АРСКИЙ КИТОБОЙНЫЙ ЗАВОД

Распространение кита и добыча продуктов. Распластание. Выварка. Сушка. Осмотр китобойного парохода. Пушка и снаряд. Характер и порядок китового боя. Промысел и его развитие у иностранцев и у нас. Потерянные нами гавани. Норвежский ром. Выезд к губе Ура. Ложные солнца. Промысел палтуса и камбалы. Гастрономическое значение этих рыб.

Зданий Арского китобойного завода, собственно говоря, только два; это деревянные, длинные, в два света корпуса, построенные так, как строят вообще в Америке: из прочного леса, не скрывая стропил и связей, не делая ничего для вида и роскоши, соображаясь только с пользой, с одною пользой. Когда мы вышли на берег, то направились прежде всего к лежавшим на наклонном деревянном помосте двум китам. Большой синий имел 80 фут. длины, малый полосатик — 60 фут.; наибольшие экземпляры первых, водящиеся здесь, достигают 110 футов; наибольшие экземпляры вторых — только 75 фут. При полной обработке кита, при добыче из него жира, китового уса и обращения туши в гуано, большой кит дает около 2.500 руб., малый — 800 рублей.

Оба экземпляра, находившиеся пред нами, лежали животами кверху; хвосты их полоскались в воде. Убитые и доставленные сюда пароходом, — причем кит для пути на завод привязывается сбоку парохода, — они были положены на эти места в прилив. Когда при обработке жир с одной стороны кита снят и тушу приходится перевертывать, ждут опять-таки прилива. Гниющая туша заражает воздух и воду, и современем — в этом нет сомнения — их будут отдалять от воды, пользуясь [72] для переворачиваний кранами. Может ли не быть зловония там, где распластываются и разлагаются по нескольку дней эти колоссальные тела? недалеко от берега, в лазурной, прозрачной воде залива виднелись остатки других китов, громадные, белые кости; они же валялись, разбросанные по берегу между камнями, и обусловливали очень характерную, не лишенную сказочной грандиозности картину. Теплый, яркий, солнечный день был как бы создан для того, чтобы в замкнутой со всех сторон скалами бухте плодить неописуемых запах. Синий кит, лежавший уже несколько дней, был найден в море убитым. Сколько времени тому назад и кем был он убит — неизвестно; это дело обыкновенное, что кит, смертельно раненный с одного парохода, уходит от него, околевает и достается в пользование другому, более счастливому.

Синий кит был вздут неимоверно, так что операция распластания, долженствовавшая совершиться при нас, началась с того, что одно место живота его было проткнуто. Невидимою, но ясно обоняемою струей устремились из него газы, и туша начала немедленно опадать и принимать тот облик кита, который всем нам так хорошо знаком. Волей-неволей пришлось уйти с помоста и удивляться носовым нервам того человека, который стоял подле сделанной в туше дыры и готовился приступить к следующей затем операции. По мере того как мы отступали, всякие мухи, которых мы давно не видели, направились именно к источнику зловония, празднуя в ярком солнечном свете одно из своих роскошнейших пиршеств.

Подле отверстия, сделанного в ките, человек с крепкими носовыми нервами, продолжая работу, делает в стороне от отверстия вертикальный взрез, приблизительно в один фут длины; он прорезывает весь жир вплоть до мяса и делает это длинным не то ножом, не то серпом. От этого надреза проводит он два другие надреза, параллельные, во всю длину кита, в сторону, обращенную к заводу; затем в отверстие, служившее для выпуска газов, вкладывается крюк на блоках, соединенный системой веревок с тою гильотиной на заводе, которая назначена резать жир в куски. По данному знаку, сообщающему, что крюк всунут. вы видите, как веревки блока [73] мало-по-малу натягиваются, полоса жира отдирается от кита, чему помогает опять-таки человек с крепкими нервами, и отдираемая полоса, заворачиваясь, принижает поступательное движение к заводу, сначала по помосту, потом по очень крутому деревянному откосу, и очень величаво, длинною, жирною, оставляющею след змеей, волочится к работающей паром в 12 сил гильотине. Полоса, разрезываемая на куски, наполняет подставляемые одна за другою тележки, которыми и подвозится к котлу, растапливающему жир паром же. Вытопленный жир сохраняется в огромных чанах. Он очень чист и почти без запаха; в прошедшем году продано было в Англию около 4.000 пуд.; за тонну жира синего кита платят 60 ф. стерлингов, за жир полосатика и кнорра — от 25 до 30.

