Г. Ф. Гебель. Наша Лапландия. 1909 г.

[179]

Глава III. — Колонизация края.

В старых датских хрониках мы встречаем намеки на периоды, в течение которых количество кочующих рыб, приближающихся ежегодно на известное время к берегам Мурмана, настолько уменьшилось, что не только прекращались периодические посещения Мурманского побережья беломорскими рыбаками, но и оседлое население его бывало вынуждено возвращаться на прежнюю родину.

Насколько эти рассказы верны, насколько они относятся вообще ко всему Мурману, а не только лишь к известным губам и участкам моря, трудно решить. Для последних 350 лет у нас нет данных, подтверждающих рассказы о переселении или уходе населения с Мурмана вследствие исчезновения там рыбы. Только 15 лет тому назад стало заметно удаление тресковых рыб от западного берега, которое заставило беломорских рыбаков покинуть Рыбацкий полуостров, начиная с восточной его части. Между тем, у восточного Мурмана замечается пока лишь запаздывание появления рыбы, что может гибельно отозваться на летнем лове пришлого элемента. В прошлом году здесь начался улов рыбы только в начале августа; когда я между 14 и 16 числами этого месяца проезжал вдоль берега, то в некоторых становищах было едва наловлено столько, сколько нужно было для пропитания рыбаков.

Но замечаемые за последние 15 лет ненормальности в ходе рыбы навряд ли повлекут теперь за собою уменьшение числа оседлых жителей, — наоборот, они должны скорее дать толчок к усиленной колонизации края. Причины к тому следующие.

Знание моря на более далеком расстоянии от берегов в настоящее время значительно подвинулось вперед, и мы с уверенностью можем утверждать, что о совершенном, как прежде думали, исчезновении из моря той рыбы, которая периодически большими массами приближается к берегам, заходя в сферу плавания беспалубных лодок, не может [180] быть и речи. В то самое время, когда за последние годы рыба весной лишь очень поздно приближалась к западной половине Мурманского побережья, где даже пришлось отказаться недавно от последней станции Вайда-Губа, — как раз тогда на довольно значительном от берега расстоянии парусные суда и пароход научно-промысловой мурманской экспедиции занимались ловлей рыбы с большим успехом и притом не только около западного, но и около восточного Мурмана. И эта успешная ловля к тому же производилась экспедицией в такое время года, когда вообще до тех пор никто и не подозревал присутствия рыбы вблизи берегов, а рыбный промысел еще не прекратился у Лофотенских островов и едва успел начаться вблизи Нордкапа.

Привожу, в виде примера, следующие данные. Весной 1901 года промышлявшие около Вайда-Губы несколько сот рыбаков лишь в мае месяце наловили всего на всего около 3.000 пудов рыбы, причем, работая многоверстовыми ярусами, привозили с собой в один выезд в море самое большое до 70 пудов на 5-6.000 крючков яруса (обыкновенно же добычи одного выезда едва хватало на прокормление команды шняки); в том же году у восточного берега рыба появилась в районе берегового промысла лишь к началу июля месяца. А между тем, уже 8 марта столь неудачного для рыбаков 1901 года экспедиционный пароход “Андрей Первозванный” на высоте Териберки, под 71½° с.ш., т. е. на расстоянии около 120 морских миль от берега, в течение одного только часа вытащил тралом 450 штук (около 60 пуд.) крупной трески. Вторая тяга тралом, длившаяся часа полтора, дала в результате улов в 400 штук трески и одну акулу, футов 15 в длину, а эта последняя, вероятно, еще распугала множество рыбы, прежде чем клапаны трала успели закрыться. В 1899 году парусный кутер “Помор” тоже в такое время года, когда еще ни одного палтуса не появилось в районе берегового промысла, поднял на расстоянии около 190 морских миль от Вайда-Губы 75 пудов палтуса, притом на ярусе, едва имевшем ¼ обычной для этого снасти длины. Сходные же явления был подмечены и в других местах, например, у берегов Норвегии.

В Немецком море, где к подобным выводам пришли уже сравнительно давно, в настоящее время береговой промысел почти исчез, и рыбная ловля в течение уже целого ряда лет производится исключительно в открытом море. К ловле в открытом море постепенно переходят теперь и в Норвегии: беспалубные или полузакрытые лодки заменяются там палубными промысловыми судами, и рыбаки, далеко выезжая на последних в море, вдали от берегов, с успехом [181] занимаются промыслом в такое время года, когда прежде рыба считалась еще вполне недосягаемой.

Я убежден, что вскоре и мы принуждены будем выйти в открытое море, что волей-неволей и наши рыбаки, если пожелают работать успешно, также обзаведутся палубными судами, от которых, вероятно, в большинстве случаев будет зависеть успешность промысла данного года.

Но, при господствующих у нас условиях, рыбная ловля в открытом море окажется выгодной лишь в том случае, если будет производиться вполне оседлым прибрежным населением. Главная масса нашего рыбацкого населения живет у Белого моря, откуда обыкновенно до конца мая, иногда даже до середины июня, не существует сообщения с Мурманским побережьем.

