслу то Лапландия может вернуть себе славу житницы России, избавляя жителей северных губерний от миллионной дани Норвегии за предметы первой необходимости; если же это не удастся, то мы сами будем виноваты и не должны враждебно относиться к финнам, которые, пользуясь своими колонизаторскими способностями, наверно заселят Лапландию в силу ее географического положения.

Ставить преграду наплыву финнов, как равноправных граждан Российской империи, нельзя и не следовало бы, потому что, даже при полной удаче в колонизационном деле, мы в состоянии будем заселить русским элементом преимущественно лишь берег моря. Главными колонизаторами внутренних частей Лапландии наверно явятся финны, к которым со временем будут присоединяться обрусевшие лопари и корелы, но вряд ли поморы.

Архангельская администрация, как мы знаем из событий последних 30 лет, отнеслась и после открытия пароходного сообщения с Мурманом по прежнему довольно равнодушно к существующим там чудовищным порядкам, потому главным образом, что местные представители, согласно старым традициям, старались лишь доказать, что все на месте обстоит благополучно. Не ею поднята была тревога, а частными лицами, заброшенными туда судьбою или посещавшими край в качестве туристов. Вскоре появилась целая литература о Лапландии, довольно своеобразная смесь “Wahrheit und Dichtung” (правды и фантазии), со всеми возможными практическими и непрактическими предложениями для подъема края, улучшения промыслов и быта промышленников и т. п.

Хотя большая часть этой литературы, появившейся как в фельетонах и передовых статьях газет, так и в виде отдельных брошюр и книг, особенной цены не имеет, но она все же обратила поневоле наконец на Лапландию внимание как архангельской администрации, так и высших правительственных сфер. Положение северной окраины подвергалось разносторонним обсуждениям в компетентных кругах с привлечением туда действительно знающих более или менее подробно край людей, которые довольно единогласно настаивали на разностороннем исследовании Лапландии и окружающих ее морей, как на единственно верном первом шаге к введению рациональных коренных улучшений в крае. [269]

Как известно, главную роль в этом направлении занял комитет для помощи поморам Русского Севера, не только создавший Мурманскую научно-промысловую экспедицию, но и вызвавший в жизнь массу практических начинаний. Благодаря материалам, собранным как самим комитетом, так и его экспедицией, мы располагаем уже и теперь возможностью составить ясное понятие о современном положении края и о необходимости введения тех или иных реформ.

Хотя, конечно, администрация архангельской губернии теперь смотрит иначе на Лапландию, нежели смотрела на нее лет 40-60 тому назад, но все же и ныне она находится в том же положение по отношению к Кольскому полуострову, как и 300 лет назад, т. е. в течение полугода почти совершенно отрезана от края, в котором и ныне сменивший прежнего воеводу исправник пользуется по временам почти неограниченной властью.

Я уверен в том, что именно правители Лапландии и чиновники, весьма неохотно служившие там и всегда старавшиеся как можно скорее быть переведенными оттуда, не мало содействовали своими невыгодными отзывами обесценению Лапландии в глазах губернской администрации.

Лапландия занимает, как мне удалось по-видимому доказать в своем труде, особенное положение среди уездов архангельской губернии как в отношении физиономии страны, так и в отношении условий, в которых приходится жить ее разнообразным временным и постоянным обитателям. Она поэтому нуждается в управлении до известной степени автономном, которое могло бы посвятить все свои заботы и старания подъему и развитию края. В главе, трактующей о колонизации, я между прочим советовал образовать из пригодных для колонизации земель отдельную единицу — “колониальную землю”, предназначенную для раздачи колонистам, по усмотрению колониального инспектора. Но мне кажется, что, может быть, было бы правильнее и практичнее смотреть на всю Лапландию прямо, как на колониальную область, с заменой теперешнего уездного управления специальным областным колониальным управлением, не отделяя этой области совершенно от архангельской губернии, с которой она отчасти связана в экономическом отношении, но присвоив областному начальнику широкие права при разрешении задач экономического характера.

Решение вопроса в смысле присвоения Лапландии управления более автономного характера я считал бы весьма полезным для [270] края и потому желал бы видеть обсуждение этого вопроса компетентными сферами в ближайшем же будущем.