Когда туша кита ободрана и представляет из себя очень печальный, жалостный, нищенский вид, приступают к ее обработке, при чем прежде чего-либо другого добывают китовый ус. Продукт этот от наших китов, не особенно рослых, не пользуется высокою ценой на рынке и не может идти вровень с гренландским. У синего кита он черный, у полосатика иссера-белый; тот и другой, сваленные на землю кучей близ завода, представляются как бы большими полупрозрачными картонажами со множеством мелких щетинистых волосьев по краям. Замечательна между прочим тоненькая кожица, покрывающая кожу кита; она полупрозрачна, дымчатого цвета и как нельзя более напоминает самые тонкие сорта гуттаперчи. Добывают и еще один продукт — это китовые уши, могущие служить очень характерными пепельницами. Они удивительно тяжелы, длиною дюйма четыре и по очертаниям своим очень сложны, замысловаты, курьезны.

Обработка туши кита на гуано производится в другом соседнем, гораздо более обширном здании, в которое мы и перешли. Оно поставлено вдоль линии побережья, тогда как первое, жировое, стоит поперек. Тушу, мясо и кости отдельно рубят, пилят и разносят на части, выволакивают и подвергают выварке в котлах тоже отдельно. Мясо перекладывают для этого кусками железа, кости бросаются без перекладки, так как пар под сильным давлением и без того свободно проходит между ними. В котлах два крана; из нижнего вы[74]пускают сильно насыщенную клеем воду, из верхнего — жир. Для нагрузки котлов частями туши, сложенными в тележки. они поднимаются по наклонной плоскости машиной в 18 сил.

Когда выварка произведена, оставшиеся твердыми части переходят в сушильни, где мясо и кости просушиваются тоже отдельно; в сушильнях по семи сковород. Последним актом обработки является раздробление высушенных частей туши и обращение их в порошок, в гуано. Это китовое, смешанное из костей и мяса, гуано идет главным образом для корма скота; для удобрения должно идти исключительно гуано из костей; отделения одного от другого по настоящее время на заводе не делается. Полученное на заводе гуано ссыпается в мешки по шести пудов в каждом и идет в продажу по 12 марок за мешок; требуется гуано за-границу, главным образом в Германию, отчасти во Францию и Голландию. Насколько невыносим запах и безобразен вид гниющих кусков китового мяса и раздробленных костей, поступающих в сушильню, настолько же чист на вид розоватый, снабженный легким запахом мясных консервов порошок китового гуано. Вот табличка, изображающая приблизительно при нынешних ценах стоимость продуктов, добываемых из кита средней величины:

После подробного осмотра обоих зданий завода и всего производства, Его Высочество перешел в соседнюю с ними казарму заводских рабочих. Она состоит из двух отделений: в одном помещаются русские, в другом норвежцы. Затем на небольшом баркасе Великий Князь переехал на стоявший подле один из заводских китобойных пароходов «Елену».

На Мурмане вы услышите непременно сообщение о том, что убивание китов из орудий особыми снарядами — дело норвежца Фойна, так сказать его изобретение. Этот Фойн должен быть человеком замечательным, если судить по расска[75]зам о нем, потому что охота на китов — его страсть, его жизнь. Основав китобойный промысел в Норвегии и нажив себе огромное состояние, главным образом на китах нашего, русского, побережья, Фойн теперь человек уже очень старый. Удостоверившись в мельчании здешних китов, он перебрался со своими пароходами к Исландии и орудует там в размерах более широких, не без материальной выгоды, конечно. Говорят, что он до сих пор первый рабочий на своих промыслах и что миллионное состояние его нисколько этому не мешает. Верно то, что не он изобрел или, лучше сказать, применил к китобойному промыслу огнестрельные снаряды, так как снаряды эти патентованы в Америке еще в 1852 г. Фойну удалось, так-сказать, снять сливки с нашего китобойного дела, применив здесь впервые пушку. По сведениям довольно оффициального характера значится, что Фойном убито:

Обратив все это в деньги, получится сумма очень и очень порядочная и большое состояние его окажется делом возможным.

Китобойный пароход раз навсегда уничтожил предание о бое китов с лодочек гарпунами. Все эти рассказы, все эти картинки, изображавшие смельчаков, подъезжавших к океанским гигантам вплотную и бивших их с руки, эти замечательные типы гарпунщиков исчезли, как исчезло в свое время рыцарство после изобретения порохового зелья, как исчезли ямщики с железными дорогами. Нет никакого сомнения в том, что нынешний способ боя китов из орудий много безопаснее, много успешнее прежнего, но из этого не следует, чтобы он был совсем легок, совсем безопасен.