Целый ряд доводов красноречиво говорит в пользу необходимости прочной колонизации Мурмана. Современные палубные лодки являются обыкновенно уже более видными судами и, представляя собою довольно значительную ценность, не могут осенью вытаскиваться прямо на берег, чтобы, подобно шнякам, лежать там без призора до наступления следующего рыболовного сезона. Помимо этого, рыбак, не проживая постоянно на Мурмане, лишен возможности использовать шансы, представляющие чаще всего как раз в такое время, когда меньше всего можно рассчитывать на появление, особенно внутри заливов, значительного количества рыбы. Наконец, можно лодку, стоящую не более 100 рублей, оставлять ¾ года без работы, не слишком теряя оттого в процентах, но, если такое же время будет бездействовать кутер, сооружение которого обошлось тысяч в десять, потери в процентах на потраченный капитал окажутся очень значительными.

Заметим также, что лишь малостоящие, несложные снасти могут без призора оставаться зимой на берегу, подвешенными к потолку пустой хижины, ценные же сети, каких требует промысел в открытом море, во время зимовки безусловно должны охраняться сторожем.

К тому же и гавани Мурманского берега не совсем безопасны в период зимних бурь. Неоднократно корабль, державшийся, казалось бы, достаточно крепко на 3 якорях, выбрасывался бурей на берег, так как зимний сторож, конечно, ничего не мог сделать, чтобы задержать сорвавшееся судно и предотвратить беду. А в зиму третьего года, как известно, даже экспедиционный пароход во время страшной бури получил значительные повреждения в гавани Александровска, где, запасаясь углем, стоял у набережной с разобранным, притом для починки шпилем. Буря с силой ударила пароход о каменную стену набережной, причинив ему до того тяжкую аварию, что он, покрытый [182] пластырями, принужден был уйти в Тронтгейм, ближайшую корабельную верфь, и там подвергнуться основательной починке. Во время этой же бури в гавани Александровска сорвался также с места стоявший на 3 якорях и прикрепленный, сверх того, к бакану промысловый пароход “Фока”.

Вообще о бурях, обыкновенно сопровождаемых страшными метелями, которые зимою, а иногда и в продолжение большей части весны, свирепствуют на Мурмане, трудно составить себе представление, если не испытаешь их сам. Зимою, к тому же, бури эти особенно опасны, так как совпадают с полярною ночью, когда лишь в полдень наступают у берега слабые, двухчасовые сумерки, а на 2° севернее в открытом море, ужи и этих сумерок более нет.

Начало упомянутых выше изменений в животном мире северного моря я склонен отнести к 1885 году, когда в мурманских водах внезапно появилась огромными массами одна из мелких пород кита, так называемый сайденный кит (Balaenoptera borealis), до того лишь изредка встречавшийся там. Одновременно с появлением этой породы началось исчезновение, первоначально лишь из прибрежной полосы, крупных китов. Приблизительно в то же время показалась в мурманских водах и сельдь, которой раньше, за последние 80 лет, там не замечали; вместе с тем, появились также в большом количестве и некоторые низшие животные, служащие пищей сайденного кита, между тем как другие исчезли, например, копчаки (коллективное название 6 видов мелких креветок): Boreofauna (Thysanopoda) inermis, Thysanoessa neglecta, Th. longicaudata, Parathomisto obliva, Euthomisto libellula, Nyctiphones norvegicus (первые 5 форм длиною около ½”, последняя около 1”). А между тем копчаком питается исключительно синий кит и почти исключительно кнёрр (Megaptera boops). Исчезнув у Мурмана, эти мелкие ракообразные стали массами попадаться у берегов Исландии. С того же времени стали замечаться и большая неравномерность в приближении промысловой рыбы к нашим берегам, и совершенное отсутствие ее в прибрежной полосе в такое время, когда она раньше всегда там встречалась, и, наконец, внезапное появление рыбы и китов у берегов и в губах зимою, когда их там прежде никто не замечал.

Эти крупные биологические явления внесли сильный переворот в промысловую жизнь северных стран.

С Мурмана, из Варангерского залива, из прибрежной полосы восточного Финмаркена мало-по-малу исчезли большие киты; там остался лишь мелкий сайденный кит, до 1885 года бывший почти единственной добычей трех промысловых станций на запад от Нордкапа: последние [183] успешно стали промышлять и крупных китов, появлявшихся в то же время все реже и реже у берегов восточнее Нордкапа. Вслед за китами ушли в исландские воды и норвежские китоловы. В 1890 году, за недостатком китов, прекратили свою деятельность сперва китоловная фактория в Арской губе, потом станция в Еретиках и вскоре затем станция у Варангерского залива, наконец, все остальные фактории, расположенные на восток от Нордкапа. В настоящее время, насколько мне известно, здесь не существует уже более ни одной станции, зато китоловные предприятия на запад от Нордкапа, в Исландии и на Фарерских островах — процветают.

