П. Инфантьев

Рассказ из жизни поморов.

I.

Было утро. Тихий, безоблачный весенний день обещал быть очень жарким.

Пароход “Вел. Кн. Елизавета Федоровна”, шедший вниз по реке Серной Двине, был переполнен пассажирами. Помещение третьего класса было буквально битком набито народом. За отсутствием скамеек или другой какой-либо мебели, прямо на грязном полу сидели и лежали, кому как пришлось, полуголые от жары люди; тут были все вместе: и мужчины, и женщины, и дети. Со всех градом катил, пот. Духота и отвратительный запах стояли невыносимые. Даже со стен текло от испарений этих живых человеческих тел.

– За свои собственные деньги изволь-ка вот тут мучиться в такой, прости Господи, геенне огненной! — произнес один из пассажиров, седенький, благообразный старичок, сидевший в уголке с двумя мальчиками, из которых одному было лет четырнадцать, а другому не более двенадцати.

– Нужна заставит, так и на пароходной трубе поедешь! — отозвался на его замечание только что вошедший рабочий, подыскивавший возле старичка местечко, где бы ему примоститься с своим мешком.

– Это точно: только по нужде и можно ездить на таких пароходах! — согласился старик. — Ребятки, вы пошли бы погуляли на палубу, проветрились бы, а месточко уступили бы вот [4] новому пассажиру. Идите-ка, милые! Там все посвободней, чем сидеть здесь в такой духоте. Теперь уж немного осталось терпеть, — скоро приедем в Архангельск! — обратился он к сидевшим с ним мальчуганам.

Мальчики поднялись с места и направились к выходу.

– Как провели эту Котласскую железную дорогу, так крещеный мир точно прорвало: едут и едут, и конца-краю нет! — говорил словоохотливый старичок в то время, как новый пассажир устраивался на месте.

– А пароходов мало. Ну вот капитаны этим случаем и пользуются, и возят нашего брата, ровно скот какой, да еще и за то велят сказывать спасибо! — подхватил рабочий. — Это твои, что ли, ребятки-то были? — спросил он, помолчав.

– Нет, чужие, сироты.

– Куда же ты их везешь-то?

– Мать ихняя просила отвезти ребят в Архангельск, к дяде-рыбопромышленнику. Мы из-под Великого-Устюга. Я-то сам еду в Соловки, на поклонение святым Соловецким угодникам, — ну вот и захватил их с собою по пути до Архангельска.

– Что же они будут делать у дяди?

– Хочет везти их на Мурман на промыслы, зуйками¹.

– Таких-то маленьких? Да какие же они еще промышленники? — вмешалась в разговор сидевшая рядом. женщина.

– Ну, да работа-то у них будет не трудная: вероятно, наживку начинять на крюки. А, глядишь, за лето-то все-таки что-нибудь и заработают.

– Знаю я эту работу, — сказал рабочий: — бывал и на Мурмане. Ну, не скажи, чтобы уж очень легкая. Работа эта спешная, и наживодчику часто приходится накалывать о рыбу руки, а заживлять некогда. Хозяева не церемонятся: или работай с больными руками, пока не сделаешься калекой, или убирайся прочь с промыслов! Нет, брат, не пожелал бы я такой работы не только своему сыну, а и злому татарину! — добавил он, покачав головою.

[5] — Что поделаешь? Не по миру же их пускать. Надо как-нибудь хлеб-то зарабатывать. Сказано в писании: “В поте лица твоего будешь есть хлеб твой”. Семья у них громадная, и все мал мала меньше. Отец-то в прошлом году померши, а взрослых работников никого не осталось. Ну вот и приходится с таких малых лет рассовывать по чужим людям. Спасибо и за то, что хоть дядя выискался, принял в них участие: прислал вот им и на билеты для проезда до Архангельска.

Мальчики тем временем поднялись на палубу, которая тоже оказалась переполненной пассажирами. Везде был народ. Сидели, стояли, лежали всюду, где только было возможно: на скамейках, под скамейками, в проходах, на ларях, на кулях, — словом, решительно негде было шагу ступить. Мужчины, женщина, дети, парни, девушки, — все перемешались в одну общую кучу.

Больше всего ехало богомольцев, отправлявшихся в Соловки.

– Глянь-ка, Сеня: куда это народ-то поднимается еще выше? Может быть, и нам можно? — сказал младший из братьев, указывая на лесенку, ведущую на верхнюю палубу парохода, где помещались мостки капитана.

– И то. Пойдем и мы, Ваня. Может быть, не прогонят! — ответил Сеня.

И мальчики несмело стали подниматься вслед за другими на верхнюю некрытую палубу.

– Э, вот где хорошо-то все видно! — с восторгом произнес младший брат, увидя расстилавшийся перед их глазами простор широкой реки.

Но верхняя палуба тоже оказалась вся сплошь усеянной пассажирами, точно мухами, налипшими к меду. Многие еще спали, растянувшись прямо на полу, другие сидели или, за неимением места, стояли. Даже у самого края палубы виднелись неподвижно распростертые пассажиры, — того и гляди, кто-нибудь скатится в воду. Казалось, налети пароход на мель или ударься обо что-нибудь, и тотчас же с него посыплются в реку люди, как сыплются спелые плоты с дерева, когда потрясут ствол.

[6] Не найдя более удобного места, пальчики прислонились к стенке капитанской рубки и с восхищением стали смотреть на расстилавшуюся перед ними картину.

Берега Сев. Двины от Холмогор до Архангельска очень густо населены, села и деревни виднеются повсюду. Двина течет здесь в холмистых, покрытых густыми лисами берегах. Пароход то и дело обгоняете караваны барок с вятским и волжским хлебом, овсом и льном и плоты с бочками соломы и пеку² и с лесом, более всего с лесом. Иногда на этих обширных плотах виднеются шалашики и даже целые небольшие домики, иногда белые палатки для защиты от дожди и непогоды. Тут, на этих плотах, медленно движущихся вниз по рек, идет свои жизнь...