Первое, с чем ознакомился Великий Князь, вступив на китобойный пароход, было, конечно, орудие боя и снаряды. Заметим тут же, что китобойные пароходы, отваживающиеся ходить за сотни миль в океан, далеко не велики и очень близко подходят размерами своими к нашим невским буксирам средней руки. «Елена», осмотренная нами, имеет 84' длины. «Покров», находившийся в море, — 90' стоят они около 50.000 рублей каждый. Орудие расположено на шворне, на самом носу, и [76] может быть легко поворачиваемо во все решительно стороны и подо всеми углами склонения, что совершенно необходимо в виду неожиданности появления и движений кита. Снаряд состоит из двух частей: собственно из разрывного снаряда, вкладываемого в дуло, и соединенного с ним гарпуна, остающегося вне его. Гарпун обладает некоторым механическим приспособлением, состоящим в том, что в случае удачного выстрела снаряд, разорвавшись в ките, раскрывает зубцы гарпуна и этим обеспечивает, хотя не вполне, его довольно прочную связь с тушей животного.

Когда орудие заряжено, гарпун, как сказано, остается вне дула, и это вполне объясняет недостаточную верность выстрела, так как снаряд, снабженный гарпуном, подчиняется сильнейшему отклонению. Если принять в рассчет колебания самого парохода и движения кита, то становится ясным, насколько хороший наводчик важен в данном случае, — их действительно немного и все они на перечет.

К гарпуну прикреплен канат. На «Елене», которую мы посетили, он имеет шесть «линей» длины, из них каждая в !50°, т.е. весь канат длиной около двух верст, и помещение, ему отведенное, весьма почтенно: он наворочен в трюме. Снабженный этим кишкообразным канатным нутром, с 10 человеками экипажа, пароход выходит в море, но только в возможно тихую погоду: иначе выслеживание кита и в особенности бой его становятся совершенно невозможными. Океанская зыбь, не прекращавшаяся после бури и в день посещения завода, и еще на следующий день — так долго она держится здесь, однажды начавшись — помешала и нам присутствовать при китовой охоте, которая была предположена в грандиозных размерах, с пятью китобойными пароходами одновременно. Как заряжание орудия, так и самый выстрел были произведены по поставленной цели в самой бухте, и далекое эхо множеством перекатов ответило на могучий звук.

По киту в океане далее 10° расстояния не стреляют: это было бы лишнею тратой времени и зарядов, потому что даже с такого близкого расстояния, с какого производится стрельба, промахи поглощают около 70%. Заметим еще, что, по уверению местных людей, введение огнестрельной охоты повлияло и [77] на самую натуру китов в прямой ущерб промыслу: прежде кит, выбравшись на поверхность, делал около семи дыханий: теперь, напуганный, делает он не более четырех. Довольно редки случаи попасть в кита так, чтобы быть вполне уверенным в успехе. Хорошо, что кит, научившись сокращать количество дыханий, не научился, будучи ранен, менять направление: почувствовав удар, он уходит по прямой линии и тем способствует свободному разворачиванию каната; пароходу дают немедленно полный ход. Иногда замечали даже нечто в роде сопротивления или отместки со стороны кита; так нынешним летом пораненный кит едва не отбил винта у норвежского парохода; в 1883 году 12 июля в Кольской губе пораненный кит в 90' длины едва не опрокинул пароход и перед смертью своею поразил совершенно оригинальною, красивою картиной: он вышел из воды головой вверх футов на 30 и потом уже кончил свое существование. Он был убит по второму выстрелу и на преследование его было употреблено 36 часов времени.

Профессор О. Гримм, встретивший Великого Князя в Никольском рыборазводном заводе, о чем мы сообщали, того мнения, что киты размножаются очень медленно и начинают плодится поздно, может быть на 50-60 году от роду; они производят на свет по одному детенышу в периоды, продолжающиеся несколько лет, так как утробная жизнь длится вероятно 2-3 десятка месяцев. К счастию, для сохранения расы китов, плодятся они вероятно где-нибудь далеко на севере, куда ни гарпун, ни ядро не достигают; совершенно исключительны были случаи, да и были ли они, когда в море встречали матку с детенышем. Не особенно часто попадаются и брюхатые матки; они точно чуют гибель, ожидающих их при движении к югу; однажды была как-то убита Фойном брюхатая матка, и величина детеныша, заключавшегося в ней, достигала почтенных размеров: 24 фут. длины и 3 аршин в обхвате. Неизвестно даже, скольких детенышей рождает кит, и судьбы его относятся к самым неопределенным, необследованным в области зоологии.

