Статья орнитолога и историка Г.Ф. Гебеля посвящена особенностям лова семги на западной оконечности Кольского полуострова, в деревне Поной. Приводятся очень краткие сведения об историческом прошлом этой деревни.

Гебель Г.Ф. Экскурсия в Поной для ознакомления с осенним ловом семги и для отыскания залежей медной руды //Известия Архангельского общества изучения Русского севера. - 1909. — №2. — С.41-48; №3. — С.26-40.

Экскурсия в Поной¹ для ознакомления с осенним ловом семги и для отыскания залежей медной руды

Зимою 1904/5 г. разнесся в Петербурге слух об открытии весьма богатых залежей руды красной меди в окрестностях Поноя. О том, что около села встречаются признаки нахождения меди, давно было известно, и потому я и не отнесся бы к этому слуху особенно скептически, если б я не узнал одновременно, что залежи руды якобы найдены «благотворительницей лопарей”, — пользующейся особенно лестной репутацией в незнакомых мне кругах. Я поэтому вовсе не интересовался бы находкой, если б весною ко мне не обратился знакомый мне инженер путей сообщения А. А. Н. с просьбой, — оказать, в качестве знатока Лапландии, свои услуги членам маленькой экспедиции, снаряжаемой им в Поной для исследование залежей медной руды, для приобретения которых он вошел уже в переговоры с их владетельницей. На высказанные мною сомнение в солидности дела, он ответил мне, что, посланным им осенью 1904 г. в Поной специалистом по горному делу, найдены и прослежены на поверхности на площадях, занятых, согласно заяв[42]кам, г-жой К. жилы кварца с явными признаками присутствия меди. Вдобавок он показал мне образцы найденной якобы раньше на этих участках медной руды, содержащей на вид действительно довольно высокий процент меди.

Так как я по служебным своим обязанностям не мог бы в экскурсии участвовать летом, то он отложил посылку в Поной горного инженера с помощником на конец лета, ко времени моего возвращения с Мурмана, куда я собрался отправиться летом 1905 года для пополнения разных пробелов в сведениях, собранных по ихтиологии Мурманской научно-промысловой экспедицией. При том посещение Поноя в конце августа, начале сентября, имело для меня еще особенный интерес, потому что оно дало бы мне возможность познакомиться со способом лова семги «поездами”, весьма мало понятно описанном Данилевским, и с некоторыми биологическими явлениями в жизни Понойской семги, резко, со слов Данилевского, отличающимися от аналогических явлений в жизни Мурманской семги.

Условившись с г. Н. о времени вы[43]езда членов экскурсии из Петербурга, я направился на Мурман, а оттуда выехал, по окончании моих работ, с получением телеграммы из Архангельска, уведомившей меня о выезде инженеров, в Поной, на отходящем в ближайшую пятницу в Вардэ пароходе Мурманского Товарищества. Выезжая 27 августа, я рассчитывал встретиться 30-го с членами экскурсии в Поное, но нам суждено было встретиться уже раньше, в Харловке на Мурмане, где их высадил пароход, не зашедший в Поной по случаю густого тумана.

30 августа мы прибыли на рейд перед устьем реки Поноя и перебрались на лодке сначала до становища Лахты, расположенного в 4-х-верстном от устьев реки расстоянии. Здесь нам пришлось дождаться прилива, так как попасть с нагруженной большой лодкой в Поной возможно только во время полной воды.

Остановкой в Лахте я воспользовался для предпринятия маленькой экскурсии в окрестностях становища, расположенного на правом берегу Поноя вблизи устья маленького притока, протекающего между довольно крутыми, высокими берегами.

Поднимаясь вдоль левого, менее крутого, обросшего густым березовым кустарником, берега притока почти до вершины оврага, я наткнулся на интересный ковер ползучей ели, которая, неудержимо двигаясь вперед, размножаясь отпрысками из ветвей, заглушает собою всякую другую растительность. О существовании этих ковров в северо-восточной Лапландии я уже знал, между прочим, и из публикации финляндского ботаника Кильмана, исследовавшего в 1892 г. местность около Орловского маяка. По его совершенно основательному мнению, еловый ковер скоро заглушил бы растительность в большой части северо-восточной Лапландии, если б тому не препятствовали пожары, довольно часто опустошающие большие площади в этой местности.

Следы пожара заметны были и вокруг той, сравнительно не большой площадки, на которой случайно уцелел еловый ковер, и на который я наткнулся у самой вершины оврага. Восточный и западный склоны оврага, по логу которого протекает ручей в северном направлении, носили уже совершенно осенний [44] характер. Листья и стебельки трав и растений уже пожелтели, ни одного цветка не было видно и кусты запестрели желтыми листьями. Не видать было и птиц, единственными представителями которых явились молодой экземпляр дербника (Lithofalco aesalon) и несколько чаек, круживших над оврагом.