Для Сени и Вани было все ново: и эта обширная река, и пароход, на котором они ехали в первый раз в жизни, и люди, их окружавшие. До сих пор они росли в своей захолустной деревушке и, кроме нее, не видели ничего. Правда, они оба посещали школу и из рассказов учителя знали о существовании другой жизни, иной, чем их деревенская, о других странах и народах, но только теперь перед их глазами открывалась эта другая жизнь, другой для них мир. Они озирались вокруг и присматривались ко всему. Сначала они всего боялись, но мало-помалу начали осваиваться, стали ходить по пароходу, заглядывать в машинное отделение и рассматривать, как там работала машина, приводимая какою-то непонятною для них силой в движение.

Им было и жутко и весело. Будущего они не боялись, потому что были еще в таком возрасте, когда не думаешь о будущем. Они слыхали много страшных рассказов о жизни промышленников на Мурмане, но эти рассказы только дразнили их любопытство, и им самим хотелось посмотреть, что это за неведомая страна, где солнце по целым месяцам не заходит и стоить на небе круглый день. К тому же они знали, что с ними будет дядя, которого они хотя еще ни разу не видали, но представляли себе таким же добрым, каким быль и их отец.

[8] — Вон уж виднеется деревня Уйма. Скоро, значить, и Архангельск! — произнес один из пассажиров, указывая рукою на показавшиеся на правом берегу реки дома деревушки, растянувшейся на несколько верст вдоль реки.

Мальчики с любопытством начали вглядываться вдаль, желая поскорее увидать тот город, в котором жил их дядя.

Вот миновали деревню, вот показался какой-то завод, вот лесопилка, вот каменные здания пенькового, льняного и смоляного буянов³, а вот и церкви и длинное огромное здание таможни г. Архангельска, узкою лентой протянувшегося вдоль правого берега реки на расстоянии целых пяти верст.

Пароход издал продолжительный свисток и остановился у пристани возле Архангельского монастыря.

Пассажиры торопливо начали высыпать на берег.

– Ребятки, где вы? А я вас ищу. Берите свое имущество, да надо выходить! Не отставайте от меня, чтобы нам не растеряться! — раздался за спиною детей голос старика, стоявшего с котомкой за плечами и державшего в руках два ребячьих мешка, нагруженные одежонкой, бельем и другим скарбом.

Закинув мешки на спину, мальчики следом за стариком пошли по сходням на берег.

Старик знал, что дядя сирот жил в предместье города — в слободке Соломбал, куда можно было попасть с монастырской пристани, только пройдя через весь город.

Ребята, в первый раз еще в своей жизни попавшие в большой город, с удивлением пялили свои глаза на большие дома, на церкви, на разные казенные здания, на набережную, на деревянные тротуары и на сады.

– Дедушка, кто это? — остановился вдруг Ваня, с удивлением увидав на площади большой гранитный, обнесенный железною решеткою столб, на котором стояло изображение какого-то человека.

– А это, детки, памятник мужичку Ломоносову!– сказал, останавливаясь, старик, уже кое-что слыхавший про знаменитого архангельского крестьянина. — Он жил еще во время ма[9]тушки Екатерины, — давно это было, — и ушел из своей деревни Денисовки, возле Холмогор, в Питер учиться; выучился там грамоте, а потом сделался первеющий человек у царицы. Вот ему и поставили этот памятник, чтобы на вечные времена знали, каков был наш брать мужичок.

Ребята, тоже слыхавшие уже о Ломоносове от школьного учителя, с любопытством обошли вокруг памятника и затем направились к находившейся за рекой Кузнечихой Соломбале, где ютились преимущественно матросы, рабочие и промышленники.

Разыскав дом, какой надо было, путники вошли через калитку во двор, где развешивала мокрое белье какая-то женщина.

– Ба, дедушка Игната, здравствуй, милости просим! Это, должно быть, мои милые племяннички? Вот какая радость! Здравствуйте, здравствуйте!– заговорила женщина, обнимая мальчиков.

Это оказалась тетка Арина, родная сестра матери сирот.

Тетушка Арина не видалась со своею сестрою уже много лет и была глубоко опечалена, когда узнала, что та овдовела, оставшись с целою кучею ребят на руках. Арина посоветовалась с мужем, и они решили выписать к себе двух старших племянников, так как у самих у них детей не было.

Тетка повела гостей в дом и не знала, как и чем их угостить. Мужа ее в это время дома не оказалось, — он где-то хлопотал перед отъездом на Мурман.

Начались расспросы про сестру, про ее житье-бытье. Тетка Арина не раз всплакнула, слыша про бедственное положение оставшейся после смерти отца семьи.

Но вот вскоре вернулся и сам хозяин.

– Ба, никак зуйки приехали? Вот и отлично! Скоро, значит, отправимся в путь! — весело обратился он к прибывшим племянникам, здороваясь с ними.

Это был еще не старый мужчина, лет под сорок. Среднего роста, коренастый, с широкой темно-русой бородой, с карими большими глазами и правильным носом, он выглядел очень солидным к смышленым мужиком. Красивое русское лицо его дышало силой и готовностью на любую работу. Таких людей немало среди архангельских поморов.

[10] Трофим Степанович, — так звали дядю ребят, — был коренным жителем Архангельска. Со своею теперешнею женою он познакомился на богомолье, когда ездил, еще будучи холостым, в Соловки. Знакомство их произошло случайно на пароходе во время обратного возвращения из монастыря. Девушка очень ему понравилась, и по прибытии в Архангельск он пригласил ее вместе с ее спутниками к себе в гости напиться чайку и отдохнуть. В это время он жил только со своей матерью, отца его в живых уже не было, и он был единственным поильцем-кормильцем старушки. Его матери тоже понравилась молоденькая скромная богомолка.