Бой китов, как промысел на нашем Мурмане, существует более двадцати лет, но до последнего времени хозяй[78]ничали больше норвежцы, взявшие у нас, на памяти местных людей, около 300 китов. Фойн, основав в Вадсэ, в Норвегии, жиротопенный завод, имел сначала один, а потом три китобойные парохода. В настоящее время в Норвегии 17 компаний с 34 пароходами и с 1872 по 1883 год, согласно сведениям профессора Гримма, убито ими 1.536 китов. Количество убитых китов до последнего времени постоянно возрастало; если оно понизилось теперь, то едва-ли вследствие уменьшения количества китов, а скорее вследствие уменьшения спроса на продукты промысла, на спермацет и китовый жир, так как им обоим перебила дорогу нефть. Ведь точно также уменьшился спрос и на другой продукт поморских промыслов: моржевое сало, находившее в прошлом столетии сбыт в количестве до 70.000 пудов; с начала нынешнего требование не переходит за 12.000 пудов.

В Америке китобойный промысел существует с 1712 года; с 1807 по 1845 год число китобойных судов увеличилось с 15 до 257; до начала шестидесятых годов промысел по интенсивности своей остается там почти неизменным. Считая на каждое китобойное судно среднее число бочек китового жира, добытого им, приходится: с 1817 по 1856 год от 1.192 до 1.560 бочек; с 1857 по 1866 год оно падает на 30%, с 1867 по 1877 год на целых 50%. Нам, русским, остается только радоваться этому уменьшению американской энергии, так как значительная часть побоищ производится ими в наших водах Берингова и Охотского моря. Говорят, будто, количество китов там невероятно велико и их до пяти видов, начиная с крупнейших; говорят, будто, запираемые льдинами в Охотском море, они могут быть убиваемы по выбору. Кроме американцев, орудуют на нашем востоке англичане и китайцы, так что в отношении числа национальностей наши берега Тихого океана более гостеприимны, чем берега Мурмана, оказывающие гостеприимство одним только норвежцам. Впрочем Охотское море так далеко! Но Мурман близко и подумать есть о чем.

Нет сомнения в том, что наши поморские промыслы вообще падают. Теперь как-то мало слышно, чтобы наши промышленники ходили не Шпицберген, к Медвежьему, и Но[79]вую-Землю. О том, что они прежде бывали там, свидетельствуют предания и кресты или так-называемые «кекуры», или «гурии» — пирамидки, сложенные из камней и гласящие о прежних посещениях. Значение наших промыслов очень правильно и очень рано понимал Петр Великий. Удивительно, право, как это всегда во всем и везде встречаешься с этим колоссальным именем?! В 1725 году Петр построил три китоловные корабля, и они ходили к Шпицбергену. Екатерина II назначила даже для оседлости китоловов специальную бухту, которая и поныне называется Екатерининскою. Последний китоловный корабль был построен при Александре I министром коммерции Румянцевым и сожжен англичанами в 1806 году.

Об англичанах нам пришлось вспомнить на Мурмане еще и вот по какому поводу. Много толковали нам местные люди о том, что прежде, еще не очень давно, в шестидесятых годах, владели мы несколькими хорошими, незамерзающими гаванями на Мурмане, подле границы Норвегии. Затем гавани эти были уступлены Норвегии, и англичане, говорят, тотчас же будто бы заключили с новой собственницей этих гаваней, Норвегией, секретное условие, в силу которого им никогда и ни в каком случае не возвращать их России. Должно полагать, что Норвегия и без того не уступит их, и горячие сожаления поморов об утраченных гаванях очень сильны и глубоко искренни. Из уступленных нами гаваней этих, уже в марте месяце, когда наши поморы только еще направляются пешком сквозь снежные дебри к Мурману, норвежцы уже плывут не всех парусах к Канину, Калгуеву, по пути к Новой-Земле, нападают на зимовавшие там стада тюленей и моржей, бьют их, распугивают и оставляют нашим промышленникам, прибывающим значительно позже, одни только остатки того, чем могли бы они поживиться вполне. Обо всем этом говорят на Мурмане, и мы слышали об этом не раз.