Но, идя далее вдоль верхнего края оврага по направлению к Поною, я наткнулся на крутом, направленном здесь к северу, склоне берега этой реки на весьма еще пышную растительность, в полном цвету, носящую характер июльской флоры западного Мурмана. Собранная здесь мною маленькая коллекция представителей осенней флоры устья Поноя, передана для определение в Петербургский Университет. Но и здесь как будто совершенно отсутствовала птичья жизнь: только спускаясь вниз к самой реке, я заметил одинокий экземпляр малого песочника (Actodroma minuta) и несколько сизых чаек (Larus canus), искавших корма на обмелевшей теперь перед становищем речной банке.

С наступлением прилива, покрывшего вновь банку, мы направились на веслах вечером в Поной, где поместились на отводной квартире. Собранные здесь еще вечером сведения о месте нахождения медной руды не были утешительны для нас. Оказалось, что расположение некоторых участков близ берега каких то притоков Поноя, занятых госпожой К., никто в селе не знал; знали только о существовании следов, произведенных якобы англичанами в 1855 г., горнозаводских работ вблизи Орловского маяка, где теперь поставлены “какие то вехи” с номерами.

Наняв проводника и несколько рабочих, мы рано утром 31 числа отправились на поиски руды. С большим трудом поднявшись после переправы через Поной по высокому, крутому, глинистому, местами поросшему кустарниками, склону левого берега реки, необыкновенно скользкому после дождя, мы очутились на вершине плато, тянувшегося перед нашими глазами в виде тундровой равнины, прорезанной местами речками и болотцами и крытой характерной для лапландских тундр растительностью: мхами, лишаями, ползучими вербами и карликовой березой, вереском, водяницей, медведицей и другими предста[45]вителями немногочисленной по количеству форм явнобрачной флоры. В низменностях, двигаясь вперед, мы встречали небольшие скопления воды в виде прудиков или маленьких озер, окаймленных зарослями высоких кустов березы и разных видов верб.

В расстоянии около 10-ти верст от берега Поноя мы наткнулись на Русиниху, быстро протекающую в глубокой долине. Северный берег речки оказался густо покрытым зарослями березы, среди которых встречались и довольно высокие и толстые, до 6 вершков в диаметре у корней, деревья, ели вышиною до 2 саж. при толщине у земли в 2 вершка, развившиеся из поднявшихся, под защитой берегов, из горизонтального в вертикальное положение вершин ползучих экземпляров, жимолость и другие кусты.

После отдыха, поднявшись вновь на плато, я отделился от моих спутников, направившихся в восточном направлении к берегу моря, вблизи которого находились два из занятых мест, направился на запад для отыскания третьего места и для обзора местности. Тундра была в этот момент довольно мертва, так как уже оставила ее большая часть, гнездящихся на ней в довольно значительном количестве, птиц. За весь день я заметил только несколько десятков экземпляров щевриц, луговой и краснозобой (Alithus pratensis и A. cervinus), один выводок вполне взрослых болотных белых куропаток (Lagopus lagopus), несколько пеночек (Phylloscopus trochylus) и глупых сивок (Eudromius morinellus) и местами большие скопления семенушек (Charadrius auratus), с примесью, как мне показалось, судя по более белой окраске пятнышек, экземпляров ее близкого родственника, редкого в Лапландии, но весьма обыкновенного по ту сторону Белого моря, Squartarola helvetica. Подходя к западному берегу Орловского полуострова, я еще заметил кроме того чаек, сизых и трехпалых (Larus canus и Rissa tridactjla), ворона и береговую щеврицу (Anthus obscurus). Что же касается самых обыкновенных, кроме того летних обитателей тундры: лапландской пуночки (Calcarias lapponica), разных форм болотных, утиных, гусей и др., то я не заметил даже признака их, который оставил, по крайней мере, гор[46]ный жаворонок (Otocorys alpestris), в виде невысиженного яйца, найденного в оставленном уже давно птенцами гнезде.

Так как все цветы уже отцвели, то тундра представила в этот момент весьма мало интереса. Более всего заинтересовала меня причудливая форма низкоствольной березы, поселившейся местами на плато у подножия под защитой голых каменных и песчаных грядок, прорезывающих кое-где тундру в виде дюн или валиков. При толщине ствола у корня до 5 вершков и вышине его не более ¹/₄ с., с горизонтально распространяющимися толстыми ветвями, поднимается все дерево не выше гребня дюны, т.е. обыкновенно не выше ¹/₉ сажени от земли, вполне оттеняя довольно большую площадь. Корона дерева обстрижена, как ножницами, в горизонтали дюны. Ее образует масса мелких переплетенных между собою ветвушек, которые вертикально поднимаются на боковых ветвях.