Вскоре после этого знакомства Трофим съездил в деревню, где жила Арина, и засватал ее. Они поженились. Трофим перевез свою молодую жену в Архангельск, и они зажили счастливо. После смерти свекрови Арина сделалась полной хозяйкой в доме, и стала заведовать хозяйством мужа, в особенности, когда он по летам отправлялся на промыслы на Мурман. Эти промыслы хотя и сопряжены с опасностями, но зато очень прибыльны, и Трофим не хотел их бросать. Детей у них не было. Предвидя приближение старости и в то же время не желая бросать доходные промыслы, которые с каждым годом расширялись все более и более, Трофим имел тайное намерение передать их со временем какому-либо близ[11]кому человеку, который мог бы их продолжать. Как раз в минувшем году помер брат его жены, оставив сирот, и Трофим решил усыновить их, если только они окажутся дельными малыми.

– Ну, ребятки, погуляйте у нас здесь несколько деньков, а там можно будет и в путь. А ты, Ариша, пока что, научи их стряпать: они будут у нас на промыслах кашеварами.

Арине очень хотелось оставить младшего из братьев при себе, но муж и слушать об этом не хотел: ребята, по его мнению, с малолетства должны были привыкать к промысловой жизни, чтобы сделаться потом настоящими поморами. Да к тому же они и нужны были на промыслах, — иначе, все равно, привелось бы нанимать чужих.

Братья были очень довольны таким решением, так как им не хотелось расстаться друг с другом.

Ребята оказались очень смышлеными, и Арина скоро передала им все свои знания по кухонной части: она научила их, как заводить квашню, как стряпать и печь хлеб, как варить щи и уху, как жарить, как готовить кашу и проч.

[12] Вот настал и день отъезда. Перед отправлением в путь отслужили молебен. Священник окропил св. водою новенькую трехмачтовую шкуну, только что построенную в этом году и снабженную всеми необходимыми принадлежностями для лова трески, составляющего главный промысел поморов на Мурмане.

Распростившись с Ариной, Трофим и его племянники вошли на шкуну, где уже сидели отправлявшиеся с ними промышленники; матросы натянули паруса, и судно, подгоняемое попутным ветром, направилось к устью Сев. Двины, а из него на открытый простор Белого моря...

Путь предстоял немалый. Надо было переехать через все Белое море, обогнуть Терский берег Кольского полуострова, выйти в Сев. Ледовитый океан и затем уже попасть на Мурман. К счастью, ветер все время был благоприятный, льдов в эту весну в Белом море уже нигде не было видно, и на четвертый день они обогнули уже Святой нос и поплыли вдоль скалистых берегов Мурмана на запад, к той бухте, где находилось становище Трофима.

III.

Для наших маленьких мореплавателей было все здесь ново и любопытно, — и эта беспредельная гладь моря, которой не виделось ни конца ни краю, и этот беспрерывный день, когда они подвинулись подальше на север. Они видели, как в течение дня солнце поднимается кверху и, описав по небу дугу, опускается снова к низу, но вместо того, чтобы закатиться и скрыться, опять начинает подниматься. Ночь ещё не наступила, а уже снова начинался день, и солнце, описывая круги, беспрерывно все время оставалось видным на небе. Это их больше всего изумляло, и они долго не могли привыкнуть, когда же нужно ложиться спать, когда вставать.

Была средина мая, и стояла тихая, ясная погода, — когда шкуна, подгоняемая легким свежим ветерком, причалила в глубоко вдающуюся в берег бухту, к тому становищу, где между других станов находился и стан Трофима.

Лов трески еще не начался, но все ждали, что рыба должна скоро пойти. В ожидании ее появления прибывшие занялись пока [14] приведением своей хижины в порядок. Трофим привез с собой из Архангельска небольшой запас кирпичей, чтобы устроить в своем стану, вместо обыкновенной железной, русскую печь, в которой можно было бы печь хлеб и варить щи, и вот теперь занялся ее устройством.

В прежние годы в стану у Трофима была такая же грязь и неустройство, как и у всех других промышленников на Мурмане, но в этом году, когда он привез на промыслы своих племянников, последние придали хижине более или менее жилой и уютный вид. Когда появилась рыба и начались промыслы, они каждый раз по отъезде промышленников в море чистили и подметали стан и вообще заботились о поддержании его в должном порядке. И это не могло не отражаться на настроении Трофимовых покрученников⁴. В свободное от работы время они меньше пьянствовали, чем в других станах, меньше безобразили.

В других станах зуйки были почти везде наемными и подневольными, зависевшими не только от хозяина, но и от всякого взрослого покрученника. Положение их было ужасное, трудиться их заставляли хозяева до невозможности. Кроме кашеварства, на них часто возлагали самую тяжелую работу: быть наживодчиками и ездить вместе с взрослыми в море. Им отдохнуть было некогда от работы, и над ними не издевался только ленивый, и не у кого ни было искать защиты. Понятно, что при таких условиях им было не до того, чтобы заботиться о чистоте в стану: лишь бы только как-нибудь после каторжного дня добраться до постели. И так как, благодаря этому, никто не следил за чистотой и убранством стана, то он приходил в такое состояние, что даже не всякий зверь стал бы в нем жить. А это, в свою очередь, отзывалось на настроении измученных денною работою промышленников, которые вымещали свое недовольство на тех же зуйках, и таким образом ссоры и брань в такой обстановке не прекращались.

Сеня и Ваня, как хозяйские племянники, находились срав[15]нительно в более выгодном положении: их никто не смел безнаказанно обидеть, потому что дядя Трофим не допустил бы этого. Их не изнуряли непосильною работою в море, а потому они имели возможность делать добросовестно то, что им было указано. Но и этой своей работы было им за глаза довольно. Кроме уборки стана, стряпни хлеба и приготовления обеда, на их обязанности лежала заготовка хворосту для топки; затем, когда промышленники возвращались с моря и обедали, мальчики должны были распутывать и развешивать для просушки привезенные рыболовные снасти, иногда помогать чистить рыбу и проч. И ребята успевали все это делать во время, так что дядя Трофим не мог нахвалиться своими племянниками.