Окончив осмотр китобойного парохода, Великий Князь посетил управляющего заводом в его доме. Хотя убийственный запах завода наполняет всю небольшую бухту, но подле дома этого, расположенного наискось от жиротопни, на берегу, на высоком холму, составленном из могучих гранитов, усыпанных крупными катышами и кругляками, обточенными вол[80]ной, обрастающими вороницей и березой-карлицей, дышалось все-таки легче. Дом двух-этажный, поместительный, построен в Архангельске и перевезен сюда разобранным на части.

Если до сих пор с самого утра страдало наше чувство обоняния, то здесь предстояло нечто, хотя и кратковременное, но не менее острое, нашему чувству вкуса противное. Его Высочеству угодно было спросить и отведать знаменитого норвежского рома, которым пользуется наше поморье и распространение которого должно быть отнесено тоже к чудесам земли русской. Ром этот цвета крепкого кофе, разит каким-то невозможным запахом и дает осадок; это подслащенный, подкрашенный сандалом спирт, которому приданы все свойства опиума примесью кукельвана, стручкового перца и, может быть, чего-либо еще худшего. Если — так говорят — пустить в этот ром полуторахлористого железа, то он обращается в чернила — несомненное доказательство присутствия дубильного вещества; согласно анализу, произведенному медицинским департаментом, это — «одуревающая жидкость». Испробовать на вкус этот классический ром было для нас делом одной секунды; гораздо труднее и дольше было избавиться от острого, едкого вкуса, оскорбленного надолго самым положительным образом этим бесподобным ромом.

Если норвежский ром сам по себе чудо, то бесконечно чуднее то, что он распространяется у нас беспошлинно. Трудно верится, а между тем это так. Целый ряд губернаторов, целый ряд комиссий, как административных, так и ученых, в особенности «северная», и поморский съезд, все, все решительно ратовали против этого рома, и, к несчастию, бесплодно. По положению 14-го мая 1876 года, питейная торговля на Мурманском берегу объявлена безакцизною, беспатентною и свободною, и одно из крупнейших, вопиющих. необъяснимейших зол существует, словно насмехаясь над людьми и опаивая поморов. А ведь это очень легко споить поморов: тяжелая работа требует подкрепления, а русская натура легко переходит от необходимости к излишкам. Особенно тяжело ложится это опаивание на-смерть на молодых зуйков и на слабых лопарей; если лопарской расе суждено вымереть, так следует по крайней мере дать совершиться Божьему повелению по Его [81] изволению, а не пособничеством норвежского рома с его дубильным веществом.

Сколько именно ввозится на Мурман этого рома, решительно неизвестно; хранить на этот предмет тайну — прямой рассчет заинтересованных в этом деле фактористов. О том, сколько земли уступлено было Норвегии, мы приблизительно знаем: на старых картах граница наша доходила до мыса Верес, но была отведена к востоку на 70 верст по прямому направлению и на 500 верст по береговой линии (см. Лудмер: «Раззоренная Окраина»). Но сколько переплатили мы Норвегии за ром, сколько взяли они из наших вод рыбьего и животного материала, сколько получили они барышей, продавая нам нашу же рыбу, сколько опоили народу — этого ни в каких списках не значится и контролю не подлежит.

Пока Великий Князь находился в доме управляющего заводом и выслушивал любопытные сообщения и пожелания людей местного дела, «Забияка» набирал воды; через два дня ему необходимо будет запастись углем, что и будет сделано нами подле Иоканских островов, близ Святого Носа. По возвращении нашем на «Забияку» к обеду, температура в воздухе начала быстро падать, и около 8 часов вечера, ко времени выхода нашего в море, термометр показывал только 4,5° тепла. Но вечер был удивительно ясен; лучи все еще высоко стоявшего солнца золотыми снопами западали в кают-компанию. Нам предстоял очень недалекий переход в соседнюю губу Ура, а оттуда в бухту Еретики, где мы и намеревались ночевать и осмотреть другой китобойный завод, гораздо менее значительный по обстановке и характеру.