На Орловском маяке, где мы собрались ночевать, я встретил вечером раньше меня прибывших спутников, которые в старых шахтах, близь которых госпожой К. были поставлены вехи с табличками, нашли только признаки медной руды в виде незначительных по толщине жилок. Переночевав, мы рано утром 1/14 сентября отправились к третьему месту заявки, найденному мною накануне. Тут уже не оказалось правильно заложенных шахт, а только туннель, вырытый в наклонном направлении в основной породе.

Остатки фундаментов жилищ и большие груды мелких обломков породы, между которыми оказалась и масса осколков кварца с признаками медной руды, свидетельствовали здесь, как и у шахт на морском берегу, о минувших работах рук человеческих в этих местностях, но относящихся к давно прошедшим временам, а не ко времени Крымской компании. Здесь работали более 150 лет тому назад, доказательством чему могут служить кусты ползучего можжевельника, судя по годовым слоям более полуторастолетнего, который мог поселиться у порога туннеля только после прекращения в нем работ.

Очень возможно, что найденные нами [47] следы горного промысла находятся в некоторой связи с преданием о ссылки 3-х семейств старообрядцев, предков большинства теперешнего населения села, в царствование Императрицы Анны Иоанновны, в Поной. Может быть их вовсе не сослали сюда; возможно, что их переселили в Поной, как опытных рудокопов для поисков и разработки медной руды, о существовании которой на Орловском полуострове как то узнали в Архангельске.

Этими отрицательными результатами кончилась экскурсия моих спутников. Поздно вечером вернулись мы в Поной. На обратном пути мне удалось еще наблюдать, кроме замеченных днем раньше форм, из птиц еще несколько снеговых пеночек (Plectrophanes nivalis) на скалах, косяк алепки (Harelda glacialis) на озере и много косяков гусей, между ними и казарок (Berniela berniela), находившимся уже в пути в более южные страны.

Так как я узнал, что «поездовка» не [48] начнется раньше 6 часов вечера, то я воспользовался днем для экскурсии в долину маленькой речонки, впадающей около села в Поной. Она меня заинтересовала тем, что, вернувшись с осмотра забора, я нашел в устьях речонки обломок кварца со следами меди. Я прошел в долину речонки, русло которой было загромождено крупным валуном несколько верст, но нашел еще только один кусочек кварца с признаками меди между валунами, Бог весть откуда занесенного сюда весною течением воды. Во всяком случае он не был местного происхождения, ибо в обнаженных стенах красного гранита, выступающего местами по обоим сторонам ручья из под морены, не видно было кварцевых жил. Стены оврага носили вообще совершенно различный характер от валунов и обломков, занесенных течением в русло речки.

[№3,25]

Когда я вернулся с экскурсии, в селе уже было большое оживление: все население готовилось к поездовке, все были охвачены каким то предпраздничным чувством. Но прежде, чем [26] описать способ лова поездами, я предпосылаю описание его Данилевского. Он пишет что-то, видимо, перепутывая и припутывая со слов промышленника на стр. 45 VI тома своего отчета по [27] исследованиям рыболовства: “С 29 августа с раннего утра все лодки стоят у берега близ крестов, которыми полна вся Архангельская губерния, означающими все места, замечательные в каком бы то ни было отношении. Тут же собирается и весь народ, молится и затем разом бросается в лодки. С лодки каждый спешить забить в выбранном им месте по два, по три кола для означения того, что берет его в свое владение. После добивают уже большее число кольев, чтобы составить небольшой закол и образовать таким образом заводь, в которой ставить гарвы и ловит ими уже каждый на себя всю осень... Против лова, в заколах, у забора и на тонях нельзя ничего возразить, ибо все они основаны на начале равномерного распределения улова между всеми членами общины”. Затем он добавляет на стр. 154: “Самый лов этот начинается не с этого праздника, как сказано в первом отчете, а в одно из первых чисел сентября. К описанию его начала и производства я не имею теперь ничего прибавить. Хороший улов продолжается не более двух недель, самый же лучший бывает в первый день; так как забор бывает большею частью готов уже к Ильину дню, то вся семга, зашедшая в течение полутора месяца в реку и не попавшая в тайники, толпится пониже забора, стараясь отыскать себе проход вверх и следовательно почти вся попадает в поезды и в гарвы в первый день лова. В прочие дни попадают только или остатки ее, случайно ускользнувшей от поимки, или вновь зашедшая с моря. Таким образом излавливается в первый день от 500-700 пудов семги, во все же время, как ручного, так и морского лова не более 3000 пудов”.