Покрученники сначала смотрели на них с недоверием и даже враждебно, так как не могли помыкать ими, как ранее помыкали наемными зуйками у того же Трофима, но потом, видя, что у них всегда вовремя и обед готов, и стан прибран и тепло истоплено, скоро примирились с ними и даже полюбили их.

А с своей стороны, маленькие промышленники старались употреблять все свои силы на то, чтобы угодить жившим с ними покрученникам. Когда поспели ягоды, а затем грибы, ребята бегали собирать их и старались разнообразить всякими способами незатейливый кушанья промышленников. Кроме того, так как в окрестностях водилось много всякой птицы, то они собирали птичьи яйца, а иногда, с дозволения дяди, Сеня брал его ружье, отправлялся на охоту и приносил с собой уток и гусей, которые тоже шли на обед.

Трофим видел, что с появлением его племянников жизнь [16] в стану пошла как-то глаже и дружнее, и не мог нарадоваться, вполне понимая, что всем этим он обязан именно им. А общие одобрения и похвалы еще более заставляли стараться братьев.

Так изо дня в день тянулась жизнь двух мальчиков в постоянной работе, с перерывами лишь во время штормов или по случаю отсутствия наживки.

Лето с его бесконечным днем проходило. Солнце каждые сутки все ниже и ниже опускалось над горизонтом; вот оно уже начало задевать за край земли и ненадолго скрываться. С каждым, днем этот закат делался все продолжительнее и продолжительнее.

Наступил августа. Все чаще и чаще в море стали появляться туманы и налетать сильные штормы. Деревья начали терять свою листву; наступили темные ночи и ненастье. Птицы собирались в большие стаи и улетали в теплые страны. В океане появились огромные ледяные горы, приносимый ветром с севера. Они походили на громадные скалистые острова, странствующие по воле ветра и морского течения. Иные из них [18] были сажень 30-40 в вышину; у таких льдин часть, сидящая в воде, обыкновенно раз в 6 или 8 больше наружной; в длину и ширину эти плавающие горы нередко имеют по нескольку сот и даже тысяч сажень.

Большинство временных промышленников уже разъехалось с Мурмана, и в становище, где был стан Трофима, остался один только он со своими покрученниками.

Трофим торопился поскорее закончить дела, чтобы тоже отправиться домой. Его шкуна была уже снаряжена. Ожидали только попутного ветра.

Но тут случилось неожиданное препятствие, заставившее откладывать поездку со дня на день. На море разыгрался сильнейший шторм, не прекращавшийся в течение целой недели. Об отъезде в такую погоду нечего было и думать. Промышленники с нетерпением и страхом за свою судьбу ждали окончания непогоды. Но, когда она прекратилась, из Архангельска пришел пароход, сообщивший, что Белое море загромождено массою плавающего льда, нагнанного с Ледовитого океана бурею, и что пробиваться через этот лед не только на парусных судах, но даже на пароходах чрезвычайно трудно и опасно.

– Плохо дело! Зимовать нам здесь придется! — заявил Трофим своим покрученникам.

Все приуныли. Коротать долгую полярную ночь вдали от близких людей никому не представлялось особенно привлекательным. Да и стан не был приспособлен для зимней стоянки.

Большинство покрученников Трофима не согласились оставаться на Мурмане на зимовку; они отправились в ближайший поселок, куда заходили еще пароходы, возвращавшиеся в Архангельск, и уехали на них. Но Трофиму нельзя было бросить на произвол судьбы свою шкуну, на которой было еще много нераспроданной рыбы, и ему приходилось остаться на зиму со своими племянниками на Мурмане. Едва удалось ему уговорить еще двух покрученников остаться с ними; он соблазнил их обещанием заняться зимою ловлей акул, а раннею весною — промыслами на тюленей, что должно было дать всем им хороший заработок.

[20] — Ну, ребята, не унывайте! Пробьемся как-нибудь зиму! Живут же здесь колонисты, — авось, проживем и мы! — утешал он своих племянников.

Но те и не думали унывать, так как зимовка на Мурмане не представлялась им особенно страшной. Они не имели еще понятия о том, что такое долгая полярная ночь, и даже были рады испытать неизведанное.

Трофим написал и послал с одним из последних пароходов письмо Арине, чтобы она не ждала их возвращения до следующей осени и не особенно за них беспокоилась.

IV.

Наступил сентябрь. Пароходы перестали ходить. Жизнь на Мурмане замерла. Начались снежные вьюги и метели.

Зазимовавшие промышленники, прежде всего постарались превратить свой стань в жилище, годное для зимней стоянки. Они тщательно проконопатили все щели мхом, обложили также и фундамент и крышу, и обсыпали снегом. Окна забили ставнями, — во время сплошной полярной ночи не зачем было открывать их. Впрочем, особенных холодов они не боялись, так как знали, что на Мурмане не бывает суровых зим.

Дни становились все короче и короче. В конце октября солнце стало оставаться на небе не более полутора-двух часов: остальное время приходилось на ночь да на утренние и вечерние сумерки.

13 ноября солнце в последний раз, и то одним лишь краешком, на несколько минут показалось на горизонте и затем скрылось, чтобы больше уже не всходить до наступления весны. Сначала, в течение нескольких дней, в полдень показывался еще на некоторое время как бы предутренний рассвет, но потом и это исчезло. Наступила длинная полярная, беспрерывная ночь.

Мальчики с тоскливою тревогой следили за тем, как день постепенно превращался в сплошную ночь, и как все время только луна да звезды сверкали на небе. Счет дням привелось вести уже не по солнцу; а только по висевшим в стану часам.