В прежнее время замечалось движение крупных китов по направлению с запад на восток. В марте месяце у берегов Мурмана появились кит-полосатик (Balaenopter musculus) вместе с мойвой (Mallotes arcticus), служащей ему пищей, в мае — синий кит и кнёрр или долгорукий кит, одновременно с их пищей — копчаком, которая, в виде миллиардов мелких организмов, покрывала поверхность воды, окрашивая море в розовый цвет и замедляя даже ход китоловных пароходов. В начале июня исчезал полосатик, в конце августа — синий кит и кнёрр; последние уходили постепенно все дальше на восток и, в конце августа — начале сентября, одновременно с появлявшимся здесь снова полосатиком, киты эти в большом количестве замечались около самого Святого Носа; затем отсюда они мало по малу удалялись, направляясь к северо-востоку.

В настоящее время можно еще встретить в открытом море лишь сайденного кита. Между 1895 и 1901 годами я видел один только раз фонтаны двух синих китов недалеко от Цип-Наволока, а также заметил несколько кнёрров в Печенгском заливе, одного полосатика в заливе Кольском, да несколько полосатиков в открытом море. Не чаще этого видели крупных китов и экипажи многочисленных парусных судов и пароходов, плавающих вдоль побережья; суда мурманской экспедиции и полицейский пароход, постоянно крейсирующие в прибрежных водах на большем или меньшем от берега расстоянии, лишь очень редко встречали виды крупных китов.

Тем удивительнее поэтому появление зимою в некоторые годы у Мурмана большого количества китов — полосатиков и неожиданный наплыв множества рыбы в заливы. Для примера укажу, что с 1989 по 1901 год зимою в Кольском заливе рыба вовсе не ловилась, между тем как тот же заливе зимою 1901/902 года изобиловал китами, акулами, трескою и сельдями. Тоже наблюдалось здесь и на следующую зиму, которой предшествовало лето, отличавшееся плохим уловом рыбы вблизи берегов. [184]

Приблизительно в то же время, когда крупные киты покидали совершенно берега, здесь начали зимою (сначала с февраля, а потом с января, а в 1903 году уже в ноябре) появляться весьма крупные тюлени, на которых сначала смотрели, как на пришельцев из Беломорья, между тем, как теперь совершенно ясно, что эти тюлени океанского происхождения, а к нам приходят со льдов ян-майенских или шпицбергенских. Становища и колонии Рыбацкого полуострова, Мотовского залива, Кильдинской сальмы, северных частей Кольского залива и восточного Мурмана стали хорошо наживаться зимою на счет тюленей, покрывая этой добычей убыль, причиненную им неудачами в ловле тресковых рыб.

Все приведенные выше факты свидетельствуют о том, что, по неизвестным нам пока причинам, в морском животном царстве произошли изменения, причем, в ряду факторов, вызвавших эти изменения, несомненно, важную роль играли переходы на новые места известных групп мелких беспозвоночных животных, служащих пищею и рыбам, и китам.

К сожалению, за годы, непосредственно предшествовавшие 1885, не имеется исследований планктона. Насколько мне известно, заслуженный покойный естествоиспытатель С. М. Герценштейн, проведший лето 1885 года на китоловной станции в Арской губе, занимался преимущественно лишь исследованиями жизни низших животных в заливах, не касаясь планктона открытого моря, так как в то время еще не было выяснено значение планктонных исследований.

Особенно прискорбно, что у нас нет никаких данных о планктоне за период времени с 1882 по 1884 гг., особенно изобиловавшие и рыбой, и китами. Ни я лично, бывший тогда на Мурмане, ни Энвальд, Рибо, Коокс, посетившие тогда наше побережье, ни О. А. Гримм, изучавший специально китоловный промысел, никто из нас не занимался планктоном.

Как бы то ни было, мы должны считаться с несомненным фактом исчезновения из Баренцова моря ценных промысловых животных и запаздывания рыбы в подходе к берегам, если не хотим окончательно отказаться от рыбной ловли у Мурманского побережья и стать в зависимость от Норвегии. Со времени упадка мурманского промысла, Норвегия с каждым годом отправляет все возрастающие массы соленой рыбы в гавани Белого моря, откуда в третьем году рыба эта уже в значительном количестве шла даже в Петербург. В 1899 году ввезено в беломорские порты рыбы на сумму 1.200.000 р., в 1902 г. на 2.000.000 руб., а в 1904 г. — на 3 миллиона слишком. [185]

Было время, когда даже в высших кругах администрации Архангельской губернии, не говоря уже о других сферах, существовало мнение, что не только не мыслима колонизация Лапландии, но невозможна вообще жизнь там для русского человека.

Более обширное ознакомление с краем и с омывающими его морями убеждают нас в противном. Лучшим доказательством именно возможности колонизации Лапландии может служить удавшаяся колонизация соседних с ней норвежского Финмаркена, шведского Лапмаркена и северной части Финляндии, о способе колонизации которых я долгом считаю сказать несколько слов.

Финмаркен был до начала XIX-го столетия совершенно заброшенной страной, в которой господствовал покрут и монополия бергензеров (бергенских купцов или предпринимателей). Поморы промышляли свободно там на основании старых трактатов и вели обширную меновую торговлю, хотя и не официальную, в ущерб монополистам-бергензерам, но в пользу края. Жалобы бергенских кулаков привели даже к указам императрицы Екатерины II, предписывавшим русским в Финмаркене заниматься промыслом, “не в притеснение или вред его Датского величества”.