Описание это мало понятно: оно, повидимому, составлено со слов человека, может быть, тоже только знакомого с этим способом со слов других, проверить которых, вероятно, нельзя было во время, повидимому, только мимолетного пребывания членов экспедиции в Поное. В действительности, существуют для осеннего лова следующие правила. До второго сентября ловить семгу в самой реке сетями или гарвами никому не разрешается; лов гарвами, поставленными на кольях поперек реки, [28] начинается с местности, расположенной вниз по реке в расстоянии около версты от села, а лов сетями, так называемыми поездами, производится в; двух глубоких ямах ниже и выше села. В 1¹/₂-верстном расстоянии от села вверх по реке она запружена вплотную забором, до которого обыкновенно поднимаются поездующие.

Под поездом подразумевается протянутая между двумя лодками, спускающимися вниз по течению, сеть, нижняя кромка которой притягивается ко дну гирями. Гарвами называются вертикально поставленные в русле реки, прикрепленные с обеих сторон кольями ко дну, ставные сети с ячеями соответствующей величины.

При лове поездами запутывается идущая против течение семга в сеть, которая немедленно затаскивается ловцом в лодку, при лове же гарвами семга застревает ночью головою и жабрами в ячеях сетей и вытаскивается из них утром при осмотре гарв.

При лове поездами участвуют 2 лодки и 4 человека, по 2 в каждой лодке, из которых двое сидят на веслах, двое держат в руках, за обмотанную обыкновенно вокруг указательного пальца бечевку, сеть между лодками, спускающимися рядом по течению от забора до села, если поездовка идет в верхней яме или от села вниз до конца нижней ямы. Затем стараются как можно быстрее, бросив поезд в одну из лодок, при помощи весел и шеста, которым ловец орудует, стоя в лодке, подниматься вдоль левого берега реки, где течение не столь быстрое, вновь до верхнего края ямы, чтобы вновь с растянутой между лодками сетью спускаться вниз. И это повторяется до тех пор, пока усталость не принудит ловцов и весельщиков вернуться домой. Поездовка производится с 2 сентября, чередуя через день выше и ниже села, до конца сентября, когда прекращается подъем семги в реке. Как видно, между описанием Данилевского и действительной процедурой осеннего лова гарвами и поездовкой довольно большая разница.

Когда я вернулся с экскурсией, заметно было, как я уже говорил выше, особенное оживление в селе, население которого на время осеннего лова утраи[29]вается. Готовились к поездовке самой важной, более всего в первые дни ловцу обещающей форме его. Обыватели Поноя обоего пола и временно проживающее здесь лопари Лумбовского, Каменского и Сосновского погостов, которые пользуются правом осеннего лова семги в низовьях Поноя, стали группироваться в артели из 4 человек в каждой, при чем участники каждой составлявшейся артели старались всякими обещаниями и всеми силами заманить к себе ловцов, известных своим искусством, своей ловкостью, силой и знанием мельчайших подробностей рельефа дна в ямах. Тут пущены были в ход все средства соблазна: водка, женская ласка, женские слезы и угрозы, обещание усиленного пая и т. п.

К 3-4-м часам пополудни все сделки окончены и начинается пригон лодок к правому берегу, где они попарно выравниваются длинной шеренгой кормою к берегу, вдоль береговой полосы между устьями речки, о которой я выше упомянул, и селом. При поездовке пользуются, как мне кажется, почти исключительно легкой поворотливой лопской лодкой; шлюпок другого типа я заметил только в очень незначительном количестве. Такая лодка или карбас, как eго называют по местному, сшит и сколочен, при помощи веревок или тонких корней ели и деревянных гвоздей, из шести досок: двух донных и четырех боковых, прикрепленных к “матице”, т.е. килю со штевенами с одной и к 5-ю шпангоутами с другой стороны.

Длиною карбаса обыкновенно 3, редко 4 сажени и строятся они из хорошо просушенных еловых кокор и досок. Гребут и правят довольно короткими веслами, при чем уключины для них вставлены для весельщика около 4-го, считая с кормы, для правящего около первого шпангоута.

Около лодок толпилась их весьма пестрая команда, среди которой большинство женщин, в особенности лопарки, щеголяли в праздничных нарядах. В поездовке первых двух дней участвуют поголовно все жители Поноя и названных выше погостов, способные и достаточно крепкие, чтобы владеть веслом или удерживать в руках сеть.

[30]

Около 6 часов вечера явился священник с причетниками, сельский учитель, учительница и сельские власти. Bсе сели попарно в карбаса, которые по данному сигналу сразу отчалили от берега, быстро при помощи весел пересекли реку и затем вдоль левого берега, при помощи весел и шестов, поднялись вверх по течению почти до самого забора, откуда они попарно спустились, выше описанным способом, вниз по реке. К часам 10-ти последние пары прекратили поездовку, давшую в первый день (2 сентября) 250, во второй (4 сентября) 262 пуда принятой скупщиками чищеной осенней семги, не считая большого количества одновременно выловленных уже почерневших лохов, кумжей и мелкой семги (весом менее 2-х ф.), идущих в домашний обиход.