Другой вопрос, решение которого в удовлетворительном для нас смысле было бы не только желательным, но и необходимым, заключается в урегулировании наших отношений к Финмаркену, имеющему весьма важно значение для экономического быта не только Мурмана, но отчасти и всего беломорского края. Еще сто лет тому назад Финмаркен находился вполне в сфере русского влияния: мы пользовались там повсеместно полной свободой рыбного лова и важными торговыми преимуществами и разными правами, которые de jure сохранились отчасти еще до сегодняшнего дня, но потеряли для нас de facto всякую цену, так как пользоваться ими стало невозможным. К этим правам принадлежат: право производства меновой торговли летом с борта судна во всех финмаркенских гаванях и право ловли рыбы и устройства береговых сооружений в шести ост-финмаркенских гаванях, из которых 5 расположены между Вардэ и Нордкапом и 1 в Варангерском заливе на юге от Вардэ.

Когда русские еще господствовали в Финмаркене и занимались там рыбными промыслами, снабжая при том заброшенную на произвол бергенских кулаков провинцию продуктами первой необходимости, тогда жители Финмаркена относились к русским с высоким уважением¹¹. Они видели в русских своих учителей и благодетелей; это усматривается между прочим из ходатайства финмаркенского губернатора о разрешении русского правительства поморам снова посещать Финмаркен, что было им воспрещено при императоре Павле I. Надо полагать, что ходатайство было удовлетворено; поморы вновь стали посещать Финмаркен, но, по-видимому, мало по малу взгляд на приносимую ими для края пользу изменился. Правительство молодого норвежского королевства, как выше было уже упомянуто, всеми силами старалось вытеснить из Финмаркена русских рыбопромышленников, расширяя в то же время их права, как торговцев. Русские промышленники мало по малу перестали посещать Финмаркен, бросили даже промысел в признанных за ними и после печального трактата 1826 года норвежским законом 1830 года¹² становищах: Гамвиг, Берлевок и др., за исключением Киберга, и довольствовались только меновой торговлей с Фин[271]маркеном, обменивая на рыбу привозимый на своих кораблях из портов Белого моря товар: лес, доски, хлеб, муку, крупу, смолу и пр.

Пока Финмаркен еще крайне нуждался в привозе беломорских товаров, за неимением других источников, русские могли устанавливать цены, выгодные для себя. Финмаркенские купцы находились тогда в большей или меньшей зависимости от русских поставщиков; русские же выгодно обменивали свои малоценные товары на рыбу, которую могли затем с выгодой сбывать в портах Белого моря.

С развитием норвежского пароходства начался привоз продуктов первой необходимости в Финмаркен и из других местностей; финмаркенские торговцы вышли из зависимости от поставщиков — поморов и теперь в свою очередь стали повышать цены на свою рыбу, понижая их в то же время на поморские товары. Помор, собственник груза, который лет тридцать тому назад еще мог рассчитывать на обширный сбыт своих продуктов в финмаркенском порту, теперь может его сбывать только за безценок, чуть не кланяясь в ноги надменным финмаркенским торгашам, состоящим по отношению к поморам в стачке между собою.

Но, не смотря на то, что берега Белого моря поставляют в Финмаркен как товары, оплачиваемые крайне дешево, в виде рыбы летнего улова, сбываемой только в Россию, так и дешевые рабочие руки, к русским стали относиться в Норвегии в общем недружелюбно и с таким пренебрежением, что поневоле является у поморов все более и более возрастающая злоба к норвежцам, до нельзя бестактно к тому же относящихся к своей могущественной соседке.

Эта бестактность, указывающая как нельзя лучше на ненависть норвежцев ко всему русскому, выразилась между прочим и в злорадстве, которое проявляла норвежская пресса к неудачам России во время минувшей войны ее с Японией.

Притеснениям русских в Норвегии, хотя и во имя средневекового норвежского закона, перед которым иностранец не пользуется правами наравне с норвежцем, конца нет. С ними обращаются крайне бесцеремонно, обсчитывая на каждом шагу, с полною уверенностью, что не только темному помору, но и просвещенному русскому окажется крайне трудным вести тяжебное дело в Норвегии с норвежцами. Необходимо отметить, что были факты, когда даже в случаях грубого насилия над русскими [272] со стороны норвежцев потерпевший не находил еще 10 лет тому назад поддержки в административных сферах архангельской губернии.