Но дяди не позволял ребятам все время сидеть в хижине; он то и дело гнал их на свежий воздух, так как знал, [21] что в этих местах во время долгой полярной ночи, при отсутствии движения на свежем воздухе, нередко заболевают страшной болезнью — цингой. Эта болезнь начинается тем, что на человека нападает болезненная сонливость, он делается вялым, десны его распухают и начинают кровоточить, зубы шатаются, ноги отекают и загнивают. Чем дальше, тем все больше и больше слабеет больной, теряет аппетит, и все ему становится немило. И если такого больного насильно не вытаскивают на воздух и не заставляют его двигаться, то он скоро впадает в беспамятство и умирает.

Кан человек бывалый, Трофим всех, живших под кровом его хижины, принуждал ли делать какую-либо работу, или ходить на охоту, или вообще как можно чаще быть вне хижины на свежем воздух.

Однажды мальчики играли возле стана в снежки. Это было еще в начала зимы. Ночь была безлунная, освещаемая только мерцавшими на небе звездами. Вдруг на горизонте появилась светлая полоса, подобно белой заре. Она постепенно стала подниматься все выше и выше, освещая окрестность.

– Сеня, солнышко хочет всходить! — вскричал радостно младший братишка.

– Нет, это что-то не то! — проговорил Сеня, видя, как сначала бледный свет стал быстро делаться все более и более ярким.

– Ох, что это? — в изумлении вскричал Ваня.

В этот миг яркая широкая лента опоясала весь небосвод с одного края до другого и начала трепетно колыхаться, извиваться, собираться складками и вновь развертываться, точно гигантский кусок ярко-красной материи, испещренной разноцветными полосами и отороченной огненными бахромками внизу, наподобие пышной занавеси. Она то и дело меняла свою форму, свои цвета и свое место на небе.

Мальчики, в первый раз увидевшие это небесное явление, были поражены и перепуганы. Они ожидали, что вот-вот над их головами разразится какой-нибудь грохот, и небо упадет на землю.

Но все было тихо и безмолвно.

[22] Тогда они бросились в свою хижину и неистово закричали:

– Дядя Трофим, на небе пожар!

Но, к их удивлению, дядя совершенно хладнокровно сказал:

– А, это, должно быть, сполохи начались...

Однако он вместе с другими двумя промышленниками вышел из стана, и все стали любоваться чудесным небесным явлением. На вопросы ребят он объяснись им, что эти пожары на небе здесь бывают очень часто, и что страшного в них ничего нет.

А яркая всех цветов лента поднималась тем временем все выше и выше; свет от нее перебегал от одного края к другому; иногда он на мгновение ослабевал, но затем загорался с новою, еще большею силою.

Вдруг ребята вскрикнули от изумления и неожиданности: лента распалась на две части! Верхняя ее часть засверкала еще ярче, блистая всеми цветами радуги, и из нее то и дело стали вылетать разноцветные лучи света.

[23] Но вот световые полосы постепенно начали меркнуть и гаснуть, пока совершенно не побледнели и не рассеялись по небу, и пока снова не воцарилась беспросветная ночь.

С этих пор северные сияния стали показываться очень часто, так что ребятишки скоро к ним так привыкли, что перестали на них обращать внимание и играли себе спокойно при их волшебном мерцании.

С самого начала зимы возле становища появилось множество песцов — полярных лисиц. От настоящих лисиц эта зверьки отличаются меньшим ростом и цветом шерсти, которая зимою у них бывает белая, а летом или голубая, или темно-пепельная. Песцы питаются трупами выбрасываемых морем животных, а также пеструшками — особого рода полевыми мышами, во множестве водящимися в полярных странах, птицами и проч. Летом, когда повсюду было много корма, песцов не было заметно возле становища; но когда наступила зима, когда норы пеструшек занесло глубокими сугробами снега, а птицы улетели на юг, для них настал великий пост. Голодные, исхудалые, они целыми стаями начали появляться возле становища, чуя, что тут может быть для них пожива. Нужда делала их [24] крайне назойливыми и смелыми. Они подходили к самому жилищу и старались стащить все, что плохо лежало: запасы пищи, звериные шкуры, даже одежду и обувь, если только их оставляли наружу. Они даже ухитрялись каким-то образом проникать в самый стан, где хранились запасы рыбы. Ни дичь ни мясо невозможно было оставлять на открытом воздухе: они тащили и пожирали все или прятали украденное в укромных местах.

Сеня с Ваней вели с ними все время непримиримую войну. Они целыми десятками убивали их палками, и за время зимы у них скопился таким образом большой запас шкурок этих зверьков на довольно значительную сумму, так как шкурка полярной лисицы дает очень теплый и довольно ценный мех.

В речке, на которой стояло становище, водились семга, кумжа и другая рыба; немало было рыбы и в соседних озерах. Ребята частенько ходили ловить эту рыбу крюками и жерлицами, делая проруби и просиживая над ними по целым часам, и таким образом у них за столом никогда не переводилась свежая рыба.

Трофим со своими помощниками тоже не сидели сложа руки. В тихие лунные ночи они обыкновенно отправлялись в море на ловлю акул, которые водятся у берегов Мурмана в изобилии.

Акула — огромнейшая, кровожадная и смелая рыба, с сильным хвостом и широкою пастью, снабженною рядом острых, крепких зубов. Она до того смела, что нередко нападает даже на кита. Незаметно подплыв к мирно плавающему в океане гигантскому животному, она ныряет под него, перевертывается брюхом кверху, так как в таком положении ей легче пустить в ход свои зубы, и выгрызает у морского великана куски сала и мяса, после чего тот, разумеется, скоро издыхает. Эта чудовищная морская рыба достигает в Ледовитом океане до 5 сажень длины и весит несколько сот пудов. Охотятся за нею из-за ворвани — жира акулы, который в большом количестве содержится в громадной печени ее. Кроме того, кожа акулы тоже находит обширное применение и хороший сбыт. Ловят акул толстыми железными крюками, прикрепленными к железной цепи. На крюк надевают, как приманку, кусок [25] мяса или тюленьего жира и цепь спускают в море. Прожорливое животное набрасывается на приманку и проглатывает ее вместе с крюком. Тогда акулу вытягивают на поверхность воды и оглушают дубинами, а затем, окончательно добив, ведут к берегу, где и распластывают.