Одновременно с началом поездовки начинается и постановка гарв в реке ниже села, при чем она почти совершенно запруживается на далеком расстоянии. Оставленный посредине узкий фарватер — извилист и ничем не обозначен, вследствие чего плавание по реке, в особенности ночью, когда во время прилива верхушки кольев покрываются водою, становится весьма затруднительным и опасным, в чем нам пришлось убедиться по горькому опыту в ночь нашего выезда из Поноя.

Вся наловленная семга, весом до 2-х ф., принимается скупщиком по установленным, если не ошибаюсь, на торгах ценам, при мне за пуд по 13 р. за крупную, весом более 6 ф. и по 8 р. — за мелкую, весом от 2 до 6 ф. Главная масса наловленной в Поное семги принадлежит вообще к особенно ценной осенней или т.н. зимней семге (Winterlachs или Wintersalm), входящей осенью в реку, вероятно, для зимовки, меньшая часть к весенней и летней семге, которая сильно обесценивается по мере того, как в ней созревают продукты половых органов. После окончательного запружения реки забором к концу июля застрявшие в ямах экземпляры летней семги и тинды оказываются уже весьма малоценными: их уже не покупают, и они идут исключительно в пищу местным жителям.

Не затрагивая здесь общего, еще не вполне выясненного вопроса о причинах, побуждавших семгу входить столь [31] разновременно в реки, как с зачатками развития продуктов половых органов, так и без всяких признаков этого, я все же должен коснуться вопроса о состоянии половых органов в момент входа в реку у Понойской семги, потому что в этом вопросе приходится исправить довольно крупную ошибку Данилевского, вкравшуюся в его отчете по недоразумению, вероятно, вследствие слишком непродолжительного пребывания его или членов его экспедиции в Поное. Из его слов вытекает, что Понойская семга значительно отличается в своих биологических проявлениях от Мурманской, — чего на деле вовсе не замечается.

Данилевский описывает разновозрастные группы семги на стр. 30 Т VI “Отчета” следующими словами:

1) “Закройка”, которая начинает идти в реки вскоре после вскрытия льда, т.е. в конце мая и начале июня преимущественно икряная и икры у ней много, при том крупной и близкой уже к зрелости. Семга эта бывает средней величины и именно в средних и мелких реках, каковы Варзуга, Умба, Выг и т. д. около 7 фунтов весом;

2) межень или тинда идет в реки в конце июня и в июле. Это преимущественно самцы также с близкими к зрелости молоками. Этот сорт самый мелкий и кругом не превышает 4 или 5 ф., так из 33 семог, пойманных у забора в деревни Кузомени на реке Варзуге, пять рыб, на удачу взятых, весили вместе 23 ф., самая большая из всех 33 имела один аршин в длину и весила 8 ф. (какая эта тинда?), в это время больше не попадается;

3) осень или как ее называют в Онеге “чистая” семга, начинает идти с первых чисел августа и продолжает свой ход до появление шуги <...> вошедшая уже в них (реках) останавливается. Между осенней семгой встречается и икряная и молочная, но как икра, так и молока очень мало развиты, так что той же осенью она никак не может выметать их. Это самый крупный, жирный и во всех отношениях лучший сорт семги”.

Совершенно непонятно откуда Данилевский черпал эти сведения. — Может быть он вывел заключение о размерах «закройки», ловящейся по всем другим рекам, по уловам в Варзуге, у бе[32]регов которой, повидимому, прожила экспедиция довольно продолжительное время. Варзугинская «закройка» конечно меньших размеров закройки других крупных рек, потому что Варзугинская раса вообще меньше ростом других рас, но почему он полагает, что семга весною входит в реки с вполне уже развитыми продуктами половых органов, мне совершенно не понятно. Не мог же он принимать икринки диаметром в 2 мм. у закройки, летней семги и тинды за «крупную, близкую к зрелости» икру, потому уже, что он на стр. 32 VI тома «Отчета» говорит о рыбах, ловимых весною и с мало еще развитой икрою, характеризуя их следующими словами:
«Осенняя семга, поднявшись в реки, не успевает облошать в том же году, а потому зимует в них, проводит все лето и только на следующую осень мечет икру, что доказывается тем, что не только в течение всей зимы попадаются в реках не облошавшиеся семги, но даже и в таких рыбах, которые ловятся весною, икра далеко не зрела”.

В действительности Понойская семга ничем не отличается в своих биологических проявлениях от Мурманской. Подъем семги начинается, по словам Шмакова, почтенного священника Понойского прихода, владеющего церковными семужными тонями и занимающегося лично ловом семги во всякое время года лет двадцать в Поное, а раньше в Варзуге, в конце мая, около Феодосина дня. К этому времени появляется в реке крупная рыба, т.н. «закройка», преимущественно женского пола с мало еще развитыми половыми продуктами: крупинки икры имеют приблизительно 2 мм. в диаметре.