После этого не мудрено, что старания некоторых из русских промышленников опять воспользоваться правом на лов рыбы в оставленных уже десятки лет тому назад договорных гаванях потерпели полное фиаско и что русские промышленники оставляют теперь последнюю гавань, в которой еще до сих пор промышляли — Киберг. Главная причина этому кроется в том, что они не чувствовали за собой энергичной поддержки со стороны своего правительства.

Если теперь, при почти исключительно летнем промысле, при преобладании пришлого элемента между рыбаками и при исключительно береговом лове, договорные гавани на западе от Вардё не имеют особенной цены в глазах промышленников, большинство которых даже не знает о наших правах на производство ловли рыб, опираясь на эти гавани, то они приобретут весьма важное значение с развитием у нас лова в открытом море, к которому должно перейти рано или поздно в течении весенних и отчасти летних месяцев мурманское береговое население, особенно при увеличении его в случае рациональной колонизации берега. Для успешного производства лова с палубных судов вдали от берега эти гавани, расположенные отчасти вблизи Нордкапа, имеют весьма важное значение, потому, что, располагая ими, нам предоставляется возможность использовать вполне богатства всего Баренцова моря. При том эти гавани имеют весьма важное значение и для берегового лова, производимого с беспалубных судов, в виду того, что здесь всегда начинается лов рыбы далеко раньше, нежели на Мурмане.

Не подлежит, конечно, сомнению, что с появлением вновь русских промысловых судов в этих гаванях немедленно началась бы травля их со стороны норвежских промышленников, и потому было бы крайне желательно, если бы наше правительство по возможности в ближайшем будущем вошло в сношения с норвежским правительством касательно пересмотра, возобновления или изменения всех существующих у нас договоров с Норвегией касательно рыболовных и торговых прав русских в Финмаркене.

С падением меновой торговли и с переходом к системе покупки рыбы в норвежских гаванях, наши покупатели наталкиваются на разные трудности. Во многих случаях им прихо[273]дится обходить норвежский закон при помощи местных агентов, что ведет не редко к крупным недоразумениям и при том всегда соединено с лишней тратой денег не услуги агентов.

В прежние времена деньги играли в торговле поморов с жителями Финмаркена лишь ничтожную роль: почти вся рыба для нагрузки судов приобреталась ими в обмен на разные товары. Ныне старая меновая торговля уже отжила свой век. Большая часть рыбы приобретается за наличные деньги и привоз поморских товаров в финмаркенские гавани быстро уменьшается. Но, не смотря на то, что мы теперь привозим в Финмаркен из года в год все возрастающие суммы денег (до 2 миллионов рублей, вероятно, ежегодно в течение последних лет), с нами обращаются во Финмаркене, в общем, как с бесправными париями.

Напомнить норвежцам о том, что мы имеем еще довольно широкие права в Финмаркене, было бы поэтому очень кстати, тем более, что, может быть, удастся затем придти к соглашению в рыболовном вопросе, одинаково выгодному как для наших, так и для норвежских рыбаков.

Нашим беломорским промышленникам давно уже была известна ежегодная миграция трески с ее спутниками. Поэтому они добивались уже вероятно лет 900 тому назад путем мирных договоров или с мечем в руках признания их прав со стороны правителей Норвегии на ловлю рыбы по берегам Финмаркена сплошь до Бодё, включая, конечно, и Лофотенские острова. Смело испокон веков промышляя в открытом море, в то время как норвежцы довольствовались только ловом в фиордах или в самом близком от них расстоянии¹³, русские приступали в начале года к ловле рыбы на западном берегу Финмаркена и кончали его осенью у Мурманского берега, на котором в конце XVI-го века расположены был становища далеко дальше на восток, нежели теперь (до Святого Носа). Причины миграции главных наших промысловых рыб, трески и пикши, были тщательно исследованы в течение последних 10 лет научно-промысловыми экспедициями, как русской, так норвежской и датской, в Баренцовом море и в северных частях Атлантического океана. Эти причины заключаются в том, что главная масса трески и пикши нерестится на запад от Нордкапа, преимущественно у Лофотенских островов, но вырастает и откармливается ежегодно в Баренцовом мо[274]ре. Омывающие Лопскую Землю, т. е. Норвежский Финмаркен и нашу Лапландию моря составляют, следовательно, в рыбопромысловом отношении общий бассейн, в котором трескообразные перекочевывают с места на место, согласно их жизненным потребностям. Одновременно с передвижением отнерестившихся рыб на восток, несутся туда же течением гольфштрёма и пелагические яички трески и пикши, мальки которых, развившиеся из икры, стремятся, достаточно окрепнув, к берегам, между тем, как их родители отыскивают богатые пищей части моря по берегам Ост-Финмаркена и Мурмана, где они присоединяются к прибывшим сюда с мест зимовки в южных рукавах гольфштрёма еще не половозрелым представителям их рода (Loddetorsk).