Если бы великий преобразователь России, Петр Великий, обративший свое внимание на Мурманский берег с его промыслами, не задался задачей одновременно прорубить окно в Европу на Балтийском и Черном морях, а всю свою энергию обратил, кроме Балтийского моря, на Северный океан, где столько уже было подготовлено пионерами-поморами, тогда наверно наш север носил бы совершенно другую физиономию и вся лопская земля находилась бы целиком под скипетром русской державы. Приобрести Финмаркен у совершенно пренебрегавшей им тогда датской короны не трудно было бы мирным путем. Но север потерял для Петра I значение после закладки Петербурга и попыток завоеваний на черноморском побережье, а когда великий царь вновь начал усиленно заботиться о севере, то было уже поздно. Еще в последние годы датского величества Финмаркен был отделен самостоятельной губернией от Тромсенской. Мера — весьма важная специально для развития Финмаркена. Став вскоре после того самостоятельным государством, Норвегия немедленно стала обращать особенное внимание на морские промысла, отлично понимая, что от расцвета их будет зависеть благосостояние края.

Начав с исследования окружающего Финмаркен моря, после уничтожения монополии бергензеров, Норвегия объявила затем полную свободу рыболовства и торговли в Финмаркене на правах porto-franco и признала официально право русских на меновую торговлю во всех [186] портах и гаванях Финмаркена, но с ограничением прав наших промышленников в отношении производства рыбного лова.

В этой, весьма полезной для Норвегии, мере кроется корень упадка нашего промысла, как финмаркенского, так и мурманского. Энергия поморских рыбаков и зверобоев, которую не могли сломить все препятствия природы, монополии и притеснения в русской части Баренцова моря, находила свою “Capua” в поощряемой норвежцами меновой торговле. Стало легче выменивать рыбу, нежели промышлять ее, — и с того момента замечается, с одной стороны, упадок рыболовства на Мурмане и увеличение, с другой, привоза к нам норвежской рыбы в беломорские порта. В то время, как прекращается вывоз рыбы и продуктов рыболовства с Мурмана заграницу, ввоз их из Финмаркена растет с каждым днем, причем в портах Белого моря находит себе сбыт и летняя, негодная для вывоза в другие страны, финмаркенская рыба. В конце XVIII века поморы еще имели в своих руках все рыбные промыслы в Финмаркене. Тогда их оттуда не вытесняли норвежцы. Собственное их правительство запрещало им пользоваться правами, дарованными им 500 лет тому назад международной сделкой, а теперь, 100 лет спустя, беломорцы — данники норвежцев, платящие миллионную дань. В течение же прошлого столетия норвежцы стали вытеснять наших ловцов из всех становищ, за исключением Киберга, в котором еще по закону 1830 г. за поморами оставлено было право производства рыбного промысла.

Число промышленников уменьшалось быстро. По всем достоверным сохранившимся данным, Мурман и Финмаркен посещались в конце XVIII-го столетия ежегодно, по крайней мере, 10.000 человек, промышлявшими в течение полугода, а ныне промышляют на Мурмане в течение 3 месяцев не более 4.000 человек и лишь горсть в Киберге, в Финмаркене.

В то время, как у нас правительство, уничтожив последнюю монополию в начале XIX в., предоставило промысла своему естественному развитию, в Финмаркене целым рядом правительственных мер спешили на помощь частной инициативе. Продажа спиртных напитков, деморализующая рыбацкое население, была совершенно запрещена в тамошних становищах. Она разрешалась только в 5 городах и местечках, и то при довольно затруднительных условиях.

Вместе с тем начались тщательные всевозможные исследования морей, омывающих Норвегию; учреждались рыбные инспектора, составлялись карты, как рыболовных банок, так и вообще распределения грунтов дна; обставлялись фарватеры многочисленными засеками, огнями, маяками; строились молы, спасательные станции, открывались школы, [187] организовалось дело передачи известий; субсидированным пароходством соединились все промысловые пункты между собою, с югом Норвегии и с Гамбургом с одной стороны, с русской границей — с другой; вслед за телеграфным соединением становищ между собою появилось и телефонное.

Особое внимание было обращено также и на колонизационный вопрос, не только в отношении колонизации берегов поселившимися в Финмаркене рыбопромышленниками и торговцами, но и внутренних частей края аборигенами лопарями или “финнами”, как их зовут норвежцы.

В Норвегии и в Финляндии приняты были все меры для облегчения перехода лопаря к оседлой жизни. В Финляндии лопарь, желающий селиться, объявляет об этом ленсману (становому приставу), который доносит о том губернатору улеаборгской губернии. Последний, по сношении с лесным воеводством, дает предписание ленсману отвести, вместе с лесничим, законами установленное количество земли под усадьбу, выгон для скота, пастбище для оленей, покос, участок леса и места для ловли рыбы в озерах и реках. Все земли разделены по их качеству на 3 разряда и, соответственно удобствам для жительства, отводятся земельные участки больших или меньших размеров. Отведенный участок переходит в полную собственность колониста, который освобождается от всяких податей, сообразно с качествами земли, на время до 20 лет.