Вслед за этой весенней рыбою с средины июня начинается подъем летней, меньших размеров семги, тоже преимущественно женского пола, а в конце июня, или в начале июля являются косяки «межны» (тында на Мурмане), т.е. самой мелкой семги, состоящей по преимуществу из самцов. Как у летней семги, так и у тынды половые продукты находятся еще в стадии сравнительно малого развития.

[33]

За все это время семга ловится исключительно неводами на тонях по обеим сторонам устьев и в самых устьях Поноя, и поэтому вся вошедшая в реку семга может свободно подниматься к местам своего нереста, так как до конца июня не существует препятствия в виде ставных сетей или заборов. К постройке забора приступают, смотря по состоянию воды в реке, в конце июня или начале июля, но редко удается окончить его и тем самым совершенно запрудить реку раньше конца июля, так что еще в июле изрядному количеству летней семги и тынде представляется возможность подниматься в реке на любое расстояние от его устьев.

В августе и в начале сентября начинается подъем осенней семги, которая ловится у села в течение августа исключительно в заборе, причем, конечно, в нем ловится и опоздавшая часть летней семги и тынды, почти исключительно мужского пола, в конце августа с сильно вздутыми, но еще не текущими молоками. Между ними весьма редко попадает в тайник забора самка, случайно застрявшая вместе с лохами мужского пола в местностях ниже забора. Эти каким то чудом избежавшие тайника забора, гарв и поездов самки принуждены нереститься в одном из мелких притоков реки ниже забора. Пробираясь 2-го сентября по валунам, запрудившим как я уже выше заметил, почти вплотную русло речонки, в долине которой я экскурсировал, я спугнул в одной из оставшихся между валунами ям величиною в несколько квадратных футов семгу довольно темной окраски, которая из под моих ног высоким скачком перепрыгнула через довольно высокий камень в другую, более глубокую яму.

В течение моего 7 дневного пребывания поймалась в заборе только одна самка-3-го сентября, икру которой мне прислал отец Шмаков. Зернышки, диаметром от 5-6 мм., образовали плотный еще не разрыхлившийся яичник длиною 26 цм. Икра еще не вполне поспела. Состав попадающейся в заборе семги лучше всего характеризуется следующей табличкой с указаниями результата лова за одни сутки. В виде примера я в ней привожу разбор ло[34]ва, оказавшегося в тайнике забора утром 4 сентября.

Всего наловлено было 86 рыб, из них оказались:

Примечание: ^*) Пеструшка, т.е. не блестящая белая, пятнистая, похожая по окраске на кумжу семга. ^**) У крупных лохов сильно у более мелких мало развитый крюк на нижней челюсти. ^***) Осенняя семга, весом в чищенном виде в среднем около 5 фун. Самая крупная 11¹/₂ ф.

Из 45 экземпляров осенней семги оказались 21 женского, 24 мужского пола, половые продукты оказались вовсе не развитыми. Молоки самцов имели вид красной ленточки, а яичники желтоватых мешочков длиною-толщиною меньше пальца. Измеренные попавшиеся в ночь на 3 е число в гарвы моей хозяйки рыбы оказались длиною:

Осенняя семга 60, 60, 80 цм.

Кумжа 48 цм.

Привезенная моей хозяйкой вечером 1 сентября с тоней семга оказалась длиною: 75, 70, 60, 50 цм., кумжа-36 цм. у самки, дл. 70 цм. Яичник показался мне несколько крупнее, нежели у других экземпляров.

Семга ловится в Поное до конца сентября: ход рыбы и лов прекращается, (?) как мне передали, с появлением [35] шуги (ледяная каша), вслед за которым убираются забор и гарвы. В Варзуге же наблюдается, по словам отца Шмакова, лучший ход семги в реку в конце сентября, начала октября; лов прекращается только в половине ноября уже под льдом, а гарвами ловят семгу у морского берега и зимою. Осенняя семга зимует, по всем признакам, в Поное, во льду которой (она промерзает обыкновенно до грунта) выдаются каналы, в которых струится вода. Были случаи поимки, семги зимою вблизи села. Главная масса ловимой в Поное семги весом не более 8-10 ф., 15 фунтовая семга составляет большую редкость, а в 1904 г. однажды ловцы были поражены поимкой семги, весом в 38 ф.

Сравнивая добытые за короткий срок моего пребывания в Поное сведения о семге с данными, собранными мною о семге в течение целого ряда лет на Мурмане и с таблицами Солдатова (отчет Мурманской экспедиции за 1902 и 1904 гг.), мы должны придти к заключению, что никакой в сущности разницы в жизненных проявлениях понойской и мурманской семги нет, за исключением разве более раннего привала рыб к устьям мурманских рек, вполне понятного в виду разницы между климатическими и гидрологическими условиями Мурмана и горла Белого моря.