Урская губа значительно более Арской; как гавань, она просторнее и удобнее. Она соединятся с морем тремя проходами: большим, средним и малым, образуемыми довольно объемистым островом Шалимом и другим некрупным — Еретики. Вход в губу при вечернем освещении очень красив. Справа тянется длинная, закругленная, невысокая скала, скорее луда, чем скала; слева глядят из пучины морской такие же невысокие островочки; как след долгого, все еще не успокоившегося вполне волнения, поперек проливчика протянулась к нашему приходу густая, широкая полоса белой пены. «Забияка» [82] перерезал ее, и нельзя было не любоваться глубокою, из многих планов состоявшею панорамой губы. Казалось, будто мы входили в какую-то широкую, могучую реку, обставленную жилистыми, футов в 600 вышины, скалами. Эта река — так казалось по крайней мере — должна идти куда-то далеко внутрь нашей родимой России, к нашим центральным губерниям. Если в Арской губе виднелись и березки, и рябины, здесь все было безусловно голо, даже и мху казалось мало по этим безотрадным гранитам. Но очертания их чудесны. Легкий туман, носясь неширокими, гладкими полосками, давал горизонтальные линии; скалы воспроизводили вертикальные. Это была молчаливая музыка камней и туманов в розовом свете опускавшегося солнца. Завод, фактории и становища, стоящие на самом деле друг против друга на обоих берегах губы, были замечены нами справа и стояли — так казалось по крайней мере — на одном берегу. Колония, имеющая в этой губе, расположена на 12 верст дальше внутрь. Повидимому в этой стране полуночного света мало было света одного только солнца, и вот зажглось над нами, медленно поигрывая широкими радужными лучами своими, как на туманных картинах, другое, ложное солнце. Мало было и этого: зажглось третье, но уже очень бледное, едва видневшееся светлым пятном в серовато-розовых легких облаках.

Благодаря обилию света этих трех солнц, Его Величество решил съехать к китобойному заводу и тотчас по прибытии осмотреть его с тем, чтобы иметь полную возможность распорядиться завтрашним днем с утра.

Сегодняшняя матросская пища была совершенно исключительного характера. Его Высочеству поднесен был местными промышленниками громадный палтус, ближайший родственник кривой, но вкусной камбалы. Достигают здешние палтусы, говорят, до 14 пудов веса; тот экземпляр, что был поднесен Великому Князю, оказался весом наверное более 4-х пудов. Фигура его была очень оригинальна и даже внушительна, и помимо некоторого запаса мяса этой фигуры. сделанного для великокняжеского стола, приказано было отдать все остальное команде, сварить уху и подать ее испробовать. Приказание было исполнено в точности, и сочность навара этой колоссаль[83]ной ухи и вкус ее заслужили всевозможные похвалы. Палтус зовется не напрасно «свининой промышленника». Уха из него была действительно чем-то из ряду вон хорошим и питательным. Нам подавали палтус жаренный и отварной; которому из двух отдать первенство — осталось неразрешенным. Но команда была в восторге и упитывалась лукулловским обедом на славу, как никогда.

Палтусы — это одно из неисчислимых богатств нашего поморья. Иногда целые стада палтусов гуляют или лежат подле Рыбачьего полуострова, верстах в 30-40 от берега. Их забирают, конечно, норвежцы, узнающие о присутствии их в том или другом месте по устным или печатным бюллетеням. Ловят камбалу и палтуса на «продольники», укрепляемые по дну якорями. На отмелях, при ясной воде. сквозь синь воды, распластавшиеся палтусы и камбалы лежат большими массами и кажутся на белых песках темными пятнами. «Палтусовая карга» идет от Териберки к NW, к Сергееву мысу на Рыбачьем полуострове и тянется в океан, как говорят, на очень далекое расстояние. Несомненно, что добыча палтуса и камбалы, как и все остальное, подлежала бы на нашем Мурмане бесконечному развитию и гастрономы Москвы и Петербурга только бы возликовали успеху этого дела.

Коснувшись кулинарного вопроса, было бы непростительно не вспомнить о том, что если команда «Забияки» насладилась лукулловскою едой из палтусины, то и мы были тоже некоторым образом римлянами. Там, в Риме, угощали гостей соловьиными языками, при чем иногда для тонкости скупали ученых соловьев; здесь на Мурмане к закуске нашей поданы были фритированные языки свежей трески. Это баловство возможное, бесспорно, только здесь, но сомнительно, чтоб из этого деликатесса, обретающегося на Мурмане в неисчислимом количестве, нельзя было делать каких-либо особых консервов самых высоких достоинств и очень невысокой цены.

Оглавление.

• В начало
• От Соловок до Кеми. Кемь
• От Кеми до Териберки
• Териберская губа
• От Териберки к Ара-Губе
• Арский китобойный завод
• Еретики в Урской Губе
• Кольская Губа
• Кола
• Обратный путь вдоль Мурмана
• Йоканская гавань
• Мезенский залив. Мезень

© OCR И. Ульянов, 2009 г.

© HTML И. Воинов, 2009 г.