В течение зимы наши промышленники поймали таким образом несколько десятков этих чудовищ.

V.

Однажды, в одну из тихих лунных ночей, старшие промышленники уехали в море ловить акул, а мальчики сидели дома, мирно беседуя в ожидании их возвращения.

– Что это, Сеня, как будто кто-то ходит у нас на крыше? — сказал Ваня, прислушиваясь к какому-то шороху.

– Я тоже слышу, что кто-то ходить! — ответил брат. — Но кому быть? Разве наши возвратились?

Вдруг в это время из печной трубы посыпались на шесток кирпичи.

– Это что такое?! — с удивлением вскричал Сеня, посмотрев на брата.

– Не знаю! Должно полагать, кто-нибудь из наших.

– Так что он, сдурил, что ли, что трубу-то разворачивает? Выбеги-ка, Ваня, посмотри!

Ваня выскочил на улицу. Изба была до самой крыши занесена глубокими сугробами снега, и только перед дверью для прохода в сугробе был разгреблен узенький коридор.

Ваня выбежал из коридора и закричал:

– Кто там? Зачем трубу-то ломаешь? Там кирпичи сыплются в печь!

Но на его окрик с крыши послышалось чье-то недовольное ворчание... Как раз в это время из-за облака выглянула луна. Ваня всмотрелся в шевелящуюся на крыше фигуру и вдруг стрелой пустился обратно в избушку.

– Сеня, бери скорей ружье! Там, на крыше, белый медведь хозяйничает! — вскричал он, захлопывая дверь и мигом задвигая деревянный засов за собой.

[26] — Что ты? — испуганно переспросил Сеня.

– Вот-те Христос! Надо скорей двери-то чем-нибудь поплотнее заставить, а то он видел меня и, пожалуй, следом за мной придет сюда!

Едва он успел произнести эти слова, как в снежном коридоре послышался шорох, и дверь, отворявшаяся внутрь хижины, задрожала от напора чего-то тяжелого.

Сеня мигом схватил со стены заряженное ружье и, направив дуло его на дверь, приготовился к встрече нежданного гостя. Ваня достал другое ружье и тоже приготовился к обороне.

Дверь дрожала от возившегося за нею зверя, и до слуха мальчиков то и дело доносилось оттуда его ворчливое рявканье, но они оба мужественно ждали, когда дверь растворится, чтобы выпалить. Вдруг снаружи последовал страшный удар лапой, дверь рассыпалась, словно она была сделана из тонких лучинок, и страшный зверь опустился передними ногами прямо на порог, выставив голову и смотря на освещенную лампой внутренность комнаты, как бы желая сказать: “А, вот они где!..”

Но это любопытство было для него роковым. Одновременно грянули два выстрела, и громадный белый медведь, не успев даже рявкнуть, повалился, смертельно пораженный в голову двумя пулями, к ногам двух маленьких героев.

Мальчики отскочили было в сторону, но, видя, что медведь не шевелится, пришли в себя и с любопытством начали осматривать непрошенного гостя, неподвижно лежавшего перед ними.

В эту минуту послышался голос дяди Трофима:

– Это что у нас тут делалось? Кто это дверь-то тут чинил?

Он вошел внутрь хижины, да так и остолбенел при виде распростертого па полу громадного белого медведя.

Следом за ним вошли остальные промышленники и тоже остановились перед медведем с разинутыми ртами, не в силах слова проговорить от изумления.

– Эва! Откуда такой гостенек? — произнес наконец, придя в себя, дядя Трофим.

– Попроведать нас заходил, да хорошо, что вы угощенье-то не увезли с собой! — улыбаясь, сказал Сеня, указывая на валявшиеся на полу ружья.

[27] И ребятишки, прерывая друг друга, начали рассказывать, как было дело.

Удивлению их храбрости и похвалам их удали не было и конца.

Медведя освежевали. Мясо его пошло в запас для продовольствия, а шкуру припрятали, чтобы потом увезти с собою. Затем принялись за исправление дверей и трубы, полуразрушенных любознательным гостем.

Властелин полуночного царства, белый медведь живет на льду и чувствует себя хорошо только среди родных ему снежных равнин и ледяных полей. У него прекрасная теплая шуба, под которой находится толстый слой жира, так что ему нипочем никакие морозы. Ростом он более сажени и весит часто более 50 пудов. Он смел, смышлен и обладает страшною силой. Его могучие, широкие лапы вооружены острыми когтями, а пальцы почти до половины снабжены плавательными перепон[28]ками, и потому плавает он превосходно. Он ловко умеет взбираться на крутые ледяные горы и быстро бегает и по льду и по земле. У него хорошее чутье, тонкий слух и острые зубы. Пищей ему служат все животные и рыбы, обитающие в море. Он умеет мастерски на них охотится, а белая шуба оказывает ему при этом большую услугу. Притаившись где-нибудь за льдиной, он тихо лежит, подстерегая добычу, и затем ловким прыжком бросается на нее. Чаще всего он охотится на тюленей, стада которых выходят из воды на плавающие льдины, чтобы подышать воздухом, или летом — погреться на солнце. При охоте на них он обнаруживает все свое искусство и хитрость.