В Кольском заливе семга появляется в первых числах мая; единичные же экземпляры ловятся иногда и в конце апреля. К концу первой недели мая начинается подход уже более значительной массы этой крупной (весом в среднем 16 ф.), т.н. “вешней” семги (Богомоловской и Никольской). В косяках этой семги встречается лишь весьма мало самцов. По таблицам Солдатова, эта семга длиною от 80 до 127 цм. при весе от 12 до 50 ф. Начало подхода т.н. летней семги падает на первую половину июня. Среди ней встречается не много больше самцов и в общем она, в среднем, немного меньше весенней. Икринки в яичниках обоих отрядов еще мелки, диаметром около 2 мм. С конца июня начинается подход к берегам “тынды”, т.е. мелкой семги, дл. 45-55 цм. и весом редко больше 2 до 5 ф. Среди тынды встречается весьма мало самок, главный же контингент составляют самцы. Ход осенней, осо[36]бенно жирной рыбы, крупной и белой, с совсем не развитыми половыми органами, начинается в августе. Он продолжается не только до замерзания рек, но по некоторым признакам и после их замерзания.

Но приплыв этой семги к Мурманскому берегу, по видимому, далеко незначительнее приплыва ее к Поною. Не имея под руками точных цифр для целого ряда лет, я все же могу с уверенностью утверждать, что вдоль Мурмана ловится за весь осенний сезон семги меньше, нежели в один только первый или второй день поездовки в Поное.

Перед входом в реки семга держится некоторое время в полупресной воде: в изгибах берега близ устья рек. Здесь она “отстаивается”, как говорят коляне, т.е. приспособливается к входу в реку.

Нерест начинается в средине сентября и продолжается до средины октября, но встречаются экземпляры с текучими уже молоками и икрою в начале сентября. После нереста темные “валчаки”, т.е. отнерестившаяся рыба, скатываются вниз по течению, большей частью еще осенью, обратно в море; попадающиеся весною во время ледохода т.н. “белые” волчаки успели уже посветлеть в реке во время пути с удаленных от моря мест. Легко усмотреть из этих данных, что никакой, в сущности, разницы между биологическими проявлениями, в жизни Понойской и Мурманской семог, за исключением разве того, что косяки подходят весною раньше к всегда свободному ото льдов Мурману, нежели к Терскому берегу близ Поноя, обыкновенно в мае месяце еще затертому льдами, у которого вся семга как и на Мурмане, перед входом в реки “отстаивается”. Время входа летней семги, тынды и осенней семги совпадают: и вся семга за исключением осенней, у которой в обеих местностях половые продукты вовсе не развиты, входят с одинаково еще малоразвитыми продуктами в реки Мурмана, как и в Поной. Здесь как и там она приступает к нересту, судя по степени развития икры и молок у самки и у самцов, наловленных в начале сентября в Поное в средине сентября, т.е. в одинаковое время. Валчаки скатываются наверно [37] в Поное тотчас после окончания процесса нереста обратно в море, но достигают его в ту же осень, вероятно реже, нежели на Мурмане, вследствие более раннего и глубокого замерзания реки.

Из выше изложенного ясно, что даже в том случае, если в бытность экспедиции Данилевского в Поное самки с почти созревшей икрою были выловлены может быть случайно в более значительном количестве, нежели при мне в первых числах сентября, то все же такая поимка никак не могла дать повода к предположению о входе весенней и летней семог и тынды в Поной для нереста с почти зрелыми уже половыми продуктами.

В ночь на пятое число нам пришлось выехать на почтовом карбасе из Поноя при полной воде. Пропуская ночную воду мы рисковали опоздать к приходу на рейд парохода, который можно было ожидать уже с полудня пятого числа. Поэтому мы тронулись с командой из четырех женщин и кормщика, усталой и сонной после поездовки от 4-го числа, в темноте в путь. Радуясь довольно резкому попутному ветру и отчалив от берега, бабы немедленно подняли паруса, которые быстро погнали лодку вперед. Мои спутники залезли с своим багажом и с инструментами под навес карбаса, я же предпочел поместиться на скамеечке у входа под навес и взять на всякий случай шкот от гафельного паруса из рук дремавшей женщины.