С приближением зимы начинается снова передвижение возмужалых рыб (Skreier) по направлению на запад, к местам нереста, и подрастающих на зимовье. Итак треска живет оседло, меняя лишь свое летнее и зимнее местопребывание в одном и том же районе, после первого несознательного путешествия с места нереста к берегам Восточного Финмаркена и Мурмана, в тех частях Баренцова моря, которые находятся под влиянием теплых ветвей гольфштрёма (Nordcapströmungen). Там проводит она лет около 5, до достижения приблизительно аршинной длины, а потом живет в постоянном передвижении с востока на запад и обратно.

Главный лов вблизи берегов, производителя, вследствие только что описанного образа жизни этой рыбы, в течение первых 4-х месяцев года только на запад от Нордкапа, а в течение следующих 6 месяцев на восток от этого мыса, при том с июня до ноября почти исключительно у берегов Мурмана. Таким образом политические границы не позволяют теперь рыбакам обеих стран эксплуатировать в полной мере рыбные богатства всего бассейна, между тем как в прежние времена этих преград не существовало, так как нам известно из разных старых документов, что тогда норвежские рыбаки пользовались у Мурмана теми же правами на лов рыб. как и русские в Финмаркене, оплачивая законные пошлины.

По неволе рождается вопрос, не предоставляется ли возможности, в виду жизненных особенностей трески, придти правительствам обеих заинтересованных стран к какому-нибудь [275] соглашению, по которому разрешался бы русским рыбакам лов морских рыб в территориальных водах Финмаркена по старому до Бодё, а норвежским в наших водах — до Святого Носа. Я полагаю, что мы при таком соглашении скорее выиграли бы, чем потеряли, потому что уверен в том, что перспектива продолжительного и довольно верного улова на западном берегу Норвегии возбудила бы опять у многих поморов охоту выйти на заброшенный теперь весенний промысел, имея в виду 7 месяцев промыслового сезона (от января до сентября), в то время как особенно для оседлых финмаркенских рыбаков продление срока выгодного осеннего лова до ноября месяца и даже позже имело бы весьма важное значение. Выработать же правил для продажи наловленной рыбы на западном берегу Норвегии весною, в восточном Финмаркене и на Мурмане летом и осенью было бы, конечно, не трудно.

Но если оказалось бы невозможным придти к подобному соглашению или если оно не оказалось бы желательным нашему или норвежскому правительствам в силу политических соображений, то тогда нам следует обратить особенное внимание на договорные гавани, и наша дипломатия должна позаботиться о том, что они сделались опять вполне доступными для наших рыбаков, потому что они могут служить наилучшими базами для раннего весеннего промысла наших колонистов и таким образом оказать большую услугу колонизации Мурманского берега.

При том же лове рыбы у берегов восточного Финмаркена в течение последних 20 лет был всегда обильнее мурманского лова, хотя и подвергался, конечно, колебаниям. Большая часть той 2-х миллионной дани, которую мы теперь уплачиваем Финмаркену за треску, пикшу и сайду, приходится на восточную его половину, где расположены 6 наших договорных гаваней: Стенвиг, Берлевог, Гамвиг, Гавнинберг, Бордсфиорд и Киберг¹⁴. Их упустить из виду было бы в настоящее время непростительнее даже трактата 1826 года, изуродовавшего русскую территориальную границу и отдавшего норвежцам несколько прекрасных гаваней и устья Паз-реки.

Г. Ф. Гёбель.

оглавление

© OCR И. Ульянов, 2012-13 г.

© HTML И. Воинов, 2012-13 г.