Тюлень — животное осторожное, и потому изловить его довольно трудно. Завидевши издали тюленя, медведь ложится на брюхо и медленно подползаете в нему. Тюлень, повидимому, спит, но спит он очень чутко и поминутно просыпается и поднимает голову, приглядываясь, нет ли какой опасности, и затем снова начинает дремать. И вот, пока тюлень смотрит по сторонам, медведь лежит неподвижно, распластавшись на снегу или на льдине, но, едва только он, успокоившись, опять задремлет, медведь тихонько подвигается к нему все ближе и ближе. Наконец, когда он подкрадется к нему уже чуть не вплотную, он выпрямляется, делает два-три быстрых прыжка и хватаете добычу. Если тюлень успеет во время броситься в воду, медведь, не задумываясь, пускается следом за пним. Плавает он отлично и способен без передышки проплыть верст десять и более.

Если медведь заметите где-нибудь на льдине стадо тюленей, то осторожно спускается в воду и быстро плывет по направлению к этой льдине, то крадучись под поверхностью воды, то высунув из нее всего лишь один нос, чтобы только можно было дышать. Затем, подплыв к намеченной льдине, он осторожно взбирается на ее окраину и быстро бросается на свою добычу.

Белый медведь отваживается даже вступать в единоборство с моржом, этим гигантским морским зверем, когда тот выходит, подобно тюленю, на лед подышать воздухом, и почти всегда остается победителем.

[29] В холодную длинную зиму, когда все земные звери покидают эту негостеприимную страну, чтобы искать убежища в более теплых странах, один только белый медведь остается здесь и блуждает по пустынным льдам в поисках добычи. Часто слышится в это время его голодный рев, похожий на сиплый вопль или страшный неистовый вой. В случае недостатка пищи белый медведь не брезгает и трупами разных животных: мертвыми китами, тушами ободранных охотниками тюленей и проч. Иногда он ловить даже птиц — белых куропаток, полярных сов и проч.

Медведица зимой обыкновенно залегает месяцев на пять, на шесть где-нибудь под скалою на снегу, не заботясь особенно о дальнейшем устройстве своего логовища. Скоро ее заносят сугробы, но снег тает вокруг ее теплого тела, и над животным образуется свод с отверстием от теплого дыханья. Жир, накопленный ею за лето, уходит на поддержание ее жизни, так как она остается все время спячки без пищи. К весне у медведицы родится один, а иногда и два маленьких, величиною не более кролика, детеныша, но они быстро растут и к апрелю достигают уже роста большой собаки. Медвежата постоянно ходят за матерью, она обучает их плавать, ловит для них рыбу и не оставляет до тех пор, пока они самостоятельно не научатся промышлять себе пищу. Медведица — очень заботливая и сердобольная мать; в случае опасности она самоотверженно защищает своих детенышей и, даже смертельно раненая, до конца не оставляет их.

Сытый белый медведь не трогает человека и сторонится от него, но голодный он решается нападать на него даже и тогда, когда тот совсем и не думает его задевать.

Забредший в хижину наших промышленников медведь, очевидно, был принесен к берегам Мурмана на какой-либо плавающей льдине, так как незадолго перед этим был сильный шторм и в океане было много плавающих льдов.

VI.

Приближалось Рождество. Наши отшельники стали готовиться к встрече праздника.

[30] — Если в сочельник погода будет хорошая, надо будет съездить в церковь! — сказал однажды Трофим.

– Беспременно надо съездить. А то что мы, в самом деле, живем здесь, — и Бога совсем позабыли! — отозвались покрученники.

– Тут что, ведь до колонии верст двадцать, не больше будет?

– Считают всего восемнадцать прямым путем на лыжах, ну, да ведь теперь можно и на лодке, туда доехать, если только к тому времени бухту не заштопорит торосами! — сказал Трофим.

Торосами называются груды наносного льда, скопляющегося иногда у берегов.

Ребятишки были в восторге от предполагаемой поездки в церковь.

Они с нетерпением ждали наступления праздника и с особенным старанием готовились к его встрече. Хижина была ими тщательно подметена, вымыта и прибрана; они напекли и нажарили заранее всяких кушаний.

В сочельник было довольно морозно, но погода стояла тихая, и океан был спокоен.

Одевшись в чистое платье и помолившись Богу, промышленники вышли из своего стана, плотно затворили за собой дверь и привалили к ней несколько тяжелых камней, чтобы и в самом деле в их отсутствие не вздумал забраться к ним опять непрошенный хозяин этой полуночной страны — белый медведь.

Затеи они отправились к морю, где стояла шняка. Ночь была безлунная, и только яркие звезды своим мерцанием озаряли им путь. Но едва только они сели в лодку и отчалили от берега, как вся окрестность осветилась ярким северным сиянием.

Какое волшебное зрелище представилось их глазам! Направо на берегу трепетали розовым светом закутанные в зимнее одеяние горы, а прямо и налево расстилался темный безбрежный океан, усеянный по всем направлениям плавающими гигантскими ледяными горами, сверкавшими тысячами самоцвет[31]ных камней. Эти горы имели самые причудливые очертания. Вот чудный полуразвалившийся замок с башнями, зубчатой оградой, с высокими воротами, висячими мостами и великолепной лестницей, спускающейся к морю. Там дальше белоснежный собор, а рядом колокольня, за ней другая... За собором обширная гладь моря, усеянного множеством ледяных шаров, среди которых разбросаны холмы, колонны, гигантские памятники, столбы, ворота, дома, дворцы, — словом, целое сборище самых разнообразных сооружений из льда. Все это при свете, северного сияния блестит и искрится ярким блеском драгоценных камней.

А на небе величественно горят разноцветные огненные полосы, точно там происходит какое-то великое ликованье по случаю рождения Божественного Младенца... Казалось, вот-вот сверху раздадутся ангельские голоса, поющие рождественскую песнь: “Рождество Твое, Христе Боже наш”...

Но всюду в природе было тихо и безмолвно, и ни один звук не доносился ни от куда, будто кругом была одна беспредельная пустыня.