Когда мы отъехали не более 3-х вер. от села, наша лодка вдруг дрогнула от сильного толчка, и двинулась затем сильно замедленным ходом дальше. В следующий момент я услышал зловещее бурление хлынувшей сквозь дно в лодку воды. Я крикнул кормщику немедленно править карбас прямо на берег. Он сразу не понял меня, но затем уже быстро стал класть руль на правый борт, когда мои спутники выскочили из под навеса с криком “тонем”. Благодаря сильному ветру, мы, с тяжело нагруженной лодкой, тянувшей за собою целый ряд гарв с вырванными кольями, благополучно добрались до берега, вблизи которого сели на мель. Забрав с собою кое-какую провизию и поневоле оставив большую [38] часть в наполненной водою каютке, мы пешком направились обратно в село, с трудом пробираясь в темноте между крупными валунами, окаймляющими широкой полосою весь берег.

Во время отлива кое-как исправили лодку, дно которой пробито было колом от гарвы, торчавшим с остатками прорванной сети в широком леке, и тронулись около 3 часов вновь в путь, страшно боясь опоздать к приходу парохода. Благополучно минуя теперь при дневном свете ряды гарв, мы добрались до устьев реки и направили лодку к “Лудкам”, группе маленьких рифов в губе, где построена лачуга, в которой приходится дожидаться парохода иногда в течение нескольких суток.

В сколоченной из бревен, обставленной одним только столом и несколькими скамейками, избе среди угара от дымящего очага, старой камбюзи от погибшего судна, мы встретили много публики во всех стадиях опьянения. Прозябшим моим спутникам, в легкой летней еще одежде, пришлось поместиться поневоле на полу, среди этой мало привлекательной обстановки, я же предпочел, надев теплый полушубок, себе устроить бивуак на свободном воздухе, сделав себе из старого паруса, найденного на рифе, при помощи моей горной палки и остатка от сломанного весла, ширму для защиты от сильного ветра; под ней я лег, когда стало темнеть, на подушке, в ожидании парохода. У направленной к морю стены избы был повешен фонарь с зажженной в нем свечою, за неимением сигнального фонаря, забытого сельским писарем, и. д. почтальона, в селе. То засыпая, то бодрствуя, я, заметив под утро огни медленно приближавшегося парохода, разбудил публику в избе, которая закопошилась, и спустя несколько минут мы все уже сидели в лодках, а вскоре очутились на палубе парохода, который чуть-чуть не прошел мимо, не заметив яркого блеска фонаря, который должен был служить сигналом для парохода о присутствии на лудке пассажиров. Только благодаря замеченной при слабом свете наступающей зари флотилии лодок, вышедшей из-за Лудок, пароход приблизился к берегу и стал на якорь.

[39]

В удобных каютах “Ломоносова” мы имели бы полную возможность позабыть приключение последних 24 часов, если бы не пришлось жалеть о порче прекрасного фотографического аппарата, промоченного и поломанного во время катастрофы прошлой ночи и о потере многочисленных, довольно интересных снимков, сделанных во время экскурсии к шахмам, к Маяку и в начале поездовки, когда дневной свет еще позволял делать снимки. В выигрыше остался только один я, так как имел возможность обогатить свои познание о характере лова и биологических проявлениях в жизни Понойской семги.

В общем отрадна сумма впечатлений, вынесенных о рыболовстве в Поное. Так, во-первых, я мог убедиться в том, что там существуют уже некоторые зачатки строгого порядка, соблюдение которого столь важно для ведения рационального рыбного хозяйства, в виде некоторых разумных правил, регулирующих уже теперь осенний лов семги; во-вторых, что, благодаря физической невозможности покончить с поставкой забора раньше, чем во второй половине июля, дается полная возможность почти всем самкам и большому количеству самцов, миновавших неводы не только в устьях, но и по обеим сторонам устьев реки, беспрепятственно подниматься к местам нереста, [40] чем, конечно, обеспечивается вполне существование понойской семги, несмотря на беспощадный способ осеннего лова, в-третьих, дается полная возможность отнерестившимся лохам, вследствие ранней уборки забора и гарв, скатиться беспрепятственно обратно в море вслед за окончанием нереста.

Под этими условиями и не мудрено, что лов семги в Поное, судя по некоторым данным, не уменьшился, как везде в Лапландских реках, а скорее увеличился. В 1861 году было наловлено, по данным Данилевского, всего только 3000 пудов, а ныне ловится, по данным статистическим, около 5000 пудов.

И здесь вероятно окажется, конечно необходимым, после более близкого ознакомление с природой Понойского лова, принять некоторые меры для облагорожения лова семги, безотлагательным же в данное время является принятие только строгих мер против безобразного беспорядка, в котором ставятся гарвы в русле реки, с оставлением не только чрезмерно узкого, но при том и извилистого, никакими явным знаками не обставленного фарватера на реке. Такой беспорядок не терпим потому, что он грозит весьма серьезной опасностью для имущества и жизни людей, принужденных плавать в ночное время по реке ниже села Поноя.

© текст, Гебель Г.Ф., 1909

© OCR, Пискунова С., 2007

© HTML-версия, Шундалов И., 2007