В Норвегии делается приблизительно то же, что в Финляндии, с той только разницей, что колонисту из лопарей земля ныне (с 1863 года) отводится за небольшую плату.

Норвежское правительство спешило помочь как энергичным колонистам-рыбакам, заселившим скоро все удобные места Финмаркена, так и рыбакам-промышленникам, посещающим временно его берега. Оно чутко относилось ко всем явлениям промысловой жизни и, заметив стремление населения к улучшению типа промысловых судов и снастей, открыло дешевый кредит под их залог. Популярные брошюры и журналы, издаваемые правительством, обществами рыболовства или членами научно-промысловых экспедиций, постоянно знакомят население с новыми, усовершенствованными типами судов и снастей.

При таком положении вещей норвежские рыбопромышленники чувствовали за собою сильную поддержку правительства и потому смело позаботились о расширении и улучшении рыболовства, вовсе не отвлекаясь от своего дела одновременно поднявшимися лесопромышленностью и торговлей.

Ставши твердой ногою в Финмаркене, пользуясь своими незамер[188]зающими гаванями, гидрографическими картами, телеграфом, норвежские рыбаки теперь вовсе уже не промышляют только на удачу, как это наблюдается до последнего времени у нас. Улов рыбы перестал в Норвегии был делом случая. Норвежец идет на улов, не подвергаясь особенному риску. Результат, конечно, подвержен колебаниям, он отчасти зависит и от погоды, и от разных непредвиденных случайностей, но он все же всегда достаточно хорош для того, чтобы безбедно прокормить рыбака, чего нельзя сказать, к сожалению, о наших промыслах.

Совершенно противоположное влияние имело на развитие мурманских промыслов их одновременное освобождение из-под опеки монополии.

Предоставив промысла естественному своему развитию, наше правительство упустило из виду, что район наших промыслов отрезан на продолжительное время года от своей базы, и что, до прекращения попечения о промыслах, у нас далеко еще важнее, нежели в Финмаркене, было устройство путей сообщения. Производство промысла на Мурмане не мыслимо без помощи сравнительно большого капитала; между тем, при отсутствии путей сообщения, рыбак не мог летом достать предметов первой необходимости вне становища на Мурмане; он должен был поэтому зимою в своей деревне на берегу Белого моря попасть в полную зависимость от хозяина, т. е. от кулака, который, запасаясь осенью всеми предметами первой необходимости и провозя их из Архангельска на тех же судах, на которых туда прибыла рыба с Мурмана, отпускал в долг рыбаку товар, обыкновенно весьма низкопробный, но по высоким ценам. Долг свой рыбак обязан отработать весною и летом на Мурмане у того же хозяина, имевшего там свой стан и факторию4 об этом заключался с хозяином контракт — “покрут”, по которому хозяину давались права над должником, фактически ничем не отличавшиеся от права плантатора над своими рабами, или помещика над крепостными.

Немудрено после этого, что поморы-рыбаки стали отставать от рыбного промысла, отчасти находя местный заработок в лесах и на быстро возрастающих по берегам Белого моря лесопильных заводов, отчасти же, бросая неблагодарный, только обогащающий кулака-хозяина, промысел на Мурмане и переходя к меновой торговле с Финмаркеном.

Если при этом помор-мореплаватель обыкновенно никогда не выходил из долгов, наравне с собратом помором-рыбаком, и редко ему удавалось свести концы с концами, то во всяком случае его участь была далеко легче рыбака.

Влияние противоположного отношения правительства к рыбному делу на западной и на восточной стороне Варангер-фиорад, вскоре обнаружилось: Финмаркен окреп, вырос, стал здоровым молодцом; Мурман же стал изнуренным тяжкими недугами стариком, который уже не излечим никакими пилюлями и микстурами, которому может помочь теперь лишь введение в его тело живительного элексира, вполне обновляющего его силы, а этот элексир — усиленная колонизация, но на крепких основах, созданных на основаниях всесторонних, непрерывных исследований по тщательно выработанной системе или программе.

Будущность Мурмана и всей Лапландии зависит от колонизации.

Если удастся колонизация нашей северо-западной окраины (в чем сомневаться нет никаких причин), Лапландия станет весьма важной и полезной для всего севера России провинцией; в противном же случае она присуждена оставаться окраиной, хотя бесполезной, но поневоле не отчуждаемой в чужую собственность. Благодаря своему географическому положению. Лапландия тяготеет к Скандинавии, подобно тому, как она и в географическом отношении принадлежит к скандинавскому высокому плато.

При таком положении дела, заботы правительства должны сосредотачиваться на том, чтобы, не мешая приливу чужих элементов, переселить туда достаточно сильный элемент, чисто-русский. Этот элемент должен быть настолько сильным, чтобы он мог повлиять на чужие элементы притягательно, обрусить их и ассимилировать с собою при помощи русской школы и смешения браками. В противоположном случае чужие элементы скоро поглотят русское начало.

Русские, как и немцы, не обладают способностью влиять притягательно. Живя разбросано между чужими народностями, они быстро всасываются иди даже а том случае, если окружающая их среда стоит на более низкой степени культуры.