И Сеня с Ваней все это казалось каким-то чудным и волшебным сном.

Но вот сияние мало-помалу потухло, и вновь кругом водворилась темная, молчаливая ночь, нарушаемая лишь звуками всплеска весел... Вдруг до слуха плывших, донесся издали звон колокола, и все они разом сняли шапки и перекрестились. — Не опоздать бы нам! Надо поторапливаться! — сказал Трофим, налегая на весла.

Вот впереди на берегу заблестели огоньки небольшой деревянной церкви. Вскоре шняка причалила к берегу. Прибывшие вышли из лодки и направились к церкви, стоявшей посреди небольшой деревушки — колонии. Они вошли в храм, когда служба уже началась.

Отстояв утреню и обедню, наши богомольцы побывали кое у кого из знакомых колонистов, закупили в колониальной лавочке кое-каких сластей для праздника, Трофим захватил даже бутылку водки, и затем снова все отправились в обратный путь.

[32] Около полудня стало несколько светлее, но этот полдень походил скорее на предрассветные сумерки, и когда, спустя часа три, наши путешественники возвратились в свою хижину, то вновь стояла уже темная ночь.

VII.

После Рождества жизнь наших промышленников пошла несколько оживленнее. Заря на небе с каждым днем становилась все ярче и ярче, предрассветные сумерки стали делаться все длиннее, пока наконец 9 января не показался на горизонте на несколько минут краешек яркого солнца.

Начиная с этого дня солнце с каждым разом стало оставаться на небе на срок все больше продолжительный. Дни начали чередоваться с ночами. Сначала эти дни были коротки, но затем постепенно делались все длиннее, пока не сравнялись с ночами, после чего начали убывать уже ночи.

Но вот наступил день, когда солнце и совсем перестало прятаться за горизонтом, и опять начался сплошной полярный день. Солнце медленно поднималось в течение 12 часов, — впрочем, не особенно высоко, — а потом столько же часов опускалось к горизонту, но не заходило, а вновь начинало подниматься, колеся в северной части неба у всех на глазах, точно описывая круги.

Настала весна. Земля начала оттаивать и сбрасывать местами свои ледяные оковы. Всюду послышалось журчание ручьев, образовавшихся из растаявшего снега. С соседних гор шумно понеслись потоки и водопады. Затрещали ледники. С юга потянулись бесчисленные стаи птиц, и окрестности наполнились немолчными криками чаек, диких уток, гусей, гагарок и веселым щебетанием морских ласточек. Пернатые гости целыми тучами стали кружить в воздухе, плавать в воде, покрывать ледяные горы.

И в то же самое время началось прибытие на Мурман промышленников, которые частью шли пешком через Кольский полуостров, частью приезжали на пароходах, а частью на парусных промысловых шкунах.

[33] Приближался лов рыбы, пошедшей из океана к берегу для метания икры.

С прибытием первых пароходов Трофим получил весточку от Арины. Она сообщала, что дома все обстоит благополучно, и что она надеется, что и ее муж с племянниками тоже благополучно прозимовали на негостеприимном Мурмане.

Лов трески на восточном берегу Мурмана начинается обыкновенно только во второй половине мая. Прежде эта рыба появлялась здесь с самого начала весны, но потом весенний промысел упал, так как треска стала появляться лишь к началу лета. К этому же времени должны были явиться и прошлогодние покрученники Трофима, с которыми он условился ловить треску и в этом году. В ожидании появления трески и прихода покрученников Трофим с двумя своими помощниками занялись ловлей тюленей, которые появляются здесь в начали весны, вместе с появлением из океана рыбы, за которого они охотятся. Тюленей промышляют здесь не так, как в других местах, не подкарауливают их где-либо на льдинах или на песча[34]ных отмелях и не бьют дубинами, и даже не охотятся на них с ружьем, а ловят особого рода сетями, как рыбу. Сети опускают в воду стеною прямо от берега; ко дну такая сеть притягивается якорями, а вверх ее тянуть поплавки. Тюлень, гоняясь за рыбой, попадает лопастями или головой в ячейки сети, запутывается в них и задыхается.

За весну Трофим с двумя оставшимися с ним покрученникам успели наловить столько тюленей, что, когда прибыли остальные покрученники, они только ахнули от зависти и очень досадовали, что не остались вместе с ними на зимовку.

Таким образом Трофиму нечего было жалеть о том, что пришлось прозимовать на Мурмане. Правда, жизнь была трудная, но зато она с лихвой была вознаграждена удачными промыслами.

Прошло и второе лето.

Вновь наступила осень с ее туманами, дождями и штормами. Наши промышленники стали собираться домой на этот раз уже пораньше, из опасения, как бы опять не зазимовать на Мурмане. К тому же в начале осени в Архангельске бывает Маргаритинская ярмарка, и Трофиму хотелось попасть на нее вовремя, чтобы с выгодою распродать свою добычу.

Трофим был очень доволен своими племянниками и за их усердную службу решил отпустить их на зиму на побывку к матери в деревню. Он дал им разных подарков для матери, а также некоторую сумму денег, добросовестно заработанную мальчиками, и отправил их на одном из последних пароходов, отплывавших из Архангельска вверх по Сев. Двине, на родину.

Радости бедной вдовы, не чаявшей увидать своих ребятишек, не было предала. А деревенские сверстники-ребята смотрели на своих бывших приятелей как на героев и завидовали им, когда те начинали рассказывать про свое житье в полуночном царстве среди долгой полярной ночи и про свои приключения.

Трофим исполнил свое намерение: он усыновил обоих сирот и, чтобы сделать из них дельных и знающих людей, отдал в шкиперское училище в Архангельске, но каждое лето брал их с собой на промыслы на Мурман.

Оригинал издания, 1911 г. (pdf) 2,8 мб

© OCR Игнатенко Татьяна, 2012 г.

© HTML Воинов Игорь, 2012 г.