Сколько мы встречаем людей, например, с немецкими фамилиями между поляками, чехами, русскими, отличающихся даже особенно горячим польским, чешским, русским патриотизмом. Как часто и русские вполне разделяют симпатии и взгляды той национальности, среди которой они живут. Достаточно для сына чистокровного великорусса иметь матерью немку, польку, финляндку, даже достаточно получить воспитание с малых лет за границей, чтобы вполне симпатизировать той стране, откуда родом мать или где прошло воспитание. То же самое явление мы замечаем и у детей чистокровного немца, женившегося на русской; хотя отец до конца жизни не выучился го[190]ворить сносно по-русски, дети его весьма часто даже не знают вовсе немецкого языка, и о своем “Vaterland’е” имеют только самые смутные понятия, пока не получат призывного листа на отбывание воинской повинности в Германии.

Для русских притом имеет не малое значение и их большая способность к изучению чужих языков. Теперь уже заметны примеры в этом направлении в старых, но все же сравнительно очень еще молодых, колониях западного Мурмана. Как в Печенгских, так и в Урских колониях встречаются люди, которых принимаешь по говору и по плохому знанию русского языка за финнов, выучившихся говорить по-русски, в то время, как они русские, позабывшие родную речь.

В сильно развитом национальном чувстве поляков и англичан, при отсутствии таланта к изучению чужих языков, кроется сила, действующая притягательно на разбросанно живущих среди их представителей других национальностей, между тем, как они сами, живя целыми поколениями среди чужестранцев, остаются в душе почти без исключения чистокровными англичанами или поляками.

В виду сказанного, правительство должно позаботиться о поселении в Лапландию достаточно многочисленного великорусского элемента, для процветания которого здесь может быть далеко больше шансов, нежели на многих дальних окраинах, куда стали уже переселяться из многих месть Европейской России. Пример Финмаркена, страны весьма похожей в отношении развития береговой линии и морской фауны на Мурманский берег, показывает нам, как быстро может развиваться при разумной поддержке правительства край, вполне заброшенный край, в котором к тому же господствовал раньше чужой элемент (русский).

С незапамятных времен, еще до конца 18-го и начала 19-го столетия, промышляли русские у берегов Финмаркена до Боде, на основании старых привилегий, и считались еще в конце 18-го века учителями норвежцев в деле рыболовства в открытом океане и весьма полезными людьми. Когда во время царствования императора Павла I по причинам, мне неизвестным, последовал запрет беломорским промышленникам посещать Финмаркен, детский губернатор Финмаркена всеми силами старался добиться, путем дипломатических сношений, отмены этого запрещения; он называл поморов, в официальных донесениях 1798 и 1799 гг. копенгагенскому правительству, в высшей степени полезными и нужными для Финмаркена не только гостями, снабжавшими край всеми предметами первой необходимости, но и учителями в рыболовстве местного населения. [191]

Несмотря на все притеснения на Мурмане, а может быть, отчасти и вследствие их, мореходный, зверобойный и рыбный промыслы поморов процветали в XVI и до середины XVII веках и держались на известной высоте в XVIII веке. Их ладьи посещали не только западный и северный берега Норвегии и промышляли зверей на Груманте (Шпицберген) и у Новой Земли, но и проходили Карское море на пути к устьям Оби. Как известно, путеводителем Баренца в Карское море в 16-м веке служила пинежская ладья, шедшая с товарами к устьям Оби. Чем стал теперь Мурман, чем стала Лапландия, сто лет тому назад бывшая еще житницей Севера России, снабжавшая избытком улова рыбы Голландию, Данию и Северную Германию?

Пусть ответит на этот вопрос покойный Бухаров.

Он говорит в своем труде “Поездка по Лапландии”¹: “нигде, может быть, более, чем на русско-норвежской границе у церкви св. Бориса и Глеба, не встречается более разительной, тяжелой для нашего самолюбия разницы между порядками, существующими в России, и рядом — в Норвегии”.

“В прилегающем к границе округе южного Варангера мы видели прекрасные шоссированные дороги, проложенные с большими затратами по трудной пересеченной местности, для соединения далеко разбросанных друг от друга поселков; субсидированный правительством пароход еженедельно летом и раз в 14 дней зимой поддерживает почтово-пассажирское сообщение с гор. Вадсэ и Вардэ, а следовательно, и со всем светом. Правильно организованная администрация, образованные пасторы, школы (в округе южного Варангера имеется 10 школ, из коих в 3-х обучение производится на финском языке; все дети 8-ми летнего возраста подлежат обязательному обучению), медицинская помощь, ограждение личности и собственности — предоставлены немногочисленному населению, насчитывавшему в 1875 году 1400 человек, из коих — 2/5 финляндцев, 1/5 норвежцев, 1/5 оседлых и 1/5 кочевых лопарей. А тут же рядом, с окончанием проведенной до самой русской границы дороги, прекращается всякий признак благоустройства и цивилизации”.

“Лопари прихода Энарэ, составляющего самую северную оконечность финского Лаппмаркена, и в материальном, и в нравственном отношении обставлены весьма удовлетворительно, несравненно, конечно, лучше своих пазрецких собратьев, что и обнаруживается на наружном виде первых: хорошо одетые, рослые, здоровые, они, по-видимому, вполне довольны своей участью. Мне приходилось бывать в некоторых [192] домах и более бедных, и зажиточных энарских лопарей. Это не низкие, грязные, продуваемые тупы пазрецких лопарей, а большею частью просторные, светлые дома, разделенные на две половины: в одной — жилое помещение, в другой — кладовая для сбережения молочных скопов; все они едят хорошо, сытно: молоко, оленину, баранину, рыбу, картофель, а в последнее время и хлеб, и все это обильно запивается кофе”.

“Сравнивая виденные мною дома лопарей с описанными в 1838 г. Кастреном, видно, что лопари сделали с тех пор большие успехи в культурном отношении”.

“Судя по сведениям, сообщенным названным автором, только у самых богатых лопарей были тогда порядочные деревянные хаты; все же остальные довольствовались тупами и вежами”.

“Все лопари умеют читать по-фински. В каждом доме вы найдете библию, катехизис, иногда даже дешевую газету”.

“Для первоначального обучения в Энарэ существует система передвижных школ, что обуславливается разбросанностью поселков”.

“Приход Энарэ разделен на 12 школьных округов, в состав которых входит от 3 до 7 поселков, или что тоже — семейств. С сентября и до конца мая учитель переходит из одного округа в другой, оставаясь в каждом 2-4 недели и получая от обывателей квартиру, освещение, отопление и 700 марок от правительства. По закону 11-II-1853 г., все должностные лица в Лапмаркене должны быть женатыми”.

“Никаких казенных платежей норвежские лопари (в пограничном с Финляндией приходе Польмак) не платят, а только общинные, идущие на культурные цели: школы, дороги и т. д.”.

“Все плательщики, сообразно из семейному положению, подразделяются на 8 классов: к 1-му классу относятся одинокие, ко 2-му — семьи, состоящие из мужа и жены, к 3-му — из мужа, жены и одного ребенка, к 4-му — семьи из 4 человек и т. д. Семья, состоящая из 8 человек, от уплаты налогов освобождается”.

“Определение имущественного и семейного положения производится особой комиссией, выбираемой ежегодно из своей среды каждой общиной”.

“При доходе меньше 50 специй (талеров) повинности не уплачиваются. Начиная же с этой суммы, процентный сбор с дохода распределяется в следующем порядке:

“С 50-100 плата увеличивается на ½% на каждые 10 талеров, со 100-120 на 1%, за каждые 20 сп.-тал., с 240-270 на 2% на 30 сп.-тал.”.

“Финляндское правительство издавна весьма благосклонно смотрело на прилив финских колонистов в Лапмаркен, рассчитывая на их влияние и пример для привлечения лопарей к оседлости. Финляндия продолжала в этом отношении еще за несколько столетий начатое Швецией дело колонизации Лапмаркена”.

“Одновременно с посылкой туда первых миссионеров, началось и водворение финских крестьян”.

“Финляндцы охотно селились в Лапмаркене, занимая сперва его южные части, где при меньшей суровости климата встречалось больше удобных земель для хлебопашества и скотоводства”.

“Увеличиваясь в числе и водворяясь все далее и далее на север, захватывая и земли, и рыбные ловли, новые пришельцы неизбежно сталкивались с коренным населением лопарей, и между ними происходила ожесточенная, хотя и неравная, борьба. Столкновения эти и взаимные жалобы вызвали 24 июля 1794 г. повеление короля послать на место беспристрастных людей и землемеров для разбора обоюдных претензий, обмежевания земель и рыбных ловель, с приведением в известность, насколько они удовлетворяют или превышают потребности коренного лопарского населения. Лопари, говорит Ингрен, отступали перед пришельцами, но большая часть их переходила в оседлость и совершенно сливалась с близким и родственным финским племенем”.

Бухаров писал только что приведенное после объезда всей русско-норвежской, финско-норвежской и финско-шведской границы в качестве русского комиссионера в смешанной комиссии для возобновления пограничных знаков. [194]

Слова Бухарова я могу вполне подтвердить в отношении пограничного участка, мне лично знакомого, между Энарэ и Паз-губой; остается только прибавить, что ту же самую разительную разницу, которая столь тяжела для нашего самолюбия у сухопутной границы, замечаешь и по берегам моря, между порядками, существующими в пограничной Норвегии — в Финмаркене, и в России — на Мурмане.

Там встречаются вплоть до нашей границы в каждой губе, у каждой гавани: города, местечки, колонии, поселения, фактории, снабженные всеми благами культуры, а у нас едва заметно становятся начатки только культуры, и то внесенной, лишь за последние 6 лет если не считать существующего уже лет 35 пароходного сообщения, до сих пор к сожалению весьма еще мало удовлетворяющего нуждам края. Мы жили до сих пор на Мурмане сносно только ½ года, остальное время прозябаем, ведя весьма печальную жизнь, по целым месяцам отрезанные от всего мира.

Разница эта по сю и по ту сторону русско-норвежской границы бросается резко в глаза даже малоразвитых людей, вызывая у них чувства различного характера, которые выражаются или в бесконечном расхваливании заграничной жизни, или в какой-то злобе к ней, причем они очень склонны придираться к мелочам, отыскивая недостатки в финмаркенских порядках, позабыв, что у нас не существует пока еще никакого в сущности порядка. И то, и другое, смешно и несправедливо. Отчаиваться в том, что у нас нельзя со временем достигнуть финмаркенской или лапмаркенской культуры, настолько же смешно, как несправедливо ненавидеть норвежцев и финляндцев за их культуру. Нам ничто не мешает догнать их, тем более, что русская Лапландия далеко богаче одарена природой, нежели Финмаркен и Лапмаркен.

Финмаркен почти совсем лишен земельных угодий, а Лапмаркен — моря. Мы же можем воспользоваться как длинной береговой линиею для производства рыбного промысла, так и лесами, лугами, озерами и тундрами для скотоводства и рыболовства в многочисленных внутренних бассейнах рек и озер.

Все шансы, значит, на нашей стороне; отчаиваться же в успехе колонизации русской Лапландии, которая вполне удалась в норвежской, шведской и финляндской, значило бы отчаиваться без всякой причины в нашей способности к колонизации, доказанной достаточными примерами из истории колонизации разных, когда-то далеких от центра России окраин, в том числе и южного берега той же самой страны, о которой идет речь.

Что у нас колонизационное движение по причинам, совершенно [195] не зависящим от предприимчивости беломорцев, пришлых потомков новгородцев, было заторможено и, наконец, заглохло, в том виноваты не они, а близорукость людей, когда-то власть имевших.

Познакомившись с подробной историей Лапландии, можно убедиться, что над этой землей тяготеет какая-то роковая судьба. Как будто проклятье какое лежит на ней до сих пор, проклятие чудовища, по преданию народному, скрывавшегося от меча и креста новгородцев в береговые ущелья угрюмого Мурмана.

Одаренная природой богатствами далеко щедрее соседних стран, в течение сотен лет уже ежегодно посещаемая (по временам даже густо населенная) предприимчивым, смелым народом, бойкими мореплавателями, рыбаками и зверобоями, в душе которых довольно развита и коммерческая жилка, Лапландия присуждена была в то самое время, когда при помощи новых изобретений, при помощи пара и электричества, быстро стал развиваться соседний Финмаркен, потерять мало по малу свое значение для Севера России, обнищать, стать страною, которой даже правители архангельской губернии в средине прошлого столетия придавали цену немногим только выше цены выеденного яйца.

На Лапландию стали обращать внимание только тогда, когда она было соединена летними пароходными рейсами с Архангельском и когда стало заметным стремление норвежцев и финляндцев к колонизации нашего края. С тех пор прошло 35 лет; на Мурмане и местами внутри страны теперь существует не мало цветущих колоний финляндских и норвежских, но ни одной мало-мальски сносной русской, несмотря на то, что правительство поощряло колонизаторское движение денежными субсидиями и особыми привилегиями.

Почему колонизация русскими элементами потерпела фиаско, тут не место разбирать. Главную причину я усматриваю в отсутствии системы и прочного фундамента для колонизации. Неудачи не должны нас пугать, мы должны взяться за дело, иначе через короткое сравнительно время Кольский полуостров станет de facto финляндской губернией. Мы должны переселить в Лапландию достаточное количество надежного элемента, русского и карельского, и поощрять лопарей к переходу к оседлой жизни. Оседлый лопарь быстро совсем обрусеет, как видно на примере населения Поноя и Вял-озера; а что лопарь вполне способен к переходу к оседлой жизни, что с момента перехода к ней племя это теряет наклонность к вымиранию, доказывают нам воочию оседлые лопари норвежские, шведские и финляндские, и фильмана, отличающиеся от финляндца разве только по костюму, так как фильман охотно придерживается своего удобного национального костюма, который [196] наоборот, лопарь старается переменить на русский, оставаясь притом во всем другом еще полудикарем.

В нижеследующем я постараюсь, основываясь на своем долголетнем знакомстве с Лапландией и с ее бытовыми условиями, предложить ряд мер, которые могут направить дело колонизации в настоящий фарватер. При их помощи может быть достигнута главная цель колонизации нашей северо-западной окраины достаточным количеством надежного русского элемента.

Меры, предлагаемые мною — не одинаковой важности; они вовсе не нуждаются в одновременности их введения. Напротив, лишь в методическом движении вперед по раз установленной (в главных чертах, конечно, только) системе я вижу верный залог для достижения намеченной цели.

Все предлагаемые меры я разделяю на 4 группы и причисляю:

к первой — меры подготовительные;

ко второй — меры, при помощи коих можно надеяться извлечь в более и менее близком будущем пользу из тех элементов, которыми ныне населена Лапландия;

к третьей — меры, необходимые для привлечения на Мурман надежного элемента из новых колонистов;

к четвертой — меры, которые можно назвать общеполезными.

<<< к содержанию | далее >>>

© OCR И. Ульянов, 2012 г.

© HTML И. Воинов, 2